Второе пришествие

– Да ты что! – возмутился я. Столько людей погибло, и твои близкие тоже, между прочим. А он – похмелиться.

– Так нету у меня близких. Кто помер, с кем разошелся. Так что роднее водки никого у меня не осталось. А ты, чем мораль читать, лучше бы рассказал поподробнее, что случилось.

На мое скорбное повествование мужичок отреагировал тоже весьма своеобразно:

– Ну вот, дождались! Хрен теперь заграница нам поможет. В кои веки русскому мужику самому выкручиваться придется.

– Видишь толпу, – охладил его пыл Владимир. – Из них русских и двухсот человек не наберется. Остальные – бывшие иностранцы.

– Почему бывшие?

– А потому, что нет теперь ни русских, ни немцев, ни французов. Остались только жертвы конца света.

Они двинулись к самолету, в котором Мюррей наладил перепись колонистов, в первую очередь интересуясь родом занятий.

– Кукуманя я, Григорий, – немного смущаясь, сообщил мужичок. – А вот насчет профессии ничего определенного сказать не могу. В колхозе трактористом работал, в городе – слесарем, бочки клепал, выдувал стекло разное.

– А что бы ты у нас хотел делать? – спросил, заинтригованный такой разносторонностью, Мюррей.

– А что угодно, если без ученых выкрутасов. В ядреной физике и прочих сопроматах я не силен, зато со всякой человеческой работой справлюсь запросто.

Как показало время, Кукуманя не хвастался. Он принадлежал к тому, не столь редкому типу русского человека, который в трезвом виде мог выполнить любое задание, не требующее университетского образования. И если в каком-то деле не было узких специалистов – а их не было почти всегда – Григорий храбро брался за него и с блеском доводил до победного конца.

Вскоре он стал чем-то вроде живой палочки-выручалочки – когда работа грозила пойти прахом, срочно звали Кукуманю, и в большинстве случаев он спасал казалось бы безнадежно загубленное мероприятие. Но, конечно же, один Григорий не мог заменить всех колонистов, половина из которых считали грабли новой разновидностью клюшки для игры в гольф. К тому же со временем у Кукумани появилась возможность проявить во всей красе не только свои достоинства, но и недостатки.

Прошло несколько дней. Надежд на то, что катастрофа пощадила какой-нибудь материк или хотя бы пару-тройку достаточно развитых стран, откуда и придет долгожданная помощь, оставалось все меньше. Зато численность колонии за это время увеличилась почти на сотню человек. Причем это был не балласт типа чиновников или банкиров, а именно те люди, благодаря которым мы получали шанс выжить: крестьяне, рабочие, уцелевшие во время катаклизма. Эти люди влились в состав колонии только из-за присущего им чувства коллективизма и, несомненно, уйди они все вместе подальше от нашей беспомощной оравы, то сумели бы выжить, не слишком напрягаясь. Здесь же им пришлось лезть из кожи, чтобы обеспечить самым необходимым и себя и несколько сот недавних вершителей их судеб.

Косвенным подтверждением того, что, по крайней мере, Старый Свет исчез в морской пучине, стал массовый прилет разнообразных птиц. Наша колония расположилась в юго-западной оконечности вновь образовавшегося материка и несколько дней тому назад бывшее самым оживленным в смысле движения авиалайнеров, сейчас это место стало сосредоточением множества птичьих стай, мечущихся в поисках новых мест обитания вместо исчезнувших старых. Пернатые жители южной Европы, западной Азии, северной Африки, чьи летные качества позволили уцелеть в битве со стихией, теперь спасались от врага не менее страшного – голода. Большинство из них так и не сумеет ничего с ним поделать, не сможет приспособиться к новому корму и вскоре погибнет. Но некоторые пернатые гости неплохо устроились на новом месте. Огромные пеликаны облюбовали себе небольшой островок примерно в километре от материка и, на зависть людям, активно принялись рыбачить. Похоже, рыбы хватало, и вскоре весь островок был буквально запружен пернатыми переселенцами. На самом материке, в нескольких километрах от лагеря, нашла себе пристанище стая фламинго. Эти прекрасные птицы облюбовали неглубокое озеро, и теперь его берега, казалось, были покрыты прекрасным живым ковром. Кроме фламинго и пеликанов в окрестностях расселилась и масса других птиц поменьше, но названий большинства из них я не знал.

– А то и павлины прилетят? – мечтательно заметил Кукуманя, ошалело глядя на нежданное птичье изобилие.

– Очень я сомневаюсь. Павлины – летуны неважные, вряд ли они сюда доберутся, – огорчил его Штирлиц.

Вместо павлинов появились черные грифы. Огромные твари не парили в облаках, терпеливо выискивая падаль как они делали в нормальных условиях, а лениво переползали от добыче к добыче, но ее все равно оставалось слишком много. И некому было шугануть падальщиков – кроме малочисленных людей, почти все остальные уступали им в силе.

– Если так пойдет дальше, то и мы, в конце концов, станем их добычей, – решил я и отправился к Мюррею.

Начальника лагеря я застал на берегу. Тот рассматривал прибитую к берегу лодку. Алюминиевая посудина на удивление хорошо сохранилась. Вот только штормом сорвало мотор да выдернуло из уключин весла. То есть вещь была почти целой, но для эксплуатации совершенно не пригодной. Именно эта мысль и удручала Джорджа больше всего. Лучше бы пробоина в борту, но при этом сохранились весла – было написано у него на лице. Среди людей, окружавших начальство, находились и обе переводчицы: одна с немецкого, другая – русского. Французский Мюррей более-менее знал.

– Начальник, – воскликнул я, раздвинув толпу, – зачем посылать в город людей, которые нужны здесь?

По словам уцелевших местных километрах в двадцати севернее находился город с населением почти двести тысяч человек. Конечно, никто уже не надеялся, что его обитатели выжили, но там могло уцелеть множество необходимых нам вещей. Поэтому и была задумана экспедиция, в состав которой Мюррей включил почти всех местных жителей – мужчин.

– Ты разве никогда не слышал про русские морозы? – не давая Джорджу опомниться, продолжил я. – Через три месяца люди начнут мерзнуть, еще через два – умирать от холода. И в такой ситуации ты занимаешь дурным делом лучших специалистов?

– Но у нас почти нет инструментов. Я поэтому их и посылаю, чтобы они нашли все что нужно.

– Чепуха. Искать могут другие. А им надо срочно начинать работу. Сам подумай – разумно ли терять целую неделю, если необходимо за несколько месяцев обеспечить жильем почти тысячу человек. Мы же не можем всю зиму просидеть у костров.

Мюррей понес какую-то чушь насчет самолетов, в которых якобы может разместиться несколько сот человек, но я на корню зарубил его бредовую идею, задав один вопрос на засыпку:

– А кто-нибудь пробовал ночевать в самолетах при минус двадцати градусах?

В конце концов, моя активность возымела должное действие. Все умельцы были оставлены в лагере, а экспедицию сформировали из достаточно молодых, физически крепких пассажиров самолетов. Возглавил ее командир лайнера Франкфурт – Сингапур.

Вышли ранним утром – семьдесят человек, взволнованных, мрачных, томимых самыми тяжелыми предчувствиями. Хотя, казалось бы, чего беспокоиться – самое страшное, когда погибли родные и близкие и собственная жизнь висела на волоске, уже позади. Но нет, скорое знакомство с тем, что натворила стихия, когда знаешь, что предстоит новая встреча со смертью, но только догадываешься, каковы ее масштабы и формы, заставляла людей с тревогой и страхом делать каждый новый шаг.

Предвестником грядущих ужасов стал лес. Большинство деревьев было сломано или вывернуто с корнем, – несомненно, огромная удача с точки зрения запаса дров на зиму. Но вид мертвых деревьев, еще недавно представлявших собой единое живое целое заставил замолчать даже самых неисправимых оптимистов – была среди нас пара – тройка и таких. И одновременно – вот парадокс – в этом мертвом лесу ключом била жизнь. Птицы, бесчисленные птицы, порхали с дерева на дерево, выводили звонкие рулады, чистили яркие перышки. Но в основном они были заняты поиском корма – отчаянным, лихорадочным и напрасным, чувствовалось, что большинство этих птиц обречено, и скоро мертвый лес будет заполнен их окоченевшими тушками. И тогда форма придет в полное соответствие с содержанием и продлится это черт знает сколько десятилетий.

– Сдается мне, это еще цветочки, – пробормотал Владимир, идущий рядом со мной.

– Как бы от ягодок совсем не поплохело, – тоскливо ответил я.

Под ногами подозрительно зачавкало. Шедший впереди проводник остановился, растерянно повернулся к начальству.

– Тут завсегда сухо было. Эта часть леса повыше другой стоит, здесь никогда о болотах не слыхали.

– Все ясно, можно смело идти дальше. Не могла же здесь меньше чем за неделю образоваться трясина. Это остатки приливной волны.

Но смело не получилось. Прямо из-под ног шедших впереди метнулась со злобным шипение темная гадина. Люди в страхе отпрянули назад, змея, довольная произведенным эффектом, уползла в противоположную сторону.

– Да не бойтесь, это ужак. Он вам ничего не сделает. А змеи, небось, все потонули, они хуже ужаков плавают, – успокоил перепугавшихся разведчиков проводник.

– А уж, что не змея? – хмыкнул Владимир.

– Во многих деревнях змеями называют только ядовитых гадов, – на всякий случай пояснил я.

В дальнейшем выяснилось, что проводник ошибался. Гадюки, оказывается, тоже умеют довольно неплохо плавать, и выжило их не так мало, в чем, увы, довелось убедиться колонистам.

Поваленные деревья сильно затрудняли ходьбу, а в искореженном до неузнаваемости лесу было очень непросто ориентироваться. Когда, усталые, мы, наконец, выбрались из него, оказалось, что проводник сбился с курса, взяв сильно вправо. До холма, являвшегося ориентиром, было не меньше километра. К счастью, уже не приходилось ежеминутно преодолевать рухнувшие стволы. Вообще меня сильно удивляло, что после землетрясения осталось так мало трещин, вновь образовавшихся пропастей и тому подобных вещей. Вне леса казалось, что никакой катастрофы и в помине не было, все осталось, как и раньше, и трава зеленеет и распустились полевые цветы.

Минут через десять вся компания из последних сил вскарабкалась на холм.

– Перерыв, – объявил командир, и все охотно попадали на свеже-выросшую травку.

Только проводник остался на ногах и с озадаченным видом напряженно вглядывался в даль.

– Отсюда уже должен быть виден город, а сейчас передо мной неизвестно что.

– Океан? – испуганно воскликнул Владимир. – Там на месте города океан?

– Не-а. Океан синий, а там все какого-то грязно-серого цвета, – отвечал проводник.

– А как иначе должен выглядеть издали разрушенный город? Именно – грязным, серым пятном, – вмешался я.

После этих слов наступила тишина и только два японца, сокрушенно глядя на дозиметры, что-то лепетали на своем несуразном языке. Вкусив прелести Хиросимы и Нагасаки, многие жители Страны Восходящего Солнца заимели чудную привычку во все поездки брать с собой миниатюрные радиометрические приборы и в любой критической ситуации первым делом сверять их показания. Иногда эта привычка раздражала, сейчас пришлась весьма кстати.

Командир пододвинулся к японцам. Поближе к нему уселся и Владимир.