Тайна римского саркофага

Сейчас, вспоминая прошлое, Алексей невольно посмотрел на правую ладонь. Казалось, до сих пор она хранит тепло большой и крепкой, дружеской отцовской руки. Такие же крепкие были и его слова: «Как бы ни было трудно, всегда иди навстречу жизни»…

Отец часто брал Алексея с собой на охоту. Алеша же не столько увлекался охотой, сколько любил смотреть на журавлиные стаи в прозрачном небе, на первые зеленые побеги орловских лесов.

Перед утром поднялся ветер. Он вытеснял с неба легкие пушистые облака, гнал на их место тяжелые, набухшие влагой, низкие черно-синие тучи, а сам становился резким, порывистым. Воздух наполнялся горьковатым ароматом полыни, прелой землей и едва уловимым запахом придорожных трав.

Шумела и волновалась под ветром неубранная пшеница. Все это пахло мценской осенью, домом, родимой землей.

Порывы ветра злобно рвали тоненькие засохшие ветки низкого кустарника. Иногда, оторвав от ветки желтый сморщенный лист, с остервенением кружили его в воздухе и бросали на землю. Один листок с лету прилип к давно не бритой щеке Алексея.

По какому-то непонятному признаку Алексей сразу установил, что это березовый лист. Дома у них росли три березы. Старые. Наверное, столетние. На одной осталась метка: «Маша+Алеша=любовь». Вернется ли он вновь в свои родные места?..

Тусклые утренние звезды, косматые обрывки туч, свежий осенний воздух – все это напоминало Алексею далекое счастливое время…

Задолго до ухода в армию он познакомился с молоденькой учительницей Машей. Ей было тогда двадцать лет. Алексей никогда в жизни не видел более красивой девушки. Она отличалась той красотой, которая с годами еще более развивается и расцветает; в тридцать лет она будет красивее, чем в двадцать. Каштановые вьющиеся волосы окаймляли ее нежное, всегда оживленное улыбкой лицо, темно-голубые глаза смотрели открыто и весело.

Они часто встречались на окраине города, где меж мшистых камней шумела небольшая речка. В одном месте стояла береза «Лебедь» со стволом, изогнутым наподобие птичьей шеи. Царство сучьев и веток вверху рассыпалось дождем листьев. Береза, казалось, не из земли поднималась, а на крыльях неслась к небу.

Рядом росли два дуба. Каждому из них было по нескольку сотен лет. Стволы их были закованы в толстые кольчуги и со стороны севера подернуты легкой паутиной мха. В густой и размашистой тени этих трех деревьев и любили они проводить вечера.

Теперь все это осталось далеко-далеко позади.

Не так мечтал Алексей Кубышкин встретить праздник 7 ноября 1941 года! Окончив с отличием военно-морскую электромеханическую школу имени Железнякова в Кронштадте и получив звание корабельного дизелиста, Алексей, полный радужных надежд, собирался посвятить себя морской службе. Он был зачислен в команду миноносца «Сильный».

Заглянем в историю. 27 марта 1904 года миноносец «Сильный» из состава Тихоокеанской эскадры одержал победу в неравном бою с четырьмя японскими миноносцами: два из них были выведены из строя, другие два, получив повреждения, возвратились в свою гавань.

В честь этого славного корабля русского флота и был назван советский миноносец «Сильный», спущенный на воду 7 ноября 1938 года, в день 21-й годовщины Великого Октября. На этом корабле и застала Кубышкина война.

Миноносец «Сильный» участвовал в боях при защите Ленинграда и неоднократно выходил на поддержку флангов армии, действовавшей на Карельском перешейке.

Многие матросы и командиры добровольно уходили с корабля на сухопутный фронт, в морские бригады. Так ушел однажды вместе с друзьями и Алексей Кубышкин. В составе Седьмой морской бригады он был переброшен на защиту Ленинграда. После одного из ожесточенных боев, контуженный, попал в госпиталь. Поправившись, снова пошел на фронт, в Шестую морскую бригаду, действовавшую на Волховском направлении. И вот теперь опять лежит за пулеметом…

Немцы перенесли артиллерийский огонь дальше, за высоту, их пехота уже не раз поднималась в решительную атаку, и Кубышкин пулеметным огнем прикрывал отход своих цепей. Он слышал, как в клубах черного дыма, медленно ползущих вдоль склона холма, неистово трещали немецкие автоматы. Сколько раз уже бой доходил до рукопашной!..

Утром на востоке слабо побледнело небо. Позиции немцев стали видны отчетливее. И все-таки никакого движения там не чувствовалось. Странно. Необъяснимо. Воцарилась та сомнительная тишина, которая порой изматывает солдат не меньше, чем бой.

На пепельном горизонте закружились облака. С долины подул ветер, и низко к земле прильнули травы.

Проснулся Алексей от того, что услышал приближающийся вой моторов. Заслоняя небо, с ревом метнулись самолеты с черно-желтыми крестами на крыльях. Их острые носы озарялись вспышками выстрелов.

Отчаявшись сломить сопротивление матросов пехотой и танками, немцы бросили на моряков авиацию.

И вздрогнула земля! Одна за другой на высоту падали бомбы. Фонтаны земли и камней взлетали в воздух.

Взорвавшаяся неподалеку от пулеметной точки бомба завалила Алексея землей. Скорчившись, закрыв ладонями голову, вздрагивая всем телом, он лежал, чувствуя, что силы оставляют его, а сердце вот-вот разорвется.

Резкая боль и навалившаяся сверху земля не давали пошевелиться. Хотелось кричать. По ослабевшему телу пробежала дрожь…

Так Алексей Кубышкин впервые был похоронен заживо.

…В сентябре 1944 года мать Кубышкина, Вера Петровна, получила извещение за № 4798, из которого узнала, что ее сын Алексей погиб в ноябре 1941 года…

Эту похоронную, облитую скорбными материнскими слезами, этот небольшой клочок бумаги – последнюю весточку о ее сыне – Вера Петровна бережно положила в комод. Она не надеялась на воскресение своего сына. Она считала, что этого не может случиться.

Через несколько дней Вера Петровна купила букетик цветов и отправилась на местное кладбище, где были похоронены советские войны, умершие от ран в госпитале. Она нашла могилу какого-то неведомого ей солдата и села возле нее. «Вот такая же могилка где-нибудь и у моего Алеши»…

С этого времени Вера Петровна часто приходила на могилу неизвестного солдата и клала на нее букеты цветов. И это утешало ее. Она чувствовала, что нужна еще людям, даже умершим! Она должна чтить их память, их подвиги и их геройскую смерть.

Шло время. Продолжалась война. Как-то на кладбище, когда Вера Петровна по обыкновению В задумчивости сидела возле могилы, подошла старушка с костылем и сочувственно вздохнула:

– Сын?..

Вера Петровна на минуту смешалась, потом что-то подсказало ей твердый ответ.

– Да. Сын, – тихо ответила она и даже сама почти поверила в то, что говорила.

Пусть кто-то другой лежит в этой могиле, но ведь, может быть, мать этого солдата так же вот ходит на чью-нибудь неизвестную могилу и кладет цветы. Может быть, и на могиле Алеши лежат свежие цветы!.. Одно горе теперь у всех матерей, потерявших своих сынов…

Как же это ты, матрос?!

Алексей не слышал, как прекратилась бомбардировка с воздуха, как началась артподготовка. Он не чувствовал стонов земли, раздираемой разрывами снарядов, не знал, что фашистская пехота лавиной бросилась на высоту.

Медленно возвращалось сознание. Алексей шевельнулся. Вдруг кто-то с силой потянул его за ноги. Как сквозь сон, он услышал немецкую речь.

– О-о! Русише матрос!

Алексей взглянул и обомлел: зеленые шинели, щетинистые лица, каски с имперским орлом. Фашисты!

Светило солнце, на веточках кустарника каплями собирался растаявший иней и звонко падал вниз, и от этого похоже было, что стоит не ноябрь, а ранняя весна.

Алексея пинками подняли на ноги. И тут же с жадностью и остервенением начали обыскивать. Сняли часы, взяли деньги и вещевой мешок. Нашли фотокарточку Маши. Цинично смеялись, а потом разорвали и пустили клочки по ветру.

Минутным взглядом обвел Алексей солдат, направивших на него дула своих автоматов. И резкая, как ожог, мысль пронзила сознание: «В плену!». Алексей вздрогнул, побледнел. Все смешалось и поплыло в красном дрожащем тумане… Глубоко, в самых темных уголках души, куда едва проникало сознание, чувствовалось, что навсегда что-то умерло и уже начинается новое, неизбежное и мучительное.

Мысль, что он, советский моряк, находится в плену, наполнила его сердце яростью. Если бы это был сон, от которого можно избавиться, открыв глаза! Он, всегда веривший, что будет драться и побеждать, оставаясь неуязвимым, стоит под дулами автоматов! Алексею вдруг стало жарко. Он бросил отчаянный взгляд в сторону востока, словно ожидал помощи от отступающих товарищей.

Подталкиваемый дулами автоматов, он с трудом сделал первые шаги. Припекало солнце, чуть ощутимый ветерок приглаживал взъерошенные волосы, а в посветлевшем небе неторопливо плыло одинокое облачко, плыло в обратную сторону, туда, в родные края…

Покачиваясь от слабости, Алексей мелко шагал впереди немцев. Идти было больно, Алексей морщился, но старался не показать слабости. Раза два он останавливался, но конвоиры что-то кричали ему, подталкивая в спину, и приходилось опять идти.

В голове сумбурно вспыхивали мысли. Они были коротки, как блеск падающих звезд: «Бежать! Бежать!.. Но бежать сейчас – значит, смерть! Смерть!»

– Шнель, шнель, – то и дело покрикивал один из конвойных, беспокойно оглядываясь.

«Ишь, все же трусят гады, – подумал Кубышкин, – все время оглядываются, как разбойники»…

Через час Алексея привели в какую-то деревню. Остановились возле ящиков из-под снарядов. В душе у него был такой же холод, как в промерзшей каменной стене, на которую он опирался плечом. Один из конвоиров ушел в избу. За старым плетнем стояли женщины и ребятишки, они читали свежее объявление:

«Жалобы гражданского населения на немецких солдат НЕ ПРИНИМАЮТСЯ!