Жена башмачника

Энца смотрела, как сестра собирает детей, и ее захлестывал ужас.

Она пересчитала братьев и сестер по головам, совсем как мать, когда они ходили в соседние деревни на праздники, – чтобы уследить за каждым, чтобы не потерять никого в толпе, чтобы не украли цыгане.

Стелла, пытаясь согреться, прильнула к старшей сестре, крепко вцепилась в нее. Мама всегда говорила, что в хорошей семье сердца бьются как одно. Никто не знает тебя так хорошо, как те, с кем ты вместе живешь, никто не сможет так защитить тебя перед всем миром, как кровные родственники.

Энца знала все о капризности Баттисты, смелости Элианы, самовлюбленности Витторио, неугомонности Альмы и доброй душе Стеллы. Когда смеялся один, подхватывали все. Когда один боялся, все старались укрепить его смелость. Когда одному нездоровилось, вскоре и остальные чувствовали боль.

Но особенно глубокая связь была между самой старшей и самой младшей сестрами. Энца и Стелла были как начало и конец, как альфа и омега, как твердые крышки переплета, скреплявшие семейную историю от первых до последних страниц, объединявшие все оттенки и грани характера и личности.

Пока Энца прижимала Стеллу к себе, баюкая ее, дети молча собрали остатки обеда, вытряхнули салфетки и снова все упаковали. Энца чувствовала на шее теплое дыхание Стеллы.

Мальчики подняли корзину, а девочки помогли Стелле устроиться на спине у Энцы для обратной дороги. Элиана пошла сзади, положив руку на спину малышки, а Альма вела их, отшвыривая с дороги палки и камни. По щекам Энцы ползли слезы, она так молилась, чтобы весна поскорее пришла, но сейчас ее изводил страх, что нынешняя весна принесла с собой худшее из несчастий.

4

Pot de cr?eme[22 - Французский десерт, запеченный заварной крем, то же самое, что крем-карамель.]

Vasotto di Budino

В ночь после того, как у Стеллы обнаружились синяки по всему телу, была необычная луна. Туманная, горчичного цвета, она то и дело пряталась в облака, мигая, точно сигнальный фонарь, и напоминала Энце масляную лампу, какой пользовался Марко в плохую погоду.

Энца надеялась, что луна – знак присутствия ангелов, которые реют над Стеллой и никак не решат, взять ли ее с собой или оставить здесь. Преклонив колени у изголовья, Энца сплела пальцы, закрыла глаза и молилась. Наверняка ангелы услышат ее и позволят сестре остаться в горах. Ей страстно хотелось прогнать ангела смерти прочь, как жирную осеннюю муху.

Марко и Джакомина сидели по обе стороны временной кроватки Стеллы в главной комнате, не отрывая глаз от дочери. Мальчики, не в состоянии усидеть на месте, занимались домашними делами. Баттиста, высокий и тощий, поддерживал огонь, Витторио подтаскивал дрова. Элиана и Альма, прижав колени к груди, затихли в углу, испуганно наблюдая за остальными.

Местный священник, дон Федерико Мартинелли, был совсем стар. Без единого волоса на голове, с вытянутым лицом, выражение которого отнюдь не успокаивало. Всю ночь он стоял на коленях в изножье кровати, перебирая четки, и голос его тихо гудел на одной ноте. Одну за другой перебрав блестящие зеленые бусины, он целовал серебряный крест и заново начинал «Аве Мария».

Когда Стелла стала слабеть, Марко сходил к синьору Ардуини и попросил о помощи, какая только в его силах. Падроне послал за доктором в Аццоне, и тот быстро прискакал верхом на лошади. Доктор осмотрел Стеллу, дал ей лекарство от лихорадки и поговорил с Марко и Джакоминой, пообещав вернуться утром.

Пока он шептался с родителями, Энца попыталась прочесть выражение его лица, но никакого знака в пользу того или иного исхода не было. Создалось впечатление, что случай не особо серьезный, но Энца знала, что спокойствие доктора ничего не значит. Ведь доктора – как священники. Никакой телесный или душевный недуг не может их удивить.

Энца схватила доктора за руку, поймав его уже у дверей. Он обернулся к девочке, но она не могла выговорить ни слова. Доктор доброжелательно кивнул и вышел.

Энца пристально вглядывалась в ночь за окном, в уверенности – если Стелла продержится до рассвета, то будет жить. Доктор вернется, как и обещал, объявит, что чудо состоялось, и жизнь потечет в привычном русле. Разве мальчики Каскарио, потерявшиеся по дороге в Трескоре, не нашлись через три дня? Разве малыш Ферранте, шестнадцать дней болевший желтухой, в конце концов не выздоровел? И разве не выжила семья Каповилла, когда зимой девятьсот третьего все их четверо детей заболели коклюшем? Так много в этих краях историй о чуде. Наверняка о Стелле Раванелли тоже станут рассказывать в окрестных деревнях, снова и снова уверяя тех, кто живет так близко к небу, что Господь их не оставит. Годы спустя, когда Стелла вырастет и обзаведется собственной семьей, разве не будет она вспоминать о той ночи, когда выжила, несмотря на страшные синяки и лихорадку? Энца не могла представить дом без Стеллы. Младшая сестра всегда была особенной. Стеллу назвали не в честь святой или кого-то из родственников, как остальных детей, но в честь звезд, мерцавших над ними в ночь, когда она родилась.

Всю ночь Энца тщетно боролась с ощущением несправедливости. В конце концов, в этой жизни Раванелли заплатили по всем счетам. Они были бедными, скромными, трудолюбивыми, помогали другим и поступали по заповедям. Они делали все правильно. А теперь очередь Господа воздать им за благочестие. Энца закрыла глаза, представив, как святые и ангелы окружают сестру, исцеляют ее.

Энца видела, как отец и мать становятся дедушкой и бабушкой, а братья и сестры обзаводятся собственными семьями. Баттиста показал бы детям все тропы в горах, Элиана научила бы не падать, стоя на одной ножке на каменной изгороди, Альма обучала бы шитью, Витторио показал бы, как подковывать лошадь, Стелла учила бы их рисовать, мама следила бы за садом, а папа запрягал бы повозку и катал внуков. Жизнь в горах текла бы своим чередом, они старели бы вместе и были бы счастливы всей большой семьей в собственной усадьбе, которой, несомненно, обзавелись бы.

La famiglia е perpetua[23 - Семья вечна (ит.).].

Энца перепугалась, услышав, как тяжело дышит Стелла. Ведь доктор дал ей лекарство! Почему же сестре становится все хуже?

С лица Стеллы сошли все краски, щеки из розовых сделались серыми, а губы стали белее мела. Глаза сестры подернулись мутной пленкой, зрачки обратились в черные бусины четок.

Джакомина прикладывала к губам дочери мокрую ткань, гладила по волосам. Временами тихое гудение «Аве Мария» прерывалось стонами Стеллы – ножами они вонзались в сердце. Не в силах дольше смотреть, как угасает сестра, Энца выскочила из дома.

Она пробежала до самого конца Виа Скалина и замерла там, спрятав лицо в ладонях – оплакивая Стеллу. Разве есть что-то страшнее чувства, что ты не в силах облегчить страдания невинного? Энца не могла забыть страх слабеющей Стеллы и беспомощность на лице матери. Джакомина пережила немало беспокойных ночей у постели детей, охваченных лихорадкой, но этот раз был не похож на другие. Все происходило так быстро!

Энца почувствовала, как на плечи легли чьи-то руки. Она обернулась. Марко обнял ее и зарыдал вместе с нею.

Бог оставил их, ангелы удалились, святые отвернулись. Теперь Энца понимала, что на самом деле происходило в эти ужасные часы. Они вовсе не ждали, когда Стелле станет лучше, а лишь смотрели, как она умирает. Впервые в жизни за почти шестнадцать лет, после всех благополучно пережитых снежных бурь, весенних паводков и несчастных случаев, удача изменила Энце. Сильные руки отца больше не могли ее защитить, а прикосновение матери утратило целебную силу.

Энца и Марко вернулись в дом. Огонь почти потух, утреннее солнце с неохотой выползало из-за Пиццо Камино, заливая комнату светом. Элиана и Альма стояли в изголовье кровати, Витторио и Баттиста – напротив них. Проведя долгие часы на коленях, старый священник наконец встал и в последний раз поцеловал серебряный крест четок.

Джакомина, склонившись над телом дочери, рыдала, спрятав лицо в ее волосах. Она взяла свое дитя на руки, прижала к себе и стала баюкать, как делала каждую ночь. Безжизненные руки Стеллы свисали ладонями наружу, будто навстречу ангелам. Карие глаза были открыты, густые ресницы не скрывали пустого взгляда. Губы стали бледно-голубого оттенка, точно перламутр внутри раковины.

Марко обнял жену, не в силах ее успокоить. На него самого всей тяжестью обрушился его позорный провал. Не только доктор из Лиццолы, священник и Церковь обманули его надежды – он сам оказался недостаточно набожным в глазах Господа, чтобы сберечь дочь.

В их присутствии сегодня вершилось таинство, в тот непрошеный миг, когда они полностью отступили перед миром духов, когда жизнь уходила, а в свои права вступала смерть. Священная пауза, мост, качавшийся над самой гиблой бездной, мгновение, длившееся всего секунду или две, в котором Стелла была еще с ними – перед тем, как уйти к Богу. И в это мгновение Энца закричала, громко, чтобы Бог услышал: «Нет!» Но было слишком поздно – малышка покинула их, душа ее вернулась к звездам, в честь которых она была названа пять лет назад.

Энца все спрашивала себя – была ли в этом и ее вина? Ведь именно она затеяла пикник в тот день. Как старшая, она упаковала корзину и повела детей в горы. Она захотела почитать книгу на ярком солнце. Она позволила братьям и сестрам играть в пруду под мощными струями весеннего водопада. Это она подвела Стеллу, а сейчас – и всю семью.

Энца посмотрела по сторонам, ища взглядом того, кто простит ее безответственность, кто простит ей совершенные ошибки, но никто не выступил вперед, чтобы снять с нее груз тяжкой вины.

Она так нуждалась в утешительных объятиях отца и матери, но их руки обнимали Стеллу.

Боль Джакомины была столь глубока, что все тело ее извивалось в корчах, – так же она рожала своих детей. Она баюкала безжизненную дочь, впитывая ее последнее тепло.

Когда отец скорбит, мать вспоминает все – с самого первого мига. Нежные поцелуи, когда два любящих тела соединялись друг с другом в сладкой близости, – поцелуи, приведшие к желанному зачатию. Первое робкое шевеление, слабые толчки в животе. Мать вспоминает, как ребенок рос и рос во чреве, а потом ее тело раскрылось, чтобы выпустить в мир новую жизнь… И вот все кончено – стонами отчаяния, которое останется с ней навсегда.

Стелла была для Джакомины маленьким ангелом. Смешливая, не верившая урокам старших, но менее мудрых, чем она, сестер и братьев, жившая в гармонии с магией мира. Кудрявая маленькая фея, танцевавшая на поверхности жизни, с восторгом встречавшая каждый сюрприз вселенной, вникавшая во все, чего касалась, – от травинки, блестевшей на горных лугах и подпевавшей ночному ветру, до водяных струй, которые обнимала при каждой возможности, плескаясь и купаясь в них, наслаждаясь ими. Мимолетная, как грибной дождь, умчавшийся от сладкого дуновения летнего ветра, теперь она ушла навсегда.

Во дворе церкви Сан-Никола на ярком солнце выстроились в ряд для ежегодной уборки раскрашенные статуи. Святой архангел Михаил с мечом, святой Франциск Ассизский с овечкой, Богородица, попирающая ногой зеленую змею, святой Антоний с лилией в одной руке и младенцем Иисусом в другой, святой Петр в фартуке плотника и серая «Пьета» – скорбящая мать, держащая на руках мертвого сына.

Чиро полагал, что именно так верующие представляют себе загробную жизнь. После смерти они отправятся в сад, где в ослепительно белом сиянии их будут ждать безупречные святые с гладкими лицами и густыми волосами, разодетые в пурпур и зеленое с голубым. Их гипсовые руки с длинными пальцами укажут новоприбывшим, куда идти.

Дон Грегорио мог находить его недостаток благочестия странным, но Чиро считал – если кто и странный, так это верующие с их реликвиями, ладаном и елеем, мистическая сила которых вызывала больше вопросов, чем давала ответов.

Чиро смешивал в старой жестянке специальную чистящую пасту собственного изобретения. Путем проб и ошибок он подобрал состав для полировки статуй и украшавшей церковь тонкой резьбы. Для этой цели он брал чашку свежей влажной глины со дна реки Во, несколько капель оливкового масла, пригоршню толченых семян лаванды и месил, пока не получалось что-то вроде замазки. Прополоскав руки в тазу с холодной водой, он обмотал три пальца тряпкой и зачерпнул пасту.

– Va bene[24 - Ну ладно, хорошо (ит.).], святой Михаил, ты первый. – Осторожно, круговыми движениями, Чиро начал втирать пасту в постамент статуи. Золотая надпись «Святой Михаил» заблестела.

Из всех статуй Сан-Никола наибольшее сродство Чиро чувствовал именно со святым Михаилом. Сильные ноги, широкие плечи и серебряный меч, готовый поразить зло, всегда притягивали его, обожавшего приключения и ценившего смелость. А песочного цвета волосами и бирюзовыми глазами статуя напоминала Чиро себя самого. Полируя золоченый подбородок святого, он решил, что из всего Господнего воинства тот единственный мог бы завоевать Кончетту Матроччи. Остальные святые мужского пола, державшие голубок, гулявшие с овечками или баюкавшие младенца, вряд ли добились бы успеха. Святой Антоний слишком кроток, святой Иосиф слишком стар, а святой Иоанн слишком сердитый. Нет, Михаил был среди них единственным воином, лишь он мог завоевать сердце девушки.

Игнацио Фарино вышел из-за угла, толкая перед собой тачку, нагруженную голубой речной галькой. Хилый, с длинным носом и тонкими губами, Игги носил кожаные тирольские шорты, толстые вязаные гольфы и альпийскую шляпу с пером merlo[25 - Дрозд (ит.).], торчащим из-за выцветшей ленты. Он походил скорее на дряхлого мальчика, чем на старика.

– Che bella[26 - Какая красивая (ит.).]. – Игнацио взглянул на статую святой Марии и присвистнул.

– Твоя любимица, да, Игги? – спросил Чиро.

– Ну она же Царица Небесная, верно? – Игнацио присел на садовую ограду и посмотрел на статую. – Я обычно глазел – именно что глазел – на ее лицо, когда был мальчишкой. И всегда молился Господу, чтобы послал мне красавицу жену, похожую на Деву Марию из церкви Сан-Никола. Самую хорошенькую девчонку в Вильминоре уже прибрали к рукам, поэтому я забрался повыше в горы и женился на первой красавице из Аццоне. Волосы у нее были что твое золото. Диво дивное снаружи, но – он вытащил из кармана самокрутку – внутри столько всего намешано. Не женись на красавице, Чиро. Слишком хлопотно.

– Я знаю, как ухаживать за женщинами, – уверенно заявил Чиро.

– Думаю, знаешь. Но стоит надеть ей кольцо, и все переменится. Женщины меняются, Чиро. Мужчины остаются собой, а женщины меняются.

– В чем же?