Святая с темным прошлым

Василиса понимала, к чему он клонит, но молчала, приглаживая спутанные волосы.

– Ну, раз ты по-медвежьи жить надумала, – перевел офицер беседу в другое русло, – отведай, вот еды медвежьей!

Он протянул ей деревянный туесок, наполненный медом. Да не просто медом – залиты им были орехи. Доставая ложку и торопливо пробуя угощение, Василиса вдруг подумала: а ведь и глаза у офицера точно такие же, что и привезенное им лакомство – цвета гречишного меда, каре-золотые. И такая же сладость глядеть в них, что и пробовать мед на вкус.

Пересилив желание съесть весь туесок в один присест, Василиса отставила подарок в сторону, с достоинством поблагодарила. Офицер пристально смотрел на нее, и взглядом ласкал, точно солнце, но и жег, как оно.

– Глаза у тебя, как агат на срезе, – произнес он вдруг.

Василиса вздрогнула: в одночасье подумали они об одном и том же – о глазах друг друга.

– Камень есть такой, дымчато-серый, – пояснил офицер. – Не была б ты отшельницей, – добавил он лукаво, – можно было бы серьги тебе подобрать из него – сразу глаза бы заиграли.

Василиса и вовсе смутилась: никогда доселе не говорил ей никто и ничего о том, какова она с виду. У отца это было не в характере, тетка к старшей племяннице относилась равнодушно – не ругала, но и не нахваливала. С сестрой не была она близка, равно как и с другими деревенскими девками, а парни ее не жаловали. Муж, понятное дело, ничего к ней не питал, какие тут ласковые слова!

– Может, вернешься к людям-то? – продолжал офицер. – С ними, конечно, хлопотнее, чем одной, зато занимательней.

– Да хлопот я не боюсь, – пробормотала девушка.

– Так за чем же дело стало?

– Кем я буду-то среди людей, ваше благородие? – спросила Василиса скорее у самой себя, чем у офицера.

– Ну… при мне жить будешь.

– А вам я зачем?

Офицер явно забавлялся их разговором.

– А совета у тебя буду спрашивать… духовного. Опять же, о прошлом моем или будущем что-нибудь расскажешь.

– Так для того и цыганку можно позвать.

– Вот не поверишь – на всю Тавриду ни единой цыганки! Хоть в Валахию возвращайся – там табор на таборе. Да и потом: одно дело цыганке ручку золотить, а другое – со старицей беседовать.

– В прошлый раз вы нашей беседой недовольны остались, – тихо напомнила Василиса.

Но офицер как будто не хотел вспоминать своего недовольства:

– Ты в прошлый раз про пулю что-то говорила, – сказал он, – от нее, мол, не уберечься. Растолкуй, что в виду-то имела? Что сразят меня в бою?

На вид офицер был по-прежнему насмешлив и невозмутим, но Василиса поняла, что именно за этим он и приехал вновь: узнать, останется ли жив. Прежде, чем ответить, поглядела она ему прямо в глаза (он не отвел взгляда) и ощутила столь мощную, сокрушительную жизненную силу, от него исходящую, что преисполнилась уважения и восхищения. И, готовясь говорить, ответ уже знала твердо:

– Вы изо всех своих сражений победителем выйдете, ваше благородие, – сказала она. – И смерть от вас отступаться будет, пока вы сами от жизни не устанете, – добавила с невесть откуда взявшейся уверенностью.

У офицера зажглись глаза, едва скрывал он переполнявшее его ликование:

– Вот как? Ну, спасибо, пустынница!

– Бога благодарите, не меня. Одарил он вас превыше других.

Офицер поднялся во весь рост и прошелся взад и вперед. Была б его воля – взлетел бы!

– Нет, теперь я тебя здесь ни за что не оставлю, – объявил он вроде бы шутя, но непреклонная решимость проступала сквозь шутку.

Василиса покачала головой:

– Жить при вас велика мне честь! Другим женщинам сие предложите. Или на всю Тавриду ни одной такой не сыскать?

– Я не то имел в виду, – нахмурился от ее несговорчивости офицер. – Не при мне, а при армии нашей, среди своих, православных, а не одна, как перст на этой горе с магометанами по соседству.

– Я про тех магометан ни единого дурного слова сказать не могу! – взволнованно воскликнула Василиса. – А чего от своих ждать… – не договорив, она отвернулась.

– Так ведь ты под моим присмотром будешь, – настаивал офицер. – Никто тебя не тронет, уж за это ручаюсь!

Василиса молчала, размышляя. Желание вернуться в мир с его страстями и невзгодами налетело на нее, как ветер перед дождем, подхватило душу и закружило. Офицер наверняка почувствовал ее состояние, потому что тут же воодушевленно приказал:

– Собирайся, тут недалече!

Василиса посмотрела на клонящееся к закату солнце:

– Сегодня, небось, не дойду, лучше завтра с утра. Вы мне дорогу укажите, ваше благородие.

Офицер рассмеялся:

– Что это ты придумала – пешком ноги бить! На моего коня сядешь позади меня – вместе и доедем.

– И как же на меня люди после этого посмотрят? – задалась вопросом Василиса. – Скажут: «Привез наш генерал себе зазнобу – ночи коротать».

Она серьезно повысила офицера в чине, и он не стал обрушиваться на нее за все новое и новое сопротивление своим желаниям.

– Ладно, найду какой-нибудь способ с почетом тебя доставить, – сказал он. – Только не передумай, слышишь?

Василиса покачала головой, со счастливым страхом ощущая, как ветер, ворвавшийся в душу, играет ею в свое удовольствие.

И позже, с душевным смятением наблюдая, как все дальше и дальше от горы уносит офицера его буланый конь, чувствовала девушка: не вернется он – и пропала она с тоски. А вернется – тоже пропала. И как теперь дальше жить прикажете?

XVIII

«…В нем одном заключила я свою жизнь, за что, уж тогда сознавала, понесу расплату …»

Объявился офицер не на следующее утро, а лишь через день. И передать нельзя, как истомилась Василиса за этот срок; успела духом пасть и снова воскреснуть. Однако на сей раз, поднявшись в гору, застал ее офицер наряженной, с гладко причесанными волосами и туго заплетенными косами, перевязанными кружевом и переброшенными на грудь. И засмотрелся так, что даже поклониться забыл.

– Так вот ты какая на самом деле! – сказал он, не скрывая, что любуется ее видом.

Василиса опустила глаза.

– Жаль одежду сменить придется! – продолжал офицер. – Верхом поедешь, в сарафане сие затруднительно будет.