Никто не уйдет живым

– Он сделал эту штуку, эту штуку с лицом. Прям классика. Все обсираются. Когда мы были в Скрабсе, то…

Фергал повернулся и резко приблизил свое лицо к лицу Драча.

– Рот завали, – медленно сказал он глубоким голосом.

И Драч завалил рот. Он был, должно быть, лет на десять старше, но явно опасался Фергала. Теперь он пытался поддерживать улыбку, словно пытаясь затащить кузена обратно в дружелюбное настроение, доказав Стефани, что это все была безобидная игра. Ее это не обмануло, и даже Драч больше не казался настолько устрашающим и сомнительным в сравнении с более молодым кузеном.

Что-то было не так с этим местом, с ними, с их присутствием в этом месте. Не просто в этой комнате, а в самом доме. Она чувствовала несовпадение между огромным, негостеприимным домом и этой парочкой неуравновешенных мужчин, сидящих на ее кровати. Они были в высшей степени необычными и абсурдными домовладельцами. И даже родом были не из Мидлендса.

«Как я тут очутилась?»

Сюрреалистическая, но опасная, не имевшая в себе ни толики забавного ситуация была нелогичной в сравнении со всем ее прежним опытом. Как и все в этом доме. Даже без голосов и рыдающих женщин он был странным. Это был сумасшедший дом, и она чувствовала себя здесь единственным разумным созданием… единственным чистым, цивилизованным созданием.

Она уже осушила огромный бокал вина, и его эффект завел ее воображение в еще более зловещую тьму. Стефани онемела; смятение становилось невыносимым. И что такое Скрабс?

Она приняла решение; было глупо оставаться в одном здании с Фергалом, и с Драчом тоже. Стефани увидела достаточно и хотела, чтобы они немедленно ушли. Ей нужно было вызвать такси, чтобы доехать до станции на Нью-стрит, а потом начать обзванивать подруг по дороге в Сток. Ее удивляло, что она вообще до сих пор здесь, снова, в этом здании, в месте, которое отказывалось принимать узнаваемые формы. Она боялась, что безнадежность, апатия и вялость, порожденные усталостью и отчаянием, стали теперь ее главными врагами.

Фергал скорчил потешную рожу и кивнул в сторону Стефани, не сводя глаз с Драча.

– И это все, на что тя хватило?

Драч подавил ухмылку, намекавшую, что они втихую смеялись над ней.

Увидев ее реакцию, Драч несильно стукнул кузена по бедру, словно обрывая шутку, зашедшую слишком далеко.

– Просто помогаю девчушке, ага. Она старается. Пытается концы с концами свести, типа. Я это уважаю. Тяжкие сейчас времена.

Фергал повернул голову нарочитым движением, словно был болванчиком чревовещателя под управлением старшего кузена, и уставился на Стефани с раззявленным ртом, притворяясь идиотом. Он скосил глаза. Когда Драч снова заговорил, Фергал вновь повернулся в его сторону, все еще не закрывая широкого рта.

– Она, типа, работы толковой не находит, – сказал Драч. – Невезуха. Сколько раз мы такое видали.

Он заметил, что кузен дразнит его дебильным выражением лица и выкрикнул:

– Хорош!

Стефани встала. Ей нужно было выставить их из комнаты.

– Мне надо собраться. Рано вставать.

Фергал повернул к ней уродливую, глумящуюся, похожую на шар для сноса зданий голову:

– Не стесняйся.

Они оба посчитали это забавным и принялись смеяться, Фергал все тем же глубоким, вымученным смехом, Драч – шипящим хихиканьем сквозь широкие губы.

– Не ахти какая вечеринка, да? – сказал Фергал.

– Она не такая оторва, какими мы были, приятель, – ответил Драч; чудовищная природа их жестокого комического дуэта принимала все более четкие очертания в комнате Стефани.

Весь мир казался преступно враждебным. Она вспомнила, как читала о богачах, переселяющихся в охраняемые поселки и возмутительно дорогие районы страны, и о том, почему они отправляют детей в частные школы и университеты группы «Расселл» [4 - Группа «Расселл» – объединение, в которое входят двадцать четыре крупнейших и наиболее престижных университета Великобритании, включая Оксфорд и Кембридж.]. Чтобы никогда не соприкоснуться вот с этим, никогда. Как говорил ее отец, общество разделялось, оно стало менее цельным, чем когда-либо. Богачи породили неравенство, а потом свалили со сцены, не раз повторял он ей. Стефани тогда гадала, что случилось со всеми теми, кто остался позади, потому что у них не было денег и возможности защитить себя – как и у нее. С жертвами.

– Я косячок сверну? – спросил Фергал, чей голос неожиданно стал мягче, даже вежливее, словно на поверхности показалась другая личность.

– Нет. Не надо, – сказала она, словно появление наркотиков в ее комнате было приглашением разыграться для каких-то кошмарных событий.

Не обратив на нее внимания, Фергал достал из кармана своей грязной куртки жестянку из-под табака «Голден Вирджиния» и открыл ее. Достал пакетик с длинной бумагой для самокруток, шарик травки, завернутый в пленку, зажигалку. Его движения были намеренно медленными, если не осознанно враждебными.

– Чуток дури. Ничего нет круче чутка дури, – сказал Драч.

Стефани встала.

– Прекратите! – Она сама поразилась силе в своем голосе.

Они разделили ее удивление и выглядели ошеломленными – распахнутые рты, пропавшие улыбки, мигающие глаза.

– Мне это не нравится, – сказала она тихо, и голос ее задрожал. – Вы заставляете меня нервничать.

– Нервничать? – спросил Фергал после долгой, неуютной паузы, когда никто, похоже, не знал, что сказать.

– Нервничать? – повторил он, нахмурившись, а потом выдавил дурацкий смешок из глубин живота. Новая роль, новый голос. Он считал себя главным шутником, только шутки его, как и сам он, воняли.

– Загостились мы, видать, – Драч поднялся, улыбаясь, расставив руки, будто пытался остановить уличную потасовку. – Без обид. Все нормально, ага. Мы просто развлекались, типа. Извиняюсь. Мы не хотели тебя пугать. Не в нашем стиле это. Я себя прям уродом чувствую. Мне стыдно.

Он произнес этот монолог с такой искренностью, что Стефани почти поверила – на полсекунды – что ему действительно было жаль.

Фергал убрал травку, подхватил бутылку и поднялся. Затем посмотрел на вино у себя в руке, все еще хмурясь, словно не ожидал его там увидеть.

– Оставь ей, типа, – сказал Драч, теперь изображая собственное понимание вежливости и безграничной щедрости, и с таким энтузиазмом, что Стефани хотелось расхохотаться в голос. – Это ее. Я ей подарил. Сюрприз на новоселье. Держи, солнышко. Выпей за нас. В покое. Мы куда-нибудь уйдем.

Фергал ухмыльнулся и показал грязные зубы:

– И забухаем.

Их уход наполнил ее таким облегчением, что Стефани едва удержалась на ногах.

Драч замер у двери:

– Никто тебя не тронет в твоей комнате, типа. Не такой тут дом. По чесноку, да? Понимаешь ведь? Ага? Ага? – повторял он, подгоняя своего верзилу-кузена на выход из комнаты. – Недоразумение, вот и все. Только есть кое-што, о чем мне надо с тобой перетереть. Я хотел раньше разговор затеять…

Должно быть, отчаяние вернулось на ее лицо так стремительно, что Драч осекся:

– Но это подождет, ага. До завтра. Но ты, типа, захочешь это услышать. С утра, точно тебе говорю. Но решение твоих проблем недалеко, типа. По чесноку, ага.

– Угу, чистая правда, – вклинился его кузен из темноты коридора. – Кучу бабла сделаем. Очень скоро. Прям тут.

Драч лыбился, как возбужденный мальчишка.

– Это верно, да. Завтра, милочка. Выпей бокальчик винца, за счет заведения. Телек включи. Никто тебя больше не потревожит. Можешь расслабиться.