Последний отзыв
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Тело Папы
Год написания книги
2021
Теги
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Тело Папы
Агостино Паравичини Бальяни
История и наука Рунета. Страдающее Средневековье
Книга известного итальянского медиевиста Агостино Паравичини Бальяни представляет собой масштабный экскурс в историю папства – древнейшего духовного института Европы. Читателю предстоит познакомиться с ритуалами, сопровождавшими избрание и погребение великих понтификов, узнать, какие сакральные начала скрыты за их телесной оболочкой и как Курия толковала понятия бренности и вечности.
В основе книги – рассуждения автора о сущности власти, о божественном и природном в человеке. Мир римских пап с мечтами о долголетии и страхом смерти, спорами о хрупкости тела и бессмертии души предстает перед нами во всем его многообразии.
Перевод книги на русский язык выполнил российский медиевист, доктор исторических наук, специалист по культуре средневекового Запада Олег Воскобойников.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Агостино Паравичини Бальяни
Тело папы
© Agostino Paravicini Bagliani, текст, 2021
© О. С. Воскобойников, перевод, предисловие, фото, 2021
© К. П. Мефтахудинов, Ю. Д. Сапрыкин-мл., послесловие, 2021
© Издательство АСТ, 2021
* * *
Трудно быть папой
Дождливым вечером 28 марта 2020 года, накануне Пальмового (по-нашему – Вербного) воскресенья, в самом начале бедствия, повергшего в шок Италию, затем всю Европу и, наконец, планету, папа Франциск в одиночестве вышел на площадь Святого Петра и прочел молебен. В портике Сан Пьетро выставили одну из древнейших христианских икон Богородицы с Младенцем, «Спасение римского народа», Salus populi romani, специально доставленную для этого из базилики Санта Мария Маджоре. Этот образ – такой же палладиум Вечного города, как Владимирская икона для Москвы. Публичное служение, совершенное в одиночестве, столь необычное для главы Католической церкви, было обусловлено всем известными обстоятельствами. На почтительном расстоянии, с соблюдением, что называется, социальной дистанции, присутствовало лишь несколько клириков, включая, кажется, двух кардиналов. Вдалеке, за ограждением, виднелись мигалки, полицейские и случайно допущенные прохожие. Молебен, однако, транслировался всему миру, с чередованием панорамных и крупных планов на площадь и храм, символ единства католического мира, на великую икону, на распятие и, конечно, на папу в его белом облачении. Тихая молитва прозвучала громко, Urbi et orbi.
В эти минуты, слушая спокойный голос первого понтифика, взявшего имя знаменитого святого из Ассизи, я четко осознал: за этой молитвой, такой простой по содержанию, но звучащей в устах главы католической Церкви, стоит история древнейшего религиозного и политического института Европы. Эти две тысячи лет и дали молитве ту силу, которая, хочется верить, помогла итальянцам в те первые недели. И может быть, не только им. Если просмотреть этот короткий ролик, нетрудно согласиться, что фигура понтифика, тело папы, говоря словами этой книги, собственно, и концентрирует в себе эту историю едва ли не в такой же степени, как сокровища Ватикана, от христианских реликвий и гротов до музеев и богатейшего собрания древних рукописей. Осознал – и решил перевести «Тело папы». Задумался я об этом в студенческие годы: это была первая большая работа о Средних веках на итальянском языке, которую я прочел в Италии. В наших библиотеках ее не было и нет. Двадцать пять лет спустя юношеская мечта сбылась.
Книга, которую Вы держите в руках, очень необычна почти во всем. Она оригинальна по теме, композиции и манере изложения, но в хорошем смысле старомодна по форме. Неподготовленного читателя напугает тысяча сносок с длинными латинскими цитатами – все их я сохранил по воле автора, по счастью, моего близкого друга. Должен разочаровать тех, кто спешит: вся радость как раз в неразрывном единстве основного «блюда» с россыпью вкуснейших «закусок» и «десертов» именно там, в сносках. А. Паравичини Бальяни очень настойчиво, даже навязчиво излагает свою антропологическую концепцию тела папы, нередко повторяя одну и ту же мысль, но всегда обыгрывая ее в новых обстоятельствах. Его выводы иногда пунктуальны и пронумерованы, иногда – словно обрываются на какой-то маловажной детали, оставляя у читателя в голове большой знак вопроса. Половина книги – не о теле, а о трупе, его разложении, расчленении, бальзамировании, погребении. Нельзя ли уже немного о живых? Здесь больше смирения и унижения, чем величия и славы, папства униженного и оскорбленного, иногда в лицо, иногда за глаза, иногда в смертельной болезни, папства страдающего, а не царствующего. И напоследок – эликсир, какая-то алхимия, питьевое золото за столом кардиналов. О чем всё это?
Тема, занимающая Агостино Паравичини Бальяни, – конечно, не устройство тела папы, якобы какого-то не такого, как у других людей, простых смертных. Напротив, весь пафос книги в том, что папа, «сверхчеловек» как глава Церкви, такой же смертный, как все мы. Более того, об этом знают и папы, со времен Григория Великого называющие – и считающие! – себя рабами рабов Божьих. В этом парадоксе претендующей на исключительность власти итальянский медиевист и находит ключ к истории того самого института, который пережил и Античность, и Средневековье, и Новое время, и катаклизмы XX века, и постмодернизм. Пережил, напомню, в отличие от нескольких империй, общественных и экономических укладов, переселений народов. Икону Salus populi romani папа выносил для коллективной молитвы в середине VIII века, когда боялись лангобардов, и вынес сейчас, когда ясно стало, что самим не справиться, когда ужас пришел в каждый дом. Престарелый, говорящий негромко или вовсе молчащий, слегка улыбающийся, медленно поднимающийся к портику базилики, склонившийся перед образом и перед алтарем, папа именно в земной, человеческой, телесной своей оболочке оказывается главным предстоятелем перед Тем, кто может помиловать, а может – покарать. Папа такой же, как мы, – но совсем другой.
Именно о таком особенном человеке, о его непростой доле на вершине власти повествует «Тело папы». Мы не найдем здесь биографий, а отдельные характеры проступят лишь в общих чертах, в каких-то обстоятельствах, из которых мы, читатели, вольны выстраивать исторические образы. Задача автора не в этом, а в том, чтобы реконструировать историю института, связывающего землю с небом, выявить ее в том, как этот институт – курия в первую очередь – осмыслял земную природу бренного тела в связи с неземной, не от мира сего, властью, которую это тело несло на своих плечах. Нетрудно догадаться, что центральным периодом в повествовании послужило Средневековье, время между Григорианской реформой и Возрождением, примерно 1050–1500 годы. Именно тогда папство разработало фактически весь свой символический язык, а в XIII веке, между Иннокентием III и Бонифацием VIII, его вселенские притязания звучали наиболее убедительно. Однако и предшествующие, и последующие столетия периодически встают на горизонте.
В середине 1990-х годов книгу сразу заметили и за несколько лет перевели на все основные европейские языки. Жорж Дюби, тогда корифей медиевистики, прочтя книгу, сказал автору по-свойски, что был бы рад написать такую же – но не успел. Рецензии и отклики в научной печати не заставили себя ждать. Ватикан, напротив, ответил прохладным молчанием, хотя кардиналы и Иоанн Павел II с книгой познакомились. Дело в том, что автор ее многие годы работал в Ватиканской библиотеке «скриптором», то есть научным сотрудником. Научные сотрудники именно этой библиотеки фактически были своими в сердце католического мира. Написал же он ее уже будучи ординарным профессором Лозаннского университета…
Агостино Паравичини Бальяни родился во время войны в знатной, глубоко религиозной семье, некогда владевшей обширными землями в Вальтеллине, в раннее Новое время давшей Римской церкви двух кардиналов. К середине 90-х годов он уже написал несколько книг о средневековом папстве, его роли как религиозного и политического института, о его символическом мире, научных интересах, повседневной жизни. Однако эта книга особенная. Как мне кажется, этот правоверный и строгий к себе католик, знавший и знающий историю своей Церкви во всех ее деталях, в мельчайших подробностях и обстоятельствах, видел, как в XX веке, особенно после Второго Ватиканского собора 1962–1965 годов, она постепенно отказывалась не только от богослужебной латыни, но и от многих «мелочей», за которыми стояла многовековая мыслительная работа поколений кардиналов, церемониймейстеров, писателей, художников, богословов, юристов-канонистов и, конечно, самих понтификов. Всем понятно, почему Ватикан ушел от тройной тиары: за этим стоят политические реалии Новейшего времени. Но специалисты назовут десятки, если не сотни, других подобных отказов. Все они обусловлены обстоятельствами времени, его – времени – ритмом и системой ценностей. Все они – результат коллегиальных решений, трудного диалога между клиром и миром, а не чьих-то волюнтаристских выходок. И книга Агостино Паравичини Бальяни – конечно, не упрек Ватикану, но строго научное исследование о том мире, который сохранился лишь частично и который у нас еще есть шанс сохранить, если мы захотим понять, что стоит за жестом понтифика, его улыбкой, его белым облачением.
Звенигород, Пасха 2021 года
О. Воскобойников,
ординарный профессор НИУ ВШЭ,
академический руководитель
магистерской программы «Медиевистика»
Введение
1. 1277 год. Витело, величайший средневековый специалист по оптике, живет в Витербо, где временно пребывает Римская курия. Он приехал в качестве посланника чешского короля Пржемысла Отакара II, претендовавшего на императорскую корону. В своей «Оптике» польский ученый рассказывает, как он часто на закате приходил к водопаду рядом с купальнями Скоппьо, неподалеку от города, и наблюдал за преломлением солнечных лучшей в «бурном потоке».
Витело не рассказал нам, кто из членов Курии вместе с ним пытался понять физические законы радуги, но мы знаем, что в те же годы в Витербо бывали еще четверо ученых, изучавших зрение. Правивший тогда папа, Иоанн XXI (Петр Испанский), был известным медиком и написал важный трактат по офтальмологии. Английский францисканец Иоанн Пекхам преподавал богословие в куриальном университете, ему принадлежит «Общая оптика», которую стали использовать в школах в качестве учебника. Папский капеллан Кампано из Новары прокомментировал «Начала» Евклида, тем самым дав оптике математический инструментарий. Доминиканец и папский исповедник Вильгельм из Мёрбеке переводил Аристотеля и другие греческие научные сочинения, а в какой-то момент взялся и за философию света, о чем в предисловии к «Оптике» с восхищением вспоминает все тот же Витело.
Десятью годами раньше Роджер Бэкон отправил Клименту IV несколько своих крупных сочинений, в них он тоже затрагивает вопросы оптики. Этот ученый францисканец из Оксфорда даже написал специальный трактат «О лучах». За одно десятилетие, в 1267–1277 годах, все важнейшие для Средневековья тексты об оптике, пережившие Возрождение, были либо созданы, либо нашли распространение при папском дворе в Витербо.
2. Существование такого круга ученых поставило передо мной ряд новых, неожиданных исторических вопросов. Мое удивление возросло еще больше, когда я обнаружил, что Бэкон много внимания уделяет одному, на первый взгляд, курьезному вопросу: может ли человек омолодиться и отсрочить старость, иными словами – продлить себе жизнь. Он считает, что оптика и макробиотика неразрывно связаны. Только науки, основанные на опыте, – оптика, астрономия и алхимия – способны вернуть молодость и отсрочить старость. Эти мысли Бэкона подсказали мне, что, как и в области оптики, в продвижении «продления жизни», prolongatio vitae, культурное посредничество куриальной элиты оказалось определяющим фактором.
Что же именно значит интерес пап и кардиналов к наукам о природе и теле, только что пришедшим на Запад благодаря влиянию арабских мыслителей, в частности Авиценны и Альхазена? Исключительно культурный запрос? Одним словом, интенсивное развитие знаний в Риме XIII века заставило меня задуматься над проблематикой тела в этом конкретном контексте[1 - Эту научную жизнь я описал в ряде специальных исследований, собранных в моей книге «Медицина и науки о природе при папском дворе в XIII веке»: Paravicini Bagliani A. Medicina e scienze della natura alla corte dei papi nel Duecento. Spoleto, 1991.].
3. К этой истории я присматривался и с другой точки зрения. Завещания членов Курии, написанные в XIII веке, показывают, как они представляли себе судьбу собственного праха после смерти[2 - Id. I testamenti dei cardinali del Duecento. Roma, 1980.]. Некоторые кардиналы, в особенности французы, предписывали расчленение и потрошение своих останков, чтобы легче было быстро довезти их до места захоронения. Другие, в частности итальянцы, предпочитали отказаться от престижной усыпальницы, например в Ватиканской базилике, но не подвергать собственный труп риску расчленения, неизбежного в случае транспортировки.
Снова источники по истории папства XIII века отсылали меня к очень важному аспекту истории тела. Тогда, в последние десятилетия, резко оживилась дискуссия о целостности и возможности разделения человеческих останков. Ее логическим завершением стала декраталия Бонифация VIII Detestande feritatis (1299–1300), запрещавшая вываривание и расчленение трупа любого человека.
Папа Каэтани выразил в ней свое личное мнение, которое торжественно и очень убедительно закрепляло как норму телесную целостность, то есть представляло ту же антропологическую позицию, на которой зиждились бэконовские идеи о гармонии комплекций как непременном условии «продления жизни». Поскольку тексты Бэкона начали распространяться именно при папском дворе, сам собой встал вопрос, не познакомился ли с ними и будущий Бонифаций VIII[3 - Id. Medicina. P. 281–326.]. Одним словом, и эта знаменитая бонифациевская булла – часть истории телесности и личности папы[4 - Brown E.A.R. Death and Human Body in the Later Middle Ages: The Legislation of Boniface VIII on the division of the Corpse // Viator. Vol. 12. 1981. P. 221–270; Id. Authority, the Family, and the Dead in Late Medieval France // French Historical Studies. Vol. 16. 1990. P. 803–832; Santi F. Il cadavere e Bonifacio VIII, tra Stefano Tempier e Avicenna. Intorno ad un saggio di Elizabeth Brown // Studi Medievali. Terza serie. Vol. 28. 1987. P. 861–878.].
4. Кардинальские завещания и булла Бонифация VIII говорят о личном отношении к смерти. Немецкий историк Райнхард Эльце рассмотрел смерть папы в рамках истории папства как института. Это исследование показалось мне очень важным, потому что продемонстрировало еще один парадокс[5 - Elze R. "Sic transit gloria mundi": la morte del papa nel medioevo // Annali dell’Istituto storico italo-germanico in Trento. Vol. 3. 1977. P. 23–41. Немецкий вариант той же статьи: Id. "Sic transit gloria mundi". Zum Tode des Papstes im Mittelalter // Deutsches Archiv f?r Erforschung des Mittelalters. Bd. 34. 1978. S. 1–18. Далее ссылки на итальянский текст.].
Отправной точкой для ученого послужил рассказ Якова Витрийского о том, что произошло с прахом папы Иннокентия III. Приехав в Перуджу, где временно находилась Курия, Яков обнаружил, что папа умер, но еще не похоронен. В ночь на 17 июля 1216 года кто-то стащил с трупа облачения, в которых папу следовало хоронить, а тело бросили в церкви почти обнаженным и уже разлагающимся. Войдя в церковь, прелат, как он утверждает, воочию убедился, сколь обманчив и краток блеск этого мира.
Расширив исследование до Возрождения, Эльце вывел из схожих эпизодов что-то вроде правила. Случившееся с Иннокентием III нужно понимать буквально: «У папы, в отличие от светского государя, не было двух тел или сущностей, но лишь физическое тело, которое рождается и умирает. Оставались Христос, Римская церковь, Апостольский престол, но не папа»[6 - Ibid. P. 36.].
5. Размышления Райнхарда Эльце шли в русле той проблематики, которую поднял Эрнст Канторович, автор знаменитой книги «Два тела короля». У короля два тела: одно природное, смертное, другое – институциональное, воплощенное в его королевстве[7 - Канторович Э.Х. Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии. М., 2015 (английский оригинал – 1957 года).]. Канторович в общих чертах касался и проблем истории папства, в основном для иллюстрации мысли юристов XIV века, рассуждавших о физической природе папы и императора, чтобы показать, чем эта мысль отличалась от представлений о физической природе короля. Короли увековечены в представляемых ими институтах, папа и император – нет.
Эльце обратил внимание на смерть папы – тему, фактически оставленную без внимания историками последних поколений. В результате обозначилось интересное направление поиска как раз в связи с телом папы. Но эпизод в Перудже поставил и новые вопросы, касающиеся литературы по макробиотике, с которой я начал. Есть ли что-то общее между риторикой бренности, которой воспользовался Яков Витрийский, и поиском путей омоложения, которому предавались отдельные понтифики? Случайность ли, что многочисленные, связанные с папством тексты, созданные в рамках нескольких десятилетий, настойчиво говорят о двух противоречащих друг другу аспектах – бренности и долголетии?
6. Еще ряд вопросов возник у меня в связи с исследованиями Джулиана Гарднера и Инго Херклоца о римских надгробиях XIII века. На конгрессе «Рим в 1300 году», созванном Анджолой Марией Романини, они показали, что в конце XIII века Рим стал художественным центром европейского масштаба[8 - Roma anno 1300. Roma, 1983; Herklotz I. "Sepulcra" e "monumenta" del Medioevo. Roma, 1985; Gardner J. The Tomb and the Tiara. Curial Tomb Sculpture in Rome and Avignon in the Later Middle Ages. Oxford, 1992.].
Можно ли было свести историю смерти папы к простому противоречию между бренностью и вечностью? Если папа тоже умирает и не увековечивает себя в Церкви, значит, его прах реально теряет все признаки былого величия? И еще: если, умирая, папа теряет власть, potestas, какими ритуальными средствами институциональное самосознание Римской церкви могло восполнить вакуум власти, неизбежно возникавший с уходом понтифика? Чтобы понять это, потребовалось вновь изучить роль кардиналов, которые начиная с 1059 года обладали исключительным правом избрания папы.
7. Такие вопросы вновь возвращали меня к Канторовичу. Он, конечно, нашел корни династического сознания позднесредневековых и ренессансных королей у канонистов XI–XII веков, рассуждавших о «бессмертном достоинстве», но экклезиологические и ритуальные последствия этих рассуждений для истории Римской церкви его не волновали: он ставил перед собой другие задачи. Непаханое поле оказалось огромным. Перспектива систематического изучения тела папы вырисовывалась во всей своей сложности. В частности, на повестке дня оказалась проблема того, как папство попыталось выразить в ритуалах переход папской власти, potestas papae. Разработку этих ритуалов предстояло изучить с самого начала – не только из-за отсутствия специальных работ, но и ради уточнения хронологии. Уже первые попадавшиеся мне свидетельства попыток Римской церкви решать проблемы, встававшие в связи со смертью понтифика, зачастую оказывались намного древнее временных координат, намеченных в работах Канторовича и его ученика Ральфа Гизи.
8. История тела государя всегда должна учитывать природу власти этого государя. Папа принципиально отличается и от короля, и от императора, потому что его власть в Средние века не только – и даже не столько – светская, сколько духовная, церковная. Исходя из этого, я сформулировал главный для себя вопрос: учитывая противоречия между физической бренностью человеческой природы папы и институциональной преемственностью, как именно Римская церковь осмысляла взаимоотношения между папой как конкретным человеком и его властной функцией? Какие риторические и ритуальные средства папство задействовало для того, чтобы снять потенциальный конфликт между физической природой папы и его высочайшим служением?
Эти вопросы нельзя было игнорировать, иначе мы рисковали лишить историю тела папы одной из важнейших ее составляющих. Нужно было просто понять, как двигаться дальше. По счастью, мне помог опыт двух крупнейших историков средневекового папства: Микеле Маккарроне и Герхарта Ладнера. Их работы позволили на добротном фундаменте реконструировать бытование образов и метафор, которыми римская церковная мысль наделила фигуру верховного понтифика в XI–XIII веках[9 - Maccarrone M. Vicarius Christi. Storia del titolo papale. Roma, 1952; Id. Studi su Innocenzo III. Padova, 1972; Id. Romana Ecclesia Cathedra Petri. 2 vv. Roma, 1991. Ladner G.B. Die Papstbildnisse des Altertums und des Mittelalters. 3 vv. Citt? del Vaticano, 1941–1984; Id. Die Anf?nge des Kryptoportr?ts // Von Angesicht zu Angesicht. Portr?tstudien. Festschrift f?r Michael Stettler. Bern, 1983. S. 78–97; Id. Images and Ideas in the Middle Ages. Selected Studies in History and Art. 2 vv. Roma, 1983.].
9. XIII столетие предоставило возможность посмотреть на интересовавшие меня вопросы с разных точек зрения. Однако меня волновали отношения между индивидом и институтом, бренностью и вечностью, славой и недолговечностью власти, самоуничижением и прославлением служения, заботой о теле и символическим очищением тела, наконец, между телесными тяготами и поиском долголетия. Поэтому пришлось расширить временные рамки: почти все аспекты истории папства – бренность, символическое очищение, смерть – я изучал на временном отрезке XI–XVI веков.
Однако XIII век сохранил центральное положение в моем поиске. Мне хотелось проверить точность изначальной догадки, что именно тогда проблема тела папы впервые встала во всей своей сложности. Чтобы не растворить ее во времени, в том, что касается заботы о теле и продления жизни, я ограничил себя столетием между Иннокентием III и Бонифацием VIII – 1198–1303 годами. Последнему понтификату я посвятил особое внимание, потому что он представляется мне логичным эпилогом. Это не значит, что ситуацию тринадцатого столетия можно механически наложить на другие исторические периоды или что вопросы, возникшие тогда, не обсуждались и позже. Для лечения Пия XII в Рим дважды вызывали известных специалистов по «старению и омоложению»: в декабре 1954 и 8 октября 1958 года, накануне смерти[10 - Niehans P. La sеnеscence et le rajeunissement. P., 1937. Доктор Пауль Ниханс фигурирует среди медиков, которые лечили Пия XII 5 и 11 декабря 1954 г., о чем в те дни писала ватиканская газета «Osservatore Romano». 6 апреля 1955 г. он с коллегами присутствует на аудиенции, будучи накануне избранным членом Папской академии наук. 17 апреля газета напечатала его библиографию, но ни слова не сказала о методах лечения, которые сделали его знаменитым. Автор статьи ограничивается тем, что приводит слова Ниханса: «Кульминацией моей долгой жизни я считаю благодеяние Провидения – возможность помочь Его Святейшеству в его тяжелой болезни в 1954 году». 8 октября 1958 года медик проездом оказался в Риме, и его пригласили для консультации к умирающему понтифику. D’Orazi L. Pio XII. Bologna, 1984. P. 250.].
10. Источники последних столетий Средневековья, позволяющие изучать тему тела папы, невероятно разнообразны. Постепенно я понял особую значимость церемониальных книг Римской церкви XI–XV веков. Мы теперь можем их систематически изучать благодаря фундаментальным исследованиям Бернхарда Шимельпфенига о текстологии и символическом значении средневекового папского церемониала, а также по корпусу, изданному покойным отцом Марком Дикмансом[11 - Schimmelpfennig B. Die Zeremonienb?cher der r?mischen Kurie im Mittelalter. T?bingen, 1973; Dykmans M. Le cеrеmonial papal de la fin du Moyen Age ? la Renaissance. 4 vv. Bruxelles, Rome, 1977–1985; Id. L’oeuvre de Patrizi Piccolomini ou le cеrеmonial papal de la premi?re Renaissance. 2 vv. Citt? del Vaticano, 1980–1982.].
Следует заметить, однако, что чины (именно так, ordines, в Средние века называли церемониальные книги) представляют ряд трудностей для историка, потому что они редко отражают реальность[12 - В хронологическом порядке речь идет о следующих чинах: Х чин Бенедикта, каноника Св. Петра, составленный в 1140–1143 гг. (LC. Vol. II. P. 141–174); чины Альбина 1189 года (LC. Vol. II. P. 123–137) и Ченчо 1192 года (Romanus ordo de consuetudinibus et observantiis = Liber Censuum LVII–LVIII. LC. Vol. I. P. 290–311); церемониал Григория X 1272–1273 гг. (Dykmans M. Le cеrеmonial. Vol. I. P. 155–218); XIV чин, датируемый рубежом XIII–XIV вв. (Ibid. Vol. III); XV чин Пьера Амейля (Ibid. Vol. IV. P. 69–288); церемониал Франсуа де Конзье (Ibid. Vol. III. P. 262–335); церемониал Агостино Патрици Пикколомини 1484–1492 гг. (Id. L’Cuvre). О датировках и сложной истории текстов этих чинов см.: Schimmelpfennig B. Die Zeremonienb?cher. S. 1–16 (Бенедикт, Альбин и Ченчо); 30–35 (Григорий X); 62–100 (XIV чин); 107–117 (XV чин), 120–126 (Франсуа де Конзье).]. Мне же нужно было изучить ритуальное творчество Римской церкви не для того, чтобы удостовериться, соблюдались церемониальные предписания или нет, но как свидетельство рефлексии, естественным образом родившейся и развивавшейся внутри папства. С самого начала мне стало ясно, что такая масштабная историческая реконструкция требует особого внимания к моментам высокого напряжения, но она не может игнорировать и периоды стагнации. Только четкое следование хронологии позволяет понять исторические и институциональные, экклезиологические и культурные коллизии, из которых сложилась история взаимоотношений между физическим телом папы и властью понтифика.
Такой критический настрой дает возможность избежать опасности переоценить церемониальную сторону дела.
Агостино Паравичини Бальяни
История и наука Рунета. Страдающее Средневековье
Книга известного итальянского медиевиста Агостино Паравичини Бальяни представляет собой масштабный экскурс в историю папства – древнейшего духовного института Европы. Читателю предстоит познакомиться с ритуалами, сопровождавшими избрание и погребение великих понтификов, узнать, какие сакральные начала скрыты за их телесной оболочкой и как Курия толковала понятия бренности и вечности.
В основе книги – рассуждения автора о сущности власти, о божественном и природном в человеке. Мир римских пап с мечтами о долголетии и страхом смерти, спорами о хрупкости тела и бессмертии души предстает перед нами во всем его многообразии.
Перевод книги на русский язык выполнил российский медиевист, доктор исторических наук, специалист по культуре средневекового Запада Олег Воскобойников.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Агостино Паравичини Бальяни
Тело папы
© Agostino Paravicini Bagliani, текст, 2021
© О. С. Воскобойников, перевод, предисловие, фото, 2021
© К. П. Мефтахудинов, Ю. Д. Сапрыкин-мл., послесловие, 2021
© Издательство АСТ, 2021
* * *
Трудно быть папой
Дождливым вечером 28 марта 2020 года, накануне Пальмового (по-нашему – Вербного) воскресенья, в самом начале бедствия, повергшего в шок Италию, затем всю Европу и, наконец, планету, папа Франциск в одиночестве вышел на площадь Святого Петра и прочел молебен. В портике Сан Пьетро выставили одну из древнейших христианских икон Богородицы с Младенцем, «Спасение римского народа», Salus populi romani, специально доставленную для этого из базилики Санта Мария Маджоре. Этот образ – такой же палладиум Вечного города, как Владимирская икона для Москвы. Публичное служение, совершенное в одиночестве, столь необычное для главы Католической церкви, было обусловлено всем известными обстоятельствами. На почтительном расстоянии, с соблюдением, что называется, социальной дистанции, присутствовало лишь несколько клириков, включая, кажется, двух кардиналов. Вдалеке, за ограждением, виднелись мигалки, полицейские и случайно допущенные прохожие. Молебен, однако, транслировался всему миру, с чередованием панорамных и крупных планов на площадь и храм, символ единства католического мира, на великую икону, на распятие и, конечно, на папу в его белом облачении. Тихая молитва прозвучала громко, Urbi et orbi.
В эти минуты, слушая спокойный голос первого понтифика, взявшего имя знаменитого святого из Ассизи, я четко осознал: за этой молитвой, такой простой по содержанию, но звучащей в устах главы католической Церкви, стоит история древнейшего религиозного и политического института Европы. Эти две тысячи лет и дали молитве ту силу, которая, хочется верить, помогла итальянцам в те первые недели. И может быть, не только им. Если просмотреть этот короткий ролик, нетрудно согласиться, что фигура понтифика, тело папы, говоря словами этой книги, собственно, и концентрирует в себе эту историю едва ли не в такой же степени, как сокровища Ватикана, от христианских реликвий и гротов до музеев и богатейшего собрания древних рукописей. Осознал – и решил перевести «Тело папы». Задумался я об этом в студенческие годы: это была первая большая работа о Средних веках на итальянском языке, которую я прочел в Италии. В наших библиотеках ее не было и нет. Двадцать пять лет спустя юношеская мечта сбылась.
Книга, которую Вы держите в руках, очень необычна почти во всем. Она оригинальна по теме, композиции и манере изложения, но в хорошем смысле старомодна по форме. Неподготовленного читателя напугает тысяча сносок с длинными латинскими цитатами – все их я сохранил по воле автора, по счастью, моего близкого друга. Должен разочаровать тех, кто спешит: вся радость как раз в неразрывном единстве основного «блюда» с россыпью вкуснейших «закусок» и «десертов» именно там, в сносках. А. Паравичини Бальяни очень настойчиво, даже навязчиво излагает свою антропологическую концепцию тела папы, нередко повторяя одну и ту же мысль, но всегда обыгрывая ее в новых обстоятельствах. Его выводы иногда пунктуальны и пронумерованы, иногда – словно обрываются на какой-то маловажной детали, оставляя у читателя в голове большой знак вопроса. Половина книги – не о теле, а о трупе, его разложении, расчленении, бальзамировании, погребении. Нельзя ли уже немного о живых? Здесь больше смирения и унижения, чем величия и славы, папства униженного и оскорбленного, иногда в лицо, иногда за глаза, иногда в смертельной болезни, папства страдающего, а не царствующего. И напоследок – эликсир, какая-то алхимия, питьевое золото за столом кардиналов. О чем всё это?
Тема, занимающая Агостино Паравичини Бальяни, – конечно, не устройство тела папы, якобы какого-то не такого, как у других людей, простых смертных. Напротив, весь пафос книги в том, что папа, «сверхчеловек» как глава Церкви, такой же смертный, как все мы. Более того, об этом знают и папы, со времен Григория Великого называющие – и считающие! – себя рабами рабов Божьих. В этом парадоксе претендующей на исключительность власти итальянский медиевист и находит ключ к истории того самого института, который пережил и Античность, и Средневековье, и Новое время, и катаклизмы XX века, и постмодернизм. Пережил, напомню, в отличие от нескольких империй, общественных и экономических укладов, переселений народов. Икону Salus populi romani папа выносил для коллективной молитвы в середине VIII века, когда боялись лангобардов, и вынес сейчас, когда ясно стало, что самим не справиться, когда ужас пришел в каждый дом. Престарелый, говорящий негромко или вовсе молчащий, слегка улыбающийся, медленно поднимающийся к портику базилики, склонившийся перед образом и перед алтарем, папа именно в земной, человеческой, телесной своей оболочке оказывается главным предстоятелем перед Тем, кто может помиловать, а может – покарать. Папа такой же, как мы, – но совсем другой.
Именно о таком особенном человеке, о его непростой доле на вершине власти повествует «Тело папы». Мы не найдем здесь биографий, а отдельные характеры проступят лишь в общих чертах, в каких-то обстоятельствах, из которых мы, читатели, вольны выстраивать исторические образы. Задача автора не в этом, а в том, чтобы реконструировать историю института, связывающего землю с небом, выявить ее в том, как этот институт – курия в первую очередь – осмыслял земную природу бренного тела в связи с неземной, не от мира сего, властью, которую это тело несло на своих плечах. Нетрудно догадаться, что центральным периодом в повествовании послужило Средневековье, время между Григорианской реформой и Возрождением, примерно 1050–1500 годы. Именно тогда папство разработало фактически весь свой символический язык, а в XIII веке, между Иннокентием III и Бонифацием VIII, его вселенские притязания звучали наиболее убедительно. Однако и предшествующие, и последующие столетия периодически встают на горизонте.
В середине 1990-х годов книгу сразу заметили и за несколько лет перевели на все основные европейские языки. Жорж Дюби, тогда корифей медиевистики, прочтя книгу, сказал автору по-свойски, что был бы рад написать такую же – но не успел. Рецензии и отклики в научной печати не заставили себя ждать. Ватикан, напротив, ответил прохладным молчанием, хотя кардиналы и Иоанн Павел II с книгой познакомились. Дело в том, что автор ее многие годы работал в Ватиканской библиотеке «скриптором», то есть научным сотрудником. Научные сотрудники именно этой библиотеки фактически были своими в сердце католического мира. Написал же он ее уже будучи ординарным профессором Лозаннского университета…
Агостино Паравичини Бальяни родился во время войны в знатной, глубоко религиозной семье, некогда владевшей обширными землями в Вальтеллине, в раннее Новое время давшей Римской церкви двух кардиналов. К середине 90-х годов он уже написал несколько книг о средневековом папстве, его роли как религиозного и политического института, о его символическом мире, научных интересах, повседневной жизни. Однако эта книга особенная. Как мне кажется, этот правоверный и строгий к себе католик, знавший и знающий историю своей Церкви во всех ее деталях, в мельчайших подробностях и обстоятельствах, видел, как в XX веке, особенно после Второго Ватиканского собора 1962–1965 годов, она постепенно отказывалась не только от богослужебной латыни, но и от многих «мелочей», за которыми стояла многовековая мыслительная работа поколений кардиналов, церемониймейстеров, писателей, художников, богословов, юристов-канонистов и, конечно, самих понтификов. Всем понятно, почему Ватикан ушел от тройной тиары: за этим стоят политические реалии Новейшего времени. Но специалисты назовут десятки, если не сотни, других подобных отказов. Все они обусловлены обстоятельствами времени, его – времени – ритмом и системой ценностей. Все они – результат коллегиальных решений, трудного диалога между клиром и миром, а не чьих-то волюнтаристских выходок. И книга Агостино Паравичини Бальяни – конечно, не упрек Ватикану, но строго научное исследование о том мире, который сохранился лишь частично и который у нас еще есть шанс сохранить, если мы захотим понять, что стоит за жестом понтифика, его улыбкой, его белым облачением.
Звенигород, Пасха 2021 года
О. Воскобойников,
ординарный профессор НИУ ВШЭ,
академический руководитель
магистерской программы «Медиевистика»
Введение
1. 1277 год. Витело, величайший средневековый специалист по оптике, живет в Витербо, где временно пребывает Римская курия. Он приехал в качестве посланника чешского короля Пржемысла Отакара II, претендовавшего на императорскую корону. В своей «Оптике» польский ученый рассказывает, как он часто на закате приходил к водопаду рядом с купальнями Скоппьо, неподалеку от города, и наблюдал за преломлением солнечных лучшей в «бурном потоке».
Витело не рассказал нам, кто из членов Курии вместе с ним пытался понять физические законы радуги, но мы знаем, что в те же годы в Витербо бывали еще четверо ученых, изучавших зрение. Правивший тогда папа, Иоанн XXI (Петр Испанский), был известным медиком и написал важный трактат по офтальмологии. Английский францисканец Иоанн Пекхам преподавал богословие в куриальном университете, ему принадлежит «Общая оптика», которую стали использовать в школах в качестве учебника. Папский капеллан Кампано из Новары прокомментировал «Начала» Евклида, тем самым дав оптике математический инструментарий. Доминиканец и папский исповедник Вильгельм из Мёрбеке переводил Аристотеля и другие греческие научные сочинения, а в какой-то момент взялся и за философию света, о чем в предисловии к «Оптике» с восхищением вспоминает все тот же Витело.
Десятью годами раньше Роджер Бэкон отправил Клименту IV несколько своих крупных сочинений, в них он тоже затрагивает вопросы оптики. Этот ученый францисканец из Оксфорда даже написал специальный трактат «О лучах». За одно десятилетие, в 1267–1277 годах, все важнейшие для Средневековья тексты об оптике, пережившие Возрождение, были либо созданы, либо нашли распространение при папском дворе в Витербо.
2. Существование такого круга ученых поставило передо мной ряд новых, неожиданных исторических вопросов. Мое удивление возросло еще больше, когда я обнаружил, что Бэкон много внимания уделяет одному, на первый взгляд, курьезному вопросу: может ли человек омолодиться и отсрочить старость, иными словами – продлить себе жизнь. Он считает, что оптика и макробиотика неразрывно связаны. Только науки, основанные на опыте, – оптика, астрономия и алхимия – способны вернуть молодость и отсрочить старость. Эти мысли Бэкона подсказали мне, что, как и в области оптики, в продвижении «продления жизни», prolongatio vitae, культурное посредничество куриальной элиты оказалось определяющим фактором.
Что же именно значит интерес пап и кардиналов к наукам о природе и теле, только что пришедшим на Запад благодаря влиянию арабских мыслителей, в частности Авиценны и Альхазена? Исключительно культурный запрос? Одним словом, интенсивное развитие знаний в Риме XIII века заставило меня задуматься над проблематикой тела в этом конкретном контексте[1 - Эту научную жизнь я описал в ряде специальных исследований, собранных в моей книге «Медицина и науки о природе при папском дворе в XIII веке»: Paravicini Bagliani A. Medicina e scienze della natura alla corte dei papi nel Duecento. Spoleto, 1991.].
3. К этой истории я присматривался и с другой точки зрения. Завещания членов Курии, написанные в XIII веке, показывают, как они представляли себе судьбу собственного праха после смерти[2 - Id. I testamenti dei cardinali del Duecento. Roma, 1980.]. Некоторые кардиналы, в особенности французы, предписывали расчленение и потрошение своих останков, чтобы легче было быстро довезти их до места захоронения. Другие, в частности итальянцы, предпочитали отказаться от престижной усыпальницы, например в Ватиканской базилике, но не подвергать собственный труп риску расчленения, неизбежного в случае транспортировки.
Снова источники по истории папства XIII века отсылали меня к очень важному аспекту истории тела. Тогда, в последние десятилетия, резко оживилась дискуссия о целостности и возможности разделения человеческих останков. Ее логическим завершением стала декраталия Бонифация VIII Detestande feritatis (1299–1300), запрещавшая вываривание и расчленение трупа любого человека.
Папа Каэтани выразил в ней свое личное мнение, которое торжественно и очень убедительно закрепляло как норму телесную целостность, то есть представляло ту же антропологическую позицию, на которой зиждились бэконовские идеи о гармонии комплекций как непременном условии «продления жизни». Поскольку тексты Бэкона начали распространяться именно при папском дворе, сам собой встал вопрос, не познакомился ли с ними и будущий Бонифаций VIII[3 - Id. Medicina. P. 281–326.]. Одним словом, и эта знаменитая бонифациевская булла – часть истории телесности и личности папы[4 - Brown E.A.R. Death and Human Body in the Later Middle Ages: The Legislation of Boniface VIII on the division of the Corpse // Viator. Vol. 12. 1981. P. 221–270; Id. Authority, the Family, and the Dead in Late Medieval France // French Historical Studies. Vol. 16. 1990. P. 803–832; Santi F. Il cadavere e Bonifacio VIII, tra Stefano Tempier e Avicenna. Intorno ad un saggio di Elizabeth Brown // Studi Medievali. Terza serie. Vol. 28. 1987. P. 861–878.].
4. Кардинальские завещания и булла Бонифация VIII говорят о личном отношении к смерти. Немецкий историк Райнхард Эльце рассмотрел смерть папы в рамках истории папства как института. Это исследование показалось мне очень важным, потому что продемонстрировало еще один парадокс[5 - Elze R. "Sic transit gloria mundi": la morte del papa nel medioevo // Annali dell’Istituto storico italo-germanico in Trento. Vol. 3. 1977. P. 23–41. Немецкий вариант той же статьи: Id. "Sic transit gloria mundi". Zum Tode des Papstes im Mittelalter // Deutsches Archiv f?r Erforschung des Mittelalters. Bd. 34. 1978. S. 1–18. Далее ссылки на итальянский текст.].
Отправной точкой для ученого послужил рассказ Якова Витрийского о том, что произошло с прахом папы Иннокентия III. Приехав в Перуджу, где временно находилась Курия, Яков обнаружил, что папа умер, но еще не похоронен. В ночь на 17 июля 1216 года кто-то стащил с трупа облачения, в которых папу следовало хоронить, а тело бросили в церкви почти обнаженным и уже разлагающимся. Войдя в церковь, прелат, как он утверждает, воочию убедился, сколь обманчив и краток блеск этого мира.
Расширив исследование до Возрождения, Эльце вывел из схожих эпизодов что-то вроде правила. Случившееся с Иннокентием III нужно понимать буквально: «У папы, в отличие от светского государя, не было двух тел или сущностей, но лишь физическое тело, которое рождается и умирает. Оставались Христос, Римская церковь, Апостольский престол, но не папа»[6 - Ibid. P. 36.].
5. Размышления Райнхарда Эльце шли в русле той проблематики, которую поднял Эрнст Канторович, автор знаменитой книги «Два тела короля». У короля два тела: одно природное, смертное, другое – институциональное, воплощенное в его королевстве[7 - Канторович Э.Х. Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии. М., 2015 (английский оригинал – 1957 года).]. Канторович в общих чертах касался и проблем истории папства, в основном для иллюстрации мысли юристов XIV века, рассуждавших о физической природе папы и императора, чтобы показать, чем эта мысль отличалась от представлений о физической природе короля. Короли увековечены в представляемых ими институтах, папа и император – нет.
Эльце обратил внимание на смерть папы – тему, фактически оставленную без внимания историками последних поколений. В результате обозначилось интересное направление поиска как раз в связи с телом папы. Но эпизод в Перудже поставил и новые вопросы, касающиеся литературы по макробиотике, с которой я начал. Есть ли что-то общее между риторикой бренности, которой воспользовался Яков Витрийский, и поиском путей омоложения, которому предавались отдельные понтифики? Случайность ли, что многочисленные, связанные с папством тексты, созданные в рамках нескольких десятилетий, настойчиво говорят о двух противоречащих друг другу аспектах – бренности и долголетии?
6. Еще ряд вопросов возник у меня в связи с исследованиями Джулиана Гарднера и Инго Херклоца о римских надгробиях XIII века. На конгрессе «Рим в 1300 году», созванном Анджолой Марией Романини, они показали, что в конце XIII века Рим стал художественным центром европейского масштаба[8 - Roma anno 1300. Roma, 1983; Herklotz I. "Sepulcra" e "monumenta" del Medioevo. Roma, 1985; Gardner J. The Tomb and the Tiara. Curial Tomb Sculpture in Rome and Avignon in the Later Middle Ages. Oxford, 1992.].
Можно ли было свести историю смерти папы к простому противоречию между бренностью и вечностью? Если папа тоже умирает и не увековечивает себя в Церкви, значит, его прах реально теряет все признаки былого величия? И еще: если, умирая, папа теряет власть, potestas, какими ритуальными средствами институциональное самосознание Римской церкви могло восполнить вакуум власти, неизбежно возникавший с уходом понтифика? Чтобы понять это, потребовалось вновь изучить роль кардиналов, которые начиная с 1059 года обладали исключительным правом избрания папы.
7. Такие вопросы вновь возвращали меня к Канторовичу. Он, конечно, нашел корни династического сознания позднесредневековых и ренессансных королей у канонистов XI–XII веков, рассуждавших о «бессмертном достоинстве», но экклезиологические и ритуальные последствия этих рассуждений для истории Римской церкви его не волновали: он ставил перед собой другие задачи. Непаханое поле оказалось огромным. Перспектива систематического изучения тела папы вырисовывалась во всей своей сложности. В частности, на повестке дня оказалась проблема того, как папство попыталось выразить в ритуалах переход папской власти, potestas papae. Разработку этих ритуалов предстояло изучить с самого начала – не только из-за отсутствия специальных работ, но и ради уточнения хронологии. Уже первые попадавшиеся мне свидетельства попыток Римской церкви решать проблемы, встававшие в связи со смертью понтифика, зачастую оказывались намного древнее временных координат, намеченных в работах Канторовича и его ученика Ральфа Гизи.
8. История тела государя всегда должна учитывать природу власти этого государя. Папа принципиально отличается и от короля, и от императора, потому что его власть в Средние века не только – и даже не столько – светская, сколько духовная, церковная. Исходя из этого, я сформулировал главный для себя вопрос: учитывая противоречия между физической бренностью человеческой природы папы и институциональной преемственностью, как именно Римская церковь осмысляла взаимоотношения между папой как конкретным человеком и его властной функцией? Какие риторические и ритуальные средства папство задействовало для того, чтобы снять потенциальный конфликт между физической природой папы и его высочайшим служением?
Эти вопросы нельзя было игнорировать, иначе мы рисковали лишить историю тела папы одной из важнейших ее составляющих. Нужно было просто понять, как двигаться дальше. По счастью, мне помог опыт двух крупнейших историков средневекового папства: Микеле Маккарроне и Герхарта Ладнера. Их работы позволили на добротном фундаменте реконструировать бытование образов и метафор, которыми римская церковная мысль наделила фигуру верховного понтифика в XI–XIII веках[9 - Maccarrone M. Vicarius Christi. Storia del titolo papale. Roma, 1952; Id. Studi su Innocenzo III. Padova, 1972; Id. Romana Ecclesia Cathedra Petri. 2 vv. Roma, 1991. Ladner G.B. Die Papstbildnisse des Altertums und des Mittelalters. 3 vv. Citt? del Vaticano, 1941–1984; Id. Die Anf?nge des Kryptoportr?ts // Von Angesicht zu Angesicht. Portr?tstudien. Festschrift f?r Michael Stettler. Bern, 1983. S. 78–97; Id. Images and Ideas in the Middle Ages. Selected Studies in History and Art. 2 vv. Roma, 1983.].
9. XIII столетие предоставило возможность посмотреть на интересовавшие меня вопросы с разных точек зрения. Однако меня волновали отношения между индивидом и институтом, бренностью и вечностью, славой и недолговечностью власти, самоуничижением и прославлением служения, заботой о теле и символическим очищением тела, наконец, между телесными тяготами и поиском долголетия. Поэтому пришлось расширить временные рамки: почти все аспекты истории папства – бренность, символическое очищение, смерть – я изучал на временном отрезке XI–XVI веков.
Однако XIII век сохранил центральное положение в моем поиске. Мне хотелось проверить точность изначальной догадки, что именно тогда проблема тела папы впервые встала во всей своей сложности. Чтобы не растворить ее во времени, в том, что касается заботы о теле и продления жизни, я ограничил себя столетием между Иннокентием III и Бонифацием VIII – 1198–1303 годами. Последнему понтификату я посвятил особое внимание, потому что он представляется мне логичным эпилогом. Это не значит, что ситуацию тринадцатого столетия можно механически наложить на другие исторические периоды или что вопросы, возникшие тогда, не обсуждались и позже. Для лечения Пия XII в Рим дважды вызывали известных специалистов по «старению и омоложению»: в декабре 1954 и 8 октября 1958 года, накануне смерти[10 - Niehans P. La sеnеscence et le rajeunissement. P., 1937. Доктор Пауль Ниханс фигурирует среди медиков, которые лечили Пия XII 5 и 11 декабря 1954 г., о чем в те дни писала ватиканская газета «Osservatore Romano». 6 апреля 1955 г. он с коллегами присутствует на аудиенции, будучи накануне избранным членом Папской академии наук. 17 апреля газета напечатала его библиографию, но ни слова не сказала о методах лечения, которые сделали его знаменитым. Автор статьи ограничивается тем, что приводит слова Ниханса: «Кульминацией моей долгой жизни я считаю благодеяние Провидения – возможность помочь Его Святейшеству в его тяжелой болезни в 1954 году». 8 октября 1958 года медик проездом оказался в Риме, и его пригласили для консультации к умирающему понтифику. D’Orazi L. Pio XII. Bologna, 1984. P. 250.].
10. Источники последних столетий Средневековья, позволяющие изучать тему тела папы, невероятно разнообразны. Постепенно я понял особую значимость церемониальных книг Римской церкви XI–XV веков. Мы теперь можем их систематически изучать благодаря фундаментальным исследованиям Бернхарда Шимельпфенига о текстологии и символическом значении средневекового папского церемониала, а также по корпусу, изданному покойным отцом Марком Дикмансом[11 - Schimmelpfennig B. Die Zeremonienb?cher der r?mischen Kurie im Mittelalter. T?bingen, 1973; Dykmans M. Le cеrеmonial papal de la fin du Moyen Age ? la Renaissance. 4 vv. Bruxelles, Rome, 1977–1985; Id. L’oeuvre de Patrizi Piccolomini ou le cеrеmonial papal de la premi?re Renaissance. 2 vv. Citt? del Vaticano, 1980–1982.].
Следует заметить, однако, что чины (именно так, ordines, в Средние века называли церемониальные книги) представляют ряд трудностей для историка, потому что они редко отражают реальность[12 - В хронологическом порядке речь идет о следующих чинах: Х чин Бенедикта, каноника Св. Петра, составленный в 1140–1143 гг. (LC. Vol. II. P. 141–174); чины Альбина 1189 года (LC. Vol. II. P. 123–137) и Ченчо 1192 года (Romanus ordo de consuetudinibus et observantiis = Liber Censuum LVII–LVIII. LC. Vol. I. P. 290–311); церемониал Григория X 1272–1273 гг. (Dykmans M. Le cеrеmonial. Vol. I. P. 155–218); XIV чин, датируемый рубежом XIII–XIV вв. (Ibid. Vol. III); XV чин Пьера Амейля (Ibid. Vol. IV. P. 69–288); церемониал Франсуа де Конзье (Ibid. Vol. III. P. 262–335); церемониал Агостино Патрици Пикколомини 1484–1492 гг. (Id. L’Cuvre). О датировках и сложной истории текстов этих чинов см.: Schimmelpfennig B. Die Zeremonienb?cher. S. 1–16 (Бенедикт, Альбин и Ченчо); 30–35 (Григорий X); 62–100 (XIV чин); 107–117 (XV чин), 120–126 (Франсуа де Конзье).]. Мне же нужно было изучить ритуальное творчество Римской церкви не для того, чтобы удостовериться, соблюдались церемониальные предписания или нет, но как свидетельство рефлексии, естественным образом родившейся и развивавшейся внутри папства. С самого начала мне стало ясно, что такая масштабная историческая реконструкция требует особого внимания к моментам высокого напряжения, но она не может игнорировать и периоды стагнации. Только четкое следование хронологии позволяет понять исторические и институциональные, экклезиологические и культурные коллизии, из которых сложилась история взаимоотношений между физическим телом папы и властью понтифика.
Такой критический настрой дает возможность избежать опасности переоценить церемониальную сторону дела.
