Служили два товарища. Сказания, размышления, наблюдения

Мы с его сменщиком развернулись с опасного места и мелкой трусцой направились в караульное помещение, от греха подальше. Придя в караулку, доложил по инстанции Гилязу, как помощнику начальника караула:

– Иди, меняй своего придурка, он там оружием бряцает, уже затвор, гад, передернул. Гиляз мне в ответ:

– А нах… й он мне сдался, мне на дембель скоро, пусть стоит!

Я ему:

– А мне на дембель не надо?! Ты помощник начкара – тебе и принимать решение!

Гиляз, как отрезал:

– Пусть стоит, я на пулю не пойду, мне еще пожить охота!

Я задумался. Оставлять Киргиза там нельзя, рано, или поздно менять надо. Я разводящий, стало быть, это моя обязанность менять постовых на карауле, несмотря на то – долбанулся ли умом один из них, или в здравом рассудке.

А Гиляз – помощник начальника караула и он в отсутствие последнего обязан принимать решение.

Но он не стал брать на себя ответственность. А командира взвода, заступившего в наряд в качестве начальника караула, как всегда на месте нет.

Вот бы где он пригодился, как офицер, как старший, как человек могущий принять то единственное, правильное решение. Но время неумолимо шло вперед.

Начальника, как не было, так и нет; Гиляз упорно молчит и делает вид, что будто бы занимается другими, более важными делами.

Я разбудил Вову Новосельцева, сменщика того засранца Киргиза, и пошли мы с ним вдвоем в неизвестность.

Идем мы в глубокой и тихой ночи, совершенно не по Уставу, рядышком друг с другом и рассуждаем:

– Вот ушел он, Вова, на пост и был нормальным парнем. Возможно случилось, что-то на посту и он е… ся. Может же быть такое, Вова?

А он напуганным голосом: как же, разбуди, кого ночью, обрисуй ситуацию и скажи, что ты пойдешь ему на смену – немного найдется охотников, отвечает:

– Н-н-не знаю.. Ничего я не знаю. Х…й его знает, что случилось с этим чуркой!

А Вова в то время «дед» по службе, еще не успел толком проснуться, идет и прикуривает сигарету, опять же не по Уставу. Кто же курит в строю?

Идем мы, значит, с Вовой идем, оба понурые и немного напуганные – черт знает, что еще выкинет их обезумевший товарищ. Возьмет, чего доброго, и откроет огонь на поражение.

Вот уже пост, на котором стоит эта «редиска». И тут же этот нехороший человек выкрикивает бодрым таким голосом:

– Стой, кто идет!

Я в ответ ему строго по Уставу:

– Идет разводящий!

Безумец наш, который, судя по голосу, не очень похож на безумца, игривым тоном подает команду:

– Разводящий ко мне, остальные на месте!

В таких случаях разводящий подает команду:

– Смена, стой!

После этого он продолжает идти один. В той ситуации все было так, как предписывает Устав. И, как гром среди ясного неба поступает команда:

– Разводящий, стой!

В моем мозгу молниеносно пронеслось – сейчас начнет палить без предупредительного выстрела в воздух, но команду выполнил неукоснительно. Шутки давно закончились.

В данном случае идет разговор не двух друзей-сослуживцев, а часового с разводящим. Киргиз продолжает умничать:

– Разводящий, осветить лицо!

В других случаях, разводящий фонарик берет с собой не всегда, чего уж греха таить, хотя, если следовать, букве Устава, то фонарик это обязательный инструмент разводящего в темное время суток.

Но кто у нас живет, соблюдая все требования законов? Скучное это занятие, поэтому в обычной жизни, разводящий всячески старается «забыть» фонарик в караулке.

На этот раз, учитывая, что товарищ их умом не того, я решил ничего не упускать из вида и выполнять все его требования.

В данный момент, он не только мой товарищ и сослуживец, а часовой со всеми вытекающими.

Скажи он – мордой в грязь, пришлось бы испачкать лицо, хотя и малоприятное это занятие. Сказал он осветить лицо, и я покорно показал ему свое лицо под ракурсом яркого луча фонарика.

Так велит Устав. Освещаю свое лицо, а сам думаю, что же еще этот гад придумает, неужели прикажет по-пластунски вилять задницей.

А меж тем человек, принесший всему составу бодрствующей смены караула столько неприятных моментов, катался по земле, извиваясь в диком хохоте.

Подошел Вова, и мы с ним оба, еще в ступоре, молча наблюдали над тем, как эта сволочь, просто напросто решила «повеселиться» над ними.

Как оказалось, Киргиз так пошутил. Шутил он и в первый раз, когда клацал затвором; шутил и во второй раз, проявляя излишнюю требовательность, хоть и вполне законную, но столь не присущую статусу старослужащего.

А ведь до дембеля нам обоим оставалось времени всего-то месяц с небольшим, по крайней мере, моему дембелю.

Я уволился в запас в числе первых, в начале апреля. Киргиз оставался еще после меня и в каком месяце он ушел, я не знал – уже гражданский человек.

Когда, возвращаясь с ним в караулку, я спросил у него, с чего это ему взбрендило шутки шутить, ведь мы же с Вовой могли в штаны накласть, Киргиз объяснил:

– Ночь теплая, небо звездное – так размечтался о скором дембеле, что не заметил, как пролетели два положенных часа. Я ему:

– А, если бы тебя, сукиного сына, я не стал менять?

Он:

– Ну, и что – простоял бы еще пару часов. Рано, или поздно ты все равно поменял бы.

Простоять дополнительное время – не каждый согласится, это ведь его личное время, время отдыха. На такое был способен только Киргиз, человек, отличающийся своими необычными поступками.

Студенчество