Сыновья Беки. Роман

– Умереть мне голодной смертью, если придут!

– Будет вам. Перестаньте. Сцепились, как петухи, – вмешался в перепалку Исмаал. – Тебе, Товмарза, уж совсем не к лицу, Гой берд ведь старше…

– А чего он пыжится?

– Да кто пыжится-то? Я, что ли, пристал к тебе, – сказал Гой берд и добавил: – Не держи меня, Исмаал, я лучше сойду, не то мы не к добру распалимся.

– «Сойду, сойду»! Ну и сходи, никто тебя не держит.

– Уймись, Товмарза. Я же прошу тебя, – покачал головой Исмаал.

– Подумаешь! С ним и пошутить нельзя. Что он, большой хаким,[26 - Начальник, чиновник.] что ли?

– Да какие уж тут шутки, ты только и норовишь унизить меня. А зря. Времена меняются. Может, тебе скоро и нечем будет гордиться передо мной! – сказал Гойберд.

– Жди, надейся. Как бы не так, поменяются, – усмехнулся Товмарза, покручивая свой рыжий ус.

– Все может быть, – вставил Исмаал. – Река и та не всегда по одному руслу течет.

– Пустые разговоры ведете, – махнул рукой Товмарза.

– Клянусь Богом, в них есть правда. Умные люди говорят, они знают, – не отступался Гойберд.

– Они, случаем, не говорят тебе, что сын Эсы Товмарза, у которого хозяйство покрепче твоего, должен отдать тебе часть добра? Может, на это надеешься?

– Мне чужого не надо.

– А хоть бы и надо – не дождешься! Слышишь, не дождешься! Никогда! Пусть те, кто распускает эти слухи, землю башкой роют, все равно не бывать такому!..

Несмотря на старания Исмаала, спор этот не прекращался и мог бы продолжаться еще долго, не повстречайся им Соси. Он в село возвращался.

Последние два года Соси сам не пашет. Сыновья уже в силу вошли, одни управляются с двумя лошадьми да с плугом. Землицы у Соси немало набирается. Своя десятина да полдесятины ему на паях отходит от односельчанина за то, что вспахал тому участок. А кроме того, две десятины арендует у Мазая.

Повстречались, остановились. Перебросились из вежливости словом-другим – и надо бы ехать. Но Товмарза, который до того все спешил, теперь не мог наговориться. Все пытал Соси, как ему живется-можется да как с пахотой: управился уже или нет? Угостился табаком у Соси… В общем, тянул время, а зачем – неизвестно. Хасан с досады готов был уж вслух упрекнуть Товмарзу, да смолчал, а тот вдруг и сам спохватился, стал прощаться.

Дальше до самого поля ехали молча. О споре больше не вспоминали, будто его и не было вовсе.

Сями сидел на меже с охапкой сурепки в руках. Стреноженная лошадь паслась рядом.

– Чего плуг не снял? – крикнул Товмарза. – Тебе чем бы ни было, лишь бы пузо набить.

– Идите сюда, ребята, – не обращая внимания на крикливого брата, позвал Сями, – угощайтесь.

– Где ты нарвал столько? – спросил Хасан, хрустя сочной зеленой сурепкой.

– Вот там, на склоне, – показал Сями в сторону тернового кустарника.

– Пойдем и мы, Хасан… – предложил Рашид, но не успел он договорить, Гойберд потянул его за руку:

– А ну, идем! Ты сюда не забавляться пришел.

2

В тот день пахать так и не начали. Добрались до места поздно.

Товмарза недолго оставался в поле. Он объявил, что Исмаал и Хасан должны за плуг вспахать их участки – его и Элмарзы. И Сями, мол, поработает.

– Сказал и сам уехал.

Стали устраивать ночлег. Поставили арбу набок, срезали пару толстых и длинных палок, приткнули их к арбе, набросали веток, травы. Получился шалаш на славу.

Гойберд с Рашидом тоже соорудили себе шалаш. А остаток дня они очищали свою делянку. Без этого под кол не посеешь.

Управившись с делами, Гойберд велел сыну нарвать крапивы, и они сели ужинать.

– Иди к нам, Гойберд, – пригласил Исмаал.

– Спасибо, мы уж здесь.

Куда пойдешь с одним сискалом. У Исмаала и его компании много разной снеди. Так уж заведено, в поле снаряжают – на сенокос ли, пахоту, – берут с собой все, что дома найдется, последний кусок не пожалеют.

Неплохо снабдила сына и Кайпа. Положила ему сискал, два круга творога, полный чами масла. На этот раз и Сями был богачом, – может, оттого, что снохи собрали его вместе с Томарзой. Он выложил вареное мясо, круг творога, масла, крынку пахты.

Исмаал понял, почему Гойберд не идет, настаивать не стал, только послал ему с Хасаном полкруга творога.

Гойберду ничего не оставалось, как поблагодарить за угощение. В ответ он предложил Хасану:

– Возьми, сынок, крапивы, она свежая, сочная. Мне другого ничего и не хочется, – покривил бедняга душой.

Гойберд стыдился бедности и, как умел, скрывал ее от людей, никогда не жаловался. Да и что жаловаться. Помочь мало кто может, и, известное дело, кто может, тот не поможет, только попрекнет, а бедняк вроде него вздохнет, пожалеет, да и мимо пройдет. Гойберду же с того ничего не прибавится…

– Ну, друзья, давайте решать, кому в эту ночь лошадей пасти, – сказал Исмаал после ужина.

Все промолчали.

– Ну что ж, бросим жребий.

Выпало пасти Исмаалу. Он сел на своего коня и тронул, а двух других погнал перед собой. Сями и Хасан остались в шалаше. Спать не хотелось, и говорить им было вроде бы не о чем. «Вот бы с Исмаалом остаться! – подумал Хасан. – С ним бы и всю ночь не скучно. Он мастер рассказывать. А Сями, он что, отвесит губу и пришептывает непонятное про себя».

Рашиду тоже не спалось. И тоже было скучно в темном шалаше. Отца словно бы и нет – молчит, все думает: о жизни своей, что вроде старого, подточенного червями плетня скрипит даже от малейшего дуновения, и о том, что все у него не как у людей – уже на шестой десяток перевалило, а дети мал мала меньше. И это оттого, что женился поздно. А когда наконец женился, Хажар, народив ему один за другим кучу детей, вдруг заболела чахоткой и тоже стала в тягость ему…

Рашид посидел-посидел с отцом, помолчал и не выдержал – выбрался из шалаша, пошел к арбе.

– Хасан, эй, Хасан! – позвал он.

Хасан будто только того и ждал, сразу вскочил.

– Ты не спал? – спросил Рашид.