Падение дома Орио. Том 1

А ведь когда-то именно ради брата Ольви впервые нарушила правила.

Ей тогда было двенадцать, а Ориену десять, и его только привезли в пансион. В десять лет начиналось основное обучение для детей всех рас, кроме джи. Им предстояло провести несколько лет вдали от семьи в пансионах одного из восьми городов-академий Астурии. Невия как раз была таким городом. Все дети высшей расы проходили Тест – почти всегда всего лишь необходимая формальность для алвоев, и часто переломный момент в судьбе мисанов, младшей ветви высшей расы. После Теста ворота в город и большой мир закрывались для алвоев на долгие девять лет. Только на последнем, десятом, курсе разрешались прогулки – в сопровождении наставников, разумеется. Все это время для юных алвоев пансион был школой, домом, единственным миром – и тюрьмой, по горячему убеждению двенадцатилетней Ольви. Хоть мальчики и девочки учились раздельно, до двенадцати они могли встречаться в столовой, библиотеке и на прогулках в саду. С двенадцати же начинались шесть лет изолированного обучения – отдельный корпус для юных дам, все строго по расписанию, прогулки только в саду и только под надзором. Ольви, привыкшая к вольной жизни дома, и так успела возненавидеть пансионные порядки, а теперь вообще взвыла. Приехал её брат! Её младший брат, которого она не видела два бесконечных года – и из-за каких-то глупых правил она не может с ним встретиться?! Когда он так невыносимо близко!

С этим решительно невозможно было смириться.

И вот однажды тёплой осенней ночью она выбралась из окна, перелезла на платан и огляделась. Луна освещала высокую каменную стену справа – она отделяла территорию пансиона от города. А впереди еще днем на прогулке Ольви приметила очень симпатичный орешник, росший у самого края не такой уж высокой каменной ограды – именно за ней был корпус младших. Перебраться туда не составило большого труда, и вскоре Ольви с бешено колотящимся в горле сердцем смотрела на окна младшего корпуса. Было тепло, и все окна были распахнуты. Где мальчишеские спальни, она помнила хорошо – что там было помнить, всего-то второй этаж. Нехитрый план был готов: влезть на дерево и, балансируя на ветках, заглянуть в ближайшие три окна. Если там не будет Ориена – слезть и попробовать заново с соседним деревом. Младшекурсники спали по трое – значит, пяти попыток должно хватить.

Хватило двух. Ольви едва сдержала торжествующий крик, когда в бледном свете луны показалось – или угадалось? – родное лицо. Кровать Ориена стояла у самого окна. Ей решительно везло сегодня! Мягко спрыгнув в комнату, она зарылась пальцами в светлые кудри брата, тем самым жестом, каким будила его дома, в детстве, когда тайно пробиралась к нему ночью. Это сработало и сейчас: его глаза открылись, и Ориен тут же вскочил на кровати, а Ольви схватила его и прижала к себе.

А потом они сидели на толстой ветке за окном и, болтая ногами, взахлеб рассказывали друг другу, как жили эти два долгих года.

– …Папа купил новую лошадь, и Кэрто её объезжал… Ух, злая! Она его раз пять чуть не сбросила…

– …Кто, говоришь, у вас по математике? Мин Милан? Ну, не повезло вам… Он строгий, ужас!

– …А Гиэла, ну знаешь, дочка Асту-советника, когда ты уезжала, она ещё совсем маленькая была, так вот она как-то такое сказала! Что гибены от нас отличаются только глазами и волосами, а кираны только кожей, а так мы все одинаковые! Надо же было додуматься! Асту ее потом наказал…

– …А каждый третий день на кухне дежурит Сильва – невысокая такая киранка, толстая и все время улыбается, и у неё красная лента в волосах – так вот, она очень добрая, у неё что угодно можно выпросить, даже в запрещенное время: и булочки с изюмом, и пончики, и крендель…

Они бы болтали и болтали, но луна поблекла, возбуждение от встречи схлынуло, и Ориен все чаще тер кулаками глаза, да и Ольви приходилось подавлять зевки. Они обнялись еще раз на прощание, и Ольви поклялась приходить как можно чаще, каждую ночь! Ну может, не совсем каждую, но каждую вторую – точно! Спустившись с дерева, она задрала голову – светлая макушка брата торчала над подоконником. Они помахали друг другу, и Ольви побежала обратно.

Пока не похолодало, она и правда приходила почти каждую ночь. Ориен всегда ждал ее, не ложился спать, часто припасал для неё булочки и пышки от Сильвы. Но однажды с моря задули холодные ветры, начались дожди, а потом и заморозки, листва облетела, и уже невозможно было спрятаться от всего мира в густой кроне. А вскоре обледенела и ограда. Зимой Ольви сидела, нахохлившись, у окна, смотрела на снег во дворе и считала дни до весны.

Весной все повторилось, и целое лето – и следующее лето тоже – Ольви, донельзя гордая собой, тайно лазала к брату. В конце концов она перестала даже прятаться. Определенно, жизнь в пансионе в конце концов оказалась не такой унылой, как Ольви думала вначале! По крайней мере, вторые два года.

Два года! Она совершенно упустила из виду, что в двенадцать лет изолированное обучение начиналось уже у Ориена.

– Нас с осени переводят в новый корпус, – сообщил он ей, когда они, по обыкновению, сидели на «своей» ветке.

– Я тебя обязательно там найду! – горячо пообещала Ольви.

***

И вот она стояла перед юношеским корпусом, упрямая и решительная. Здесь было не два этажа, а шесть; но у каждого уже была отдельная комната, и можно было оставаться прямо там, а не торчать на ветке, рискуя быть увиденными. Ориен обещал повесить белый платок на окно, и сейчас Ольви пробиралась поближе, чтобы рассмотреть – эта ночь, как назло, выдалась тёмной.

Сосредоточенная на своем, она не заметила ни тени, мелькнувшей позади, ни лёгкого хруста веток, и только когда чья-то рука крепко обхватила ее, прижав к туловищу локти, а вторая зажала рот, Ольви поняла, что попалась.

– А не рановато ли вы начали нарушать правила, юная дама? – прошелестел на ухо вкрадчивый голос.

Ольви затрепыхалась, но ее только сжали крепче… и потащили прочь, прямо к стене, разделявшей дворы юношеского и девичьего корпусов. От стены отделилась фигура, высокая и тонкая, в темном плаще с капюшоном.

– Змей, кого ты притащил? – прошептала она, сдерживая смех, и сняла капюшон – лицо закрыто платком, но волосы! золотистые и кудрявые, как у всех алвоев! Старшекурсница?! – Что это за птенец?

– Белка, ты не поверишь! Она хотела влезть в комнату к мальчику! – таким же веселым шепотом ответил поймавший её.

Белка тихо присвистнула.

– А не рановато ли вы начали, юная дама? – тут же поинтересовалась она, и Змей стал давиться от смеха.

Ольви обиженно засопела, и он разжал её рот.

– Это мой брат! – возмущенно прошептала Ольви. – И я навещаю его уже два года! Просто раньше он был в младшем корпусе, а теперь вот…

Белка и Змей переглянулись.

– А она мне определённо нравится! – решительно заявила Белка. – Возьмём её с собой!

– Возьмём! – кивнул Змей. – Если она, такая пигалица, за два года ни разу не попалась… и не проболталась…

Белка дала Ольви платок – завязать волосы и лицо, Змей подвел их к спрятанной в листьях веревке, привязал к ней ленту, и один за другим они перелезли через стену. Неподалёку ждал извозчик, и лошадь тихо фыркала, переступая копытами.

– Из нашего двора тоже можно выбраться в город, – шепнула Белка, – я тебе потом покажу. А сейчас – молчок!

Извозчик за всю дорогу ни разу не повернулся к ним и не произнёс ни слова. Ольви во все глаза смотрела вокруг. Ночной город обрушился на неё чёрными блестящими камнями мостовой, яркими звёздами на чёрном небе, топотом копыт, огнями фонарей и ночных таверн, целой лавиной запахов – знакомых, полузабытых и совсем незнакомых… Вся та первая ночь слилась для неё в один сплошной головокружительный калейдоскоп: вот Змей и Белка тащат её, совершенно ошалевшую, из повозки, вот они все вместе ныряют в мигающую красноватым светом дверь какого-то подвальчика, вот у неё в руке чашка обжигающе горячего терпкого чая («это чтобы ты в себя пришла!»), вот смеющиеся лица вокруг, среди них есть смуглые, а есть светлокожие, кто в масках, кто в платках, а вот Змей закуривает сигарету, кладет на стол ладонь, и, наклонившись и глядя на Ольви в упор в своей чёрной маске с золотой змейкой на виске, уже серьезно говорит:

– Теперь ты одна из нас. И тебе нужно выучить вот что…

***

До встречи с Белкой и Змеем окружающий мир виделся Ольви простым, понятным и до скукоты предсказуемым. А он оказался шкатулкой с двойным дном, как на представлении у фокусника, куда отец водил ее с братом в детстве. Да и она сама непостижимо раздвоилась: Ольви Орио, юная наследница дома, прилежная ученица днем – и сорвиголова ночью, Синица в черной маске. Она теперь другими глазами смотрела на окружавших ее пансионерок – любая могла оказаться одной из ночных нарушительниц.

Второе дно оказалось и у самого пансиона: в его стенах, в нишах, за картинами, под лестницей, в библиотеке внезапно обнаружилось множество тайников. Туда прятали записки о том, где сегодня искать веревку. Стена у библиотеки была отведена под творчество воспитанниц – здесь любая могла написать что угодно о чем угодно, процитировать классика, составить головоломку. В одном из этих текстов, написанном особым почерком, и было зашифровано местонахождение тайника. Это всегда был числовой код, а шифровали какие-то изощренные затейницы – то по цитате из какой-то замшелой древности нужно было угадать автора, а даты его жизни как раз и были кодом; то это была логическая головоломка, и Ольви не всегда удавалось разгадать ее за один вечер.

– Зачем так сложно? – жаловалась она Белке, а Змей отвечал на это:

– Затем, что это тренирует ум и учит находить связи, а нарушитель должен быть умным, чтобы не попадаться.

– Еще сильным и ловким, – добавила Белка, – слабому нечего делать в городе, да он и не сможет выбраться по веревке.

До того, как стать Синицей, Ольви горячо ненавидела любые правила и запреты – но у ночной жизни оказались свои, и они не вызвали у нее никакого отторжения. Их было немного, они были понятны и полезны, а если что-то было непонятным или не совсем удобным прямо сейчас – так в конечном итоге они приводили к благу, и для этого стоило немного потерпеть. А кто этого не понимает… тот еще мал и несмышлен!

– Первое – всегда прячь лицо и волосы, – говорил Змей в ту памятную первую ночь. – Второе – никаких имен. Только прозвища. Так ты никого не выдашь, если тебя поймают. И никто не выдаст тебя. Третье – если поймают, молчать. Четвертое – тебе понадобятся деньги…

– Можно брать у гибенов в долг под расписку, вернешь, когда закончишь пансион – но твои родители очень неприятно удивятся, – вставила Белка. – Можно продать свои драгоценности или вещи. У тебя же были свои платья, когда ты приехала? Наверняка ты из них давно выросла. А за них швеи-киранки дадут хорошие деньги…

– За книги тоже. Один не в меру предприимчивый мисан вынес полбиблиотеки, – Змей брезгливо поморщился, Белка передернула плечами, – на том его и поймали. Так вот, пятое правило – не совершай ничего противозаконного.

Много чего еще рассказали Змей и Белка в первую ночь, а когда они вернулись в пансион, Змей показал, где спальни новеньких, и Ольви быстро отыскала окно брата по их условному платку. Влезла к нему, и ее сердце сжалось – он спал головой на подоконнике, ждал ее, бедный… Времени оставалось мало, она быстро разбудила его, помогла перелечь на кровать, сунула горсть городских леденцов и шепнула, что на днях придет снова и все-все расскажет!

Ольви очень хотела, чтобы брат присоединился к ней в ночных прогулках, но Змей был против («он слишком мал!»), да и Ориен оказался трусишкой и только мотал головой, когда она звала его с собой. Так что она заглядывала к нему на минутку, приносила лакомства из города и быстрым шепотом рассказывала об очередной диковинке. Вот только случалось это все реже и реже. Ночная жизнь захватила ее. Иногда она бродила с Белкой и Змеем, иногда одна, иногда присоединялась к группкам таких же студентов в черных масках и платках. Она попробовала вино и кое-что покрепче, выучила несколько киранских танцев – гораздо энергичнее и веселее церемонных алвойских, узнала парочку крепких ругательств, выкурила первую сигарету под надзором Змея. С ним же она попробовала и дурман-траву, которая сделала мир сразу намного ярче и острее, и она поняла, что двойное дно – самая что ни на есть реальная истина, и у каждого двойного дна есть ещё одно, и ещё, и так до бесконечности, от которой у неё разболелась голова. Ольви попыталась описать мир-шкатулку Белке и Змею, на что те покачали головами и, дождавшись, пока у неё пройдёт, объяснили, как действует дурман.

– И это самая слабая трава, – вещал Змей, дымя уже обычной сигаретой. – Запомни: это опасно, и часто баловаться этим нельзя. Есть более сильные зелья, некоторые пьют или жуют, некоторые вдыхают… В какой-то момент без них становится невозможно жить – спроси у Лиса-Пройдохи, он таких видел.

– Он видел и не такое, учитывая, кто его родители, – добавила Белка.

Лис-Пройдоха был мисаном, родившимся в семье киранки и гибена. Это было одной из вечных загадок промежуточных рас: никто не мог предсказать, какой расы родится у них ребёнок. Только у двух алвоев, самой высшей расы, всегда рождался алвой, а у двух джи, самой низшей, – джи. У двух киранов мог родиться киран, а мог джи; у двух гибенов – или гибен, или джи. От брака гибена и кирана мог родиться кто угодно, кроме алвоя. А брак двух мисанов был самым непредсказуемым – среди потомков мог оказаться и алвой, и джи, и мисан, и киран, и гибен. Внешне мисаны выглядели точно так же, как алвои, и тоже считались высшей расой, но в них – как и в киранах, и в гибенах – текла коварная кровь древних джи, и поэтому алвои никогда не вступали с ними в брак, и должности они занимали ниже, и в круги правления дорога им была закрыта. Но, поскольку у двух мисанов мог родиться алвой, все дети-мисаны в десять лет проходили Тест чистоты крови. Все алвои тоже – вдруг какая-то алвойка изменила мужу с мисаном, или, пусть боги уберегут от такого позора, с мужчиной другой расы? Но такое случалось крайне редко.

Тест сам по себе был очень неприятной процедурой – нужно было выпить микстуру мутно-коричневого цвета, к тому же мерзкую на вкус, и от неё становилось очень плохо. Кого-то тошнило, кто-то мучился животом, кто-то впадал в беспамятство и стонал от боли, Ольви вообще плохо помнила тот день. Поэтому Тест никогда не делали детям младше десяти – те могли его просто не пережить.