Багдадский вор, или Фэнтези по мотивам «Сказок 1000 и одной ночи»

Багдадский вор, или Фэнтези по мотивам «Сказок 1000 и одной ночи»
Ахмед Абдулла (Александр Романов)

Великолепный роман русского эмигрантского писателя Александра Романова, скрывавшегося под псевдонимом Ахмед Абдулла, перебрасывает читателя на Древний Восток, где ловкий пройдоха Ахмед Багдадский вор проявляет чудеса карманного искусства, но оказывается совершенно беспомощным перед чарами красавицы-принцессы Зобейды. Ему предстоит принять участие в соревновании с тремя богатейшими и могущественнейшими принцами, чтобы отыскать такую редкость и диковинку, которая пришлась бы по сердцу капризной красавице. Сценарий этого фильма, снятого в 1924 году стал одной из лучших работ звезды немого кино Дугласа Фэрбенкса.

Ахмед (Александр Романов)

Багдадский вор, или Фэнтези по мотивам "Сказок 1000 и одной ночи"

ГЛАВА I

В пестрых, запутанных анналах Востока рассказ о поисках счастья Ахмедом эль-Багдади – «Багдадским вором», как его называют в древних записях, – которые в то же время являются рассказом о его приключениях, подвигах и любви, приобрел в ходе времён символ чего-то Гомеровского, чего-то эпического и сказочного, чего-то тесно связанного с золотым ткацким станком пустыни как по рисунку, так и по романтическому замаху.

Об этом с гордостью упоминает его собственное племя, Бенни-Хуссейни, хриплые на язык, выносливые наездники из народа бедуинов, лишённых чести и жадных до наживы, в среде которых – благодаря отцу, уставшему от бесплодных аравийских песков и жаждущему удовольствий базаров и рыночных площадей – он был воспитан. Почтенная гильдия багдадских воров, в члены которой он когда-то был вовлечён и стал очень уважаемым её деятелем, говорит об этом со смесью благоговения и зависти. Эти рассказы разносятся по чёрным войлочным шатрам кочевников от Мекки до Джидды и дальше; смуглые, сморщенные, как высушенные ягоды, старухи кудахчут, сплетничая о нём, пока варят кофе для утреннего завтрака или покачивают на коленях вздутые молочные бурдюки, пока масло не станет желтым и пенящимся; и на потрескавшихся от солнца губах погонщиков верблюдов, на медовых, лживых губах базарных торговцев и лавочников эти сказки переместились на юг, до самой Сахары, и на север, к стенам серой каменистой Бухары, и на юго-восток, и на северо-восток, к резным драконьим воротам Пекина, к равнинам орхидей и охры, к горам Индостана и на Запад, в приятные, благоухающие сады Марокко, где болтливые белоусые сидельцы комментируют их, перемежая отважные подвиги прошлого клубами голубого дыма своих кальянов.

«Ва хьят Улла – да будет жив Бог!» – так начинается их рассказ. – «Этот Ахмед эль-Багдади – какой он смышленый был парень! Олень в беге! Кошка в стенолазании! Извивающаяся змея в ползании! Ястреб в прыжке! Собака в обонянии! Проворный, как заяц! Скрытный, как лиса! Цепкий, как волк! Храбрый, как лев! Силен, как слон во время спаривания!»

Или, взяв травинку между большим и указательным пальцами, другой древний рассказчик воскликнет:

«Ва хьят хатха эль-авд ва эр-руб эль-мабуд – Клянусь жизнью этого стебля и благословенного Господа Бога! Никогда, во всем исламе, не жил на Востоке никто, кто мог бы сравниться с Ахмедом Вором по качеству и гордости, размаху и изысканному очарованию его воровства!»

Или, возможно, так:

«Ва хьят дукни – клянусь честью этих моих усов! Однажды, о истинно верующие, это случилось в Золотом Багдаде! Да – пусть я буду есть грязь – пусть я не буду отцом своим сыновьям, если я лгу! Но однажды это, действительно, и впрямь случилось в Багдаде, том самом, Золотом!»

А затем следует полная, насыщенная динамикой и красотой история. И… – чудесный финал!

* * *

Тем не менее, первоначальная причина этой, как и любой другой истории была достаточно проста: похищение туго набитого кошелька, голодный желудок, жаждущий еды, и рывок и натягивание волшебной веревки, сплетённой из волос багроволицей ведьмы из секты левшей; в то время как местом действия была Площадь Одноглазого еврея – так её прозвали по причинам, теряющимся в тумане древности, – в самом сердце Багдада.

Поперек южного конца площади возвышалась Мечеть Семи Мечей, возвышавшаяся на пролёте широких мраморных ступеней, как на цоколе, поднимая вершину своих широких подковообразных ворот на пятьдесят футов в воздух, ее стены переплетались извилистыми арабесками из жёлтого и эльфийски-зеленого фаянса под голубовато-голубым сиянием небес, а выше возносился одинокий минарет, прекрасный, остроконечный и белоснежный. На востоке решётчатый базар торговцев Красного моря отражал солнечные лучи на коврах и шелках, на медных сосудах, украшениях и флаконах тонких духов, инкрустированных золотом, в постоянно меняющейся сарабанде теней, розовых и пурпурных, сапфировых и чистейших изумрудных. На север тянулась широкая, обсаженная деревьями аллея, ведущая к дворцу Халифа Правоверных, который высился на горизонте измученной заброшенностью шпилей, башенок и бартизанов. Запад представлял собой густую пустыню узких мощёных улочек; лабиринт арабских домов с плоскими крышами, с мертвенно-белыми стенами, выходящими на улицу, но цветущими во внутренних двориках пальмами, оливами и розовыми кустами. Здесь тоже был тусклый, извилистый Базар Гончаров, нубийцев сливового цвета, привезенных в качестве рабов из Африки, а дальше – кладбище, усеянное берберийским инжиром, и крошечными каменными чашечками, наполненными зерном и водой для перелётных птиц, в соответствии с благословенной мусульманской традицией.

В самом центре Площади Одноглазого еврея большой фонтан играл сонными, посеребренными ритмами. И здесь, на каменной плите чуть в стороне от фонтана, лежал на животе Ахмед Вор, подперев подбородок руками; солнечные лучи согревали его обнажённую бронзовую спину, его чёрные глаза сновали во все стороны, как стрекозы, предупреждая богатых и неосторожных граждан, которые могли бы пройти в пределах досягаемости его проворных рук и кошельки коих можно было бы слегка подкрутить и подтянуть.

Площадь, улицы и базары кишели людьми, не говоря уже о человеческих жёнах, детях, тёщах и приезжих деревенских кузенах. Ибо сегодня был праздник: за день до Лелет эль-Кадр, «Ночи Чести», годовщины события, когда Коран был ниспослан пророку Мухаммеду в 609 году.

Так что люди толпились и двигались повсюду: представители половины самых разных рас Востока, арабы, сельджуки и османы, татары и сирийцы, туркмены и узбеки, бухарцы, мавры и египтяне, тут и там люди с Дальнего Востока, китайцы, индусы и малайцы, странствующие торговцы, приезжающие в Багдад, чтобы обменять продукты своих родных земель на то, что могли предложить арабские рынки. Все они веселились в соответствии с извечной манерой Востока, великолепно, экстравагантно и шумно: мужчины расхаживали с важным видом, теребя свои украшенные драгоценными камнями кинжалы и заламывая свои огромные тюрбаны под лихим, небрежным углом; женщины поправляли свои вуали с тонкой сеткой на лицах, которые не нужно было поправлять вообще; маленькие мальчики, проверяющие, смогут ли они выкрикивать оскорбления более громкие, чем другие маленькие мальчики; и маленькие девочки, соперничающие друг с другом веселым цветом анютиных глазок своих платьиц и потреблением жирных и сладких конфет.

Там были круглосуточные кофейни, заполненные мужчинами и женщинами в ярких шёлковых праздничных костюмах, которые слушали певцов и профессиональных рассказчиков, курили и болтали, смотрели на жонглёров, вертящих ножами, шпагоглотателей и танцующих мальчиков. Там были кулинарные лавки и подносы с лимонадом, киоски с игрушками и карусели. Там были вожаки медведей, дрессировщики обезьян, факиры, гадалки, шуты и актёры шоу Панча и Джуди. Там были странствующие проповедники-дервиши, воспевавшие славу Аллаха Единого, Пророка Мухаммеда и Сорока Семи Истинных Святых. Там были шатры в форме колокола, где златокожие бедуинские девушки с синими татуировками напевали свои песни пустыни под аккомпанемент тамбуринов и пронзительных скрипучих дудок. Там было всё, ради чего стоит жить, в том числе много занятий любовью – любовью Востока, которая откровенна, непосредственна и немного неделикатна для западных ушей и предрассудков.

И конечно, наружи, на улице было слышно много криков.

«Сладкая вода! Выпей и порадуй свою душу! Лимонад! Сладкий щербет здесь!» – голосили продавцы этой роскоши, звеня своими медными чашками.

«Ох, нут горошек! Ой, зёрнышки!» – кричали продавцы сушёных зёрен. «Полезно для печени – для желудка! Хорошо, чтобы подточить зубы!»

«Даруй мне защиту, о моя Голова, о мои Глаза!» – стонал крестьянин, пьяный от гашиша, которого полицейский в тюрбане, изо всех сил размахивая кнутом из шкуры носорога, гнал к зданию участка, а жена крестьянина следовала за ним с громкими жалобами: «Ях Гарати-ях Дахвати! Ох ты, моё бедствие, ох ты, мой позор!»

«Благослови Пророка и дай дорогу нашему Великому паше!» – воскликнул запыхавшийся чернокожий раб, бежавший рядом с повозкой вельможи, пересекавшей Площадь.

«О дочь дьявола! О Товар, на котором теряются деньги! О, ты особенно нежеланный!» – взвизгнула какая-то женщина, вытаскивая свою крошечную девочку с дерзкими глазами из-под малиновой бумажной перегородки киоска с сахарными конфетами. В следующее мгновение она ласкала и целовала ее. «О мир моей Души!» – ворковала она. – «О Главная гордость Дома твоего Отца, хотя ты всего лишь девочка!»

«Могила – это тьма! Добрые дела – это светильники!» – причитала слепая нищенка, потрясая медной чашкой, звенящей мелочью.

Друзья встречались с друзьями и приветствовали друг друга со всей экстравагантностью Востока, бросаясь друг другу на грудь, кладя правую руку на левое плечо, сжимая друг друга, как борцы, с периодическими объятиями и ласками, затем нежно прижимаясь щекой к щеке и плоской ладонью к ладони, в то же время издавая громкий, чмокающий звук множества поцелуев.

Кроткие, с сонными глазами и обходительные, они в следующий момент могли разразиться потоками ярости из-за какого-нибудь воображаемого оскорбления. Их ноздри тогда трепетали, и они приходили в ярость, как бенгальские тигры. Затем последовали бы потоки непристойной брани, тщательно подобранные фразы той плутовской брани, в которой Восток преуспевает.

– Сова! Осел! Христианин! Еврей! Прокаженный! Свинья, лишенная благодарности, понимания и элементарной порядочности! – Эти вопли исходили от пожилого араба, длинная белая борода которого придавала ему вид патриархального достоинства, нелепо контрастируя с грязными ругательствами, которые он использовал. – Нечистый и свинячий чужеземец! Пусть твое лицо будет холодным! Пусть собаки осквернят могилу твоей матери!

И на эту тираду немедленно следовал вежливый ответ:

– Подлейшая из незаконнорожденных гиен! Отец семнадцати собак! Банный слуга! Продавец свинячьих потрохов!

И затем последняя реплика, протяжная, медлительная, но ощетинившаяся всем восточным ядом:

– Хо! У твоей тётки по материнской линии не было носа, о ты, развратный брат блудливой сестры!

Затем следовало физическое нападение, обмен ударами, кулаки работали, как цепы, пока ухмыляющийся, плюющийся полицейский в малиновом тюрбане не разнимал дерущихся и не надевал на них обоих наручники с веселой, демократической беспристрастностью.

– Хай! Хай! Хай! – засмеялись зрители.

– Хай! Хай! Хайах! Хай! – засмеялся Багдадский Вор; и в следующий момент, когда пузатый седобородый ростовщик остановился у фонтана и, сложив ладони чашечкой, наклонился, чтобы глотнуть воды, проворные пальцы Ахмеда опустились, повернулись, незаметно дёрнули и вытащили туго набитый кошелек.

Ещё один незаметный рывок этих проворных смуглых пальцев; и, пока его тело лежало ровно и неподвижно, а глаза были невинны, как у ребёнка, кошелёк шлёпнулся в его мешковатые штаны из пурпурного шёлка с серебряной нитью, которые плотно облегали лодыжки и которые только накануне вечером он приобрёл – ни гроша не заплатив за них – на Базаре персидских ткачей.

Минуту за минутой он лежал там, смеясь, наблюдая, обмениваясь шутками с людьми, сновавшими тут и там в толпе; и многие из тех, кто останавливался у фонтана, чтобы попить или посплетничать, помогали пополнять добычей просторные штаны Ахмеда.

Среди этой добычи, если описать лишь несколько предметов, был завязанный узлом носовой платок, звенящий чеканным серебром и украденный из шерстяных складок неуклюжего, грозного татарского бурнуса хозяина верблюдов с выпуклыми бровями; позвякивающий драгоценный камень с рубином и лунным камнем с поясной шали одного из халифов; любимые черкесские рабыни, которого степенно двигались через площадь и мимо фонтана в сопровождении дюжины вооруженных евнухов; кольцо из мягкого кованого золота с огромным звёздчатым сапфиром с выкрашенного хной большого пальца заезжего стамбульского денди, которому Ахмед, чтобы незнакомец не запятнал его парчовое одеяние, помог напиться воды, и был вознагражден вежливым: «Пусть Пророк Мухаммед воздаст тебе за твою доброту!» – тоже вознаграждённый, и гораздо более существенно, вышеупомянутым кольцом.

Ахмед уже собирался покончить с утренним сбором, когда с Базара Торговцев Красного моря вышел богатый купец, некий Таги-хан, хорошо известный всему Багдаду своим богатством и расточительностью – расточительностью, добавим к этому, которую он сосредоточил на собственной персоне и удовольствиях, получаемых от своих пяти чувств, и которые он компенсировал крайней нищетой, когда дело касалось бедных и нуждающихся. Он ссужал беднякам деньги по непомерным ставкам, беря в залог корову и ещё нерождённого телёнка.

Он шёл семенящей походкой, его злое, сморщенное старческое лицо нелепо венчал кокетливый тюрбан бледно-вишнёвого цвета, его жидкая бородка была выкрашена в синий цвет индиго, заострённые ногти на пальцах были щегольски позолочены, его худощавое тело было облачено в зелёный шёлк, а в костлявой правой руке он держал большой букет лилий.

Всё это Ахмед увидел, и картина эта ему это не понравилась. Увидел он, кроме того, немного выступающую из-под поясной шали Таги-хана обвисшую пухлость вышитого кошелька. Толстый кошелёк! Богатый, раздутый, препухлый кошелёк! Кошелёк, способный вызвать негодование как праведных, так и неправедных!

«Он будет мой, клянусь красной свиной щетиной!» – подумал Ахмед, когда ростовщик проходил мимо фонтана. «Мой – или пусть я никогда больше не буду смеяться!»

Его правая рука уже опустилась. Его проворные пальцы уже изгибались, как вопросительные знаки. Кошелек уже мягко соскользнул с поясной шали Таги-хана, когда… – давайте вспомним, что Ахмед лежал на животе, его голая спина была согрета солнцем… – когда любопытный комар сел ему на плечо и пребольно ужалил.

Он пошевелился, изогнулся.

Его тонкие пальцы соскользнули и дёрнулись.

И Таги-хан, почувствовав толчок, поднял глаза и увидел свой кошелёк в руке Ахмеда.

– Вор! Вор! Вор! – закричал он, протягивая руку, хватаясь за кошелек и дёрнув за другой его конец. – Отдай мне его обратно!

– Нет! Нет! – запротестовал Ахмед, вытаскивая кошелёк и быстро перекладывая его в левую руку. – Это мой кошелёк! Я не вор! Я – честный человек! Это ты, ты сам и есть первый вор!