Самвел

– Премного благодарен за твою сердечность, – ответил путник, – но я прошу приютить только моего коня.

Почему только коня? – удивился привратник.

– Он хромает, повредил ногу… а я должен продолжать путь.

– Войди, по крайней мере, обогрейся немного, я живо разведу огонь…

– Не могу… спешу… – Путник подошел ближе к свету.

Вынув из-за пазухи гребень, сделанный из рога буйвола в виде полумесяца, он показал его привратнику и сказал:

– Запомни этот гребень – вот здесь не хватает двух зубьев. Если я не вернусь, ты отдашь моего коня тому, кто покажет этот гребень.

– Но кто же ты? – недоверчиво спросил привратник.

– Я воин… – ответил путник.

Привратник довольствовался этим неопределенным ответом, потому что в те беспокойные времена было небезопасно расспрашивать воина.

Пришелец между тем отвязал легкий дорожный хурджин[6 - Хурджин – переметная сума.], привязанный к седлу лошади, перекинул его через плечо и, пожелав хозяину доброй ночи, удалился.

Удивленный привратник со светильником в руке долго стоял на пороге и следил за незнакомцем, пока тот не исчез в ночной темноте. Рев ветра заглушил его шаги.

Оставив позади себя монастырь, путник направился по дороге, ведущей в Вогаканский замок.

II. Утро Тарона

Бурную ночь сменило тихое и свежее весеннее утро. Над лесистыми холмами, окружавшими замок Вогакан, клубился белый, как снег, пар. Непроницаемый туман окутывал обрывы и равнины, долины и горы. В воздухе плавали крупинки влаги, вспыхивая несметным золотым бисером в первых лучах солнца. Орошенные дождевыми каплями листья деревьев, стебли трав, цветы долины, казалось, были разукрашены самоцветными каменьями.

В воображении путника вставало торжественное утро глубокой древности, когда Астхик, богиня Тарона, выходила из Аштишатского храма. Спускаясь с высот горы Карке, она в сопровождении прелестных прислужниц шла купаться в серебристых волнах Арацани. А в священной роще Аштишата за густыми деревьями скрывались молодые богатыри Армении, чтобы издали созерцать омовение прекраснейшей богини. Но Астхик покрывала всю равнину Муша непроницаемой мглой, скрывая от нескромных взоров место своего купания.

Чем выше становилось солнце над горизонтом, тем больше редел, растворяясь в воздухе, утренний туман. Сквозь прозрачную пелену из дымки стали вырисовываться вдалеке очертания гор. Показалась волнистая зеленая цепь Симских гор с их вечно снежными вершинами, которые в лучах восходящего солнца сияли розовым светом. А еще дальше, в сторону гор Кыркур и Немрут, как синяя лента, блеснула узкая полоса Бзнунинского озера. Показались и отроги горы Карке с ее тенистыми мрачными лесами – колыбель сурового и сильного народа. А посреди этого как бы гигантского обрамления, будто чудесное видение, раскинулась обширная равнина Муша. На ее роскошном зеленом ковре рассыпались бесчисленные деревни, посады и богатые города Таронской области. Вот Муш, гордо и величаво разместившийся на склонах Тавра. Вот у извилистых берегов речки Мелти вырисовываются высокие башни города Одз. Вот город Вишап с его громадными городскими воротами, раскрытыми как пасть чудовища. Вот город Кавкав, вот белый Дзюнакерт…

Арацани рассекает обширную долину Муша на две части. На ее плодородных берегах, кроме туземного населения, поселился пришлый народ, перекочевавший сюда с берегов далекого Ганга. Плуг индуса сверкал под солнцем Армении, и армянская песня индуса-пахаря звучала в тишине лучезарного утра Тарона.

У берегов Арацани жил и другой народ, желтокожие китайцы с берегов Хуанхэ, ставшие внешностью постепенно похожими на армян: найдя здесь приют, они трудились над обработкой армянской земли. Многочисленные стада их паслись у реки, поросшей камышом. Красивые китаянки булавками собирали на зеленых росных лугах кошениль, чтобы приготовить из нее красную краску для тонких рукоделий, украшавших дворцы армянских князей.

Гневной была в это утро Арацани. Но ее материнский гнев не пугал сыновей. Ее мощные волны увлекали за собой целый флот – флот первобытного человека. Сородичи, стоя на берегу, посылали пожелания удачи путникам. Отчаливающие гребцы кричали: «Счастливо оставаться!» Легкие, обшитые кожей лодки были нагружены дарами богатой Армении; они плыли в дальние страны, в Вавилон. Веселые песни, возгласы гребцов, смешиваясь с глухим гулом реки, нарушали глубокий покой окрестностей.

Равнина Муша окружена с четырех сторон высокими горами: эти горы, как гигантские стены, защищали ее от нападения врагов. Кроме этих укреплений, воздвигнутых природой, вход в долину преграждали неприступные крепости и замки, построенные князьями Тарона на вершинах Таронских гор. Таковы были замки Ехнут, Мецамор, крепости Астхаберд, Айциц и Вогакан.

Близ Аштишатского монастыря, на утесах горы Карке, грозно высился замок Вогакан. Он гордо смотрел на бушующую внизу Арацани. Тайные ходы и подземные пути вели из него либо к реке, давая возможность укрывшимся обитателям замка пользоваться водой во время осады, либо вглубь лесов, через которые поддерживались тайные связи замка с внешним миром. Ходы эти были известны только владельцам замка. Высокие стены, окружавшие крепость, огромные башни, высокие бойницы, веками боровшиеся со стихией, служили защитой от врага и всегда оставались непобедимыми. Замок был расположен под сенью древних гигантских дубов, высокие вершины которых мерились с небом.

Еще задолго до начала христианской эры Вогакан принадлежал роду князей Слкуни, первым владельцам Тарона. В дни царствования Вагаршака Первого, за полтораста лет до начала нашей эры, влияние князей Слкуни в Армении усилилось. Вагаршак, установив порядок местничества среди нахараров[7 - Нахарары – крупные феодалы, вассалы царя, наследственно владевшие областями Армении.], возвел князей Слкуни в разряд нахараров за их храбрость и удачи в охоте и поручил им начальство над придворной охотой. Но в царствование Трдата, в 320 году н. э., Слкуниды восстали против царя, и Трдат обещал отдать все владения Слкуни и Тарон тому, кто захватит мятежного князя Слука. Ченский князь Мамгун взялся исполнить желание государя и предательски убил Слука. Весь род князей Слкуни был истреблен, а Мамгун в награду получил Вогаканский замок и весь Тарон. От Мамгуна и пошло выдающееся нахарарство Мамиконянов, которые наследовали Таронскую область, передавая ее из рода в род.

В это утро, еще до рассвета, два человека проникли в замок Вогакан. Один из них прошел через главные ворота, – это был всадник, ехавший на вороном коне. Другой же, ехавший на сером, пробрался в замок по тайному ходу из леса.

III. Зловещатель

В одной из комнат Вогаканского замка, на диване, покрытом дорогим ковром, обложенном роскошными шелковыми подушками, сидел молодой человек. Он только что покинул спальню, и, как можно было заметить по его заспанному лицу, встал значительно раньше обычного часа. Он не был еще ни одет, ни умыт, ни причесан. Он кутался в широкополую, из тонкой овечьей шерсти накидку, и длинные его волосы, спускаясь с непокрытой головы волнистыми прядями на плечи, почти закрывали его красивое бледное лицо. Он беспокойно крутил небольшие усы, обрамлявшие алые, немного припухшие губы. Этим обнаруживалось глубокое волнение его души. Черные миндалевидные глаза выражали необъяснимую тревогу. На вид ему было лет двадцать пять. Красивое телосложение и смугло-желтоватый цвет лица говорили о сохранившейся наследственности.

Этот молодой человек был Самвел, сын Вагана Мамиконяна.

Комната служила приемной палатой. Пол в ней был устлан пестрыми мохнатыми коврами. В углах стояли тяжелые и легкие копья, пики, дротики и громадные железные палицы, украшенные тонкой резьбой с золотой насечкой. Позади ложа со стены спускалась широкая шкура тигра. Этого зверя Самвел убил собственноручно, будучи еще восемнадцатилетним юношей. На шкуре было развешено разнообразное оружие: колчан со стрелами, большой лук, секиры с длинными железными рукоятками, два щита – один легкий, из прозрачной верблюжьей кожи, другой тяжелый, стальной, усеянный крупными, похожими на пуговицы, гвоздями; шлемы – либо остроконечные, как копье, либо с султанами из волос, кольчуга из мелких колец; массивный медный нагрудник с выпуклым изображением извивающегося дракона, мечи, кинжалы, сабли длинные и короткие, прямые и кривые, с двумя или одним лезвием, ножны которых были украшены золотом и серебром, а рукоятки – драгоценными каменьями; многие из этих мечей легко пробивали железо кольчуг и были смазаны ядом.

Комната напоминала скорее оружейную, чем приемную палату. Молодой князь любил окружать себя предметами, близкими его сердцу. Лишь роскошные сиденья, стоявшие у стен, говорили о том, что комната предназначена для приема почетных гостей.

Все двери были тщательно заперты изнутри, а пурпурные с тяжелыми золотыми кистями занавеси окон спущены. Лишь одна дверь была открыта, она вела в опочивальню. У этой двери, держась обеими руками за рукоятку кинжала, стоял человек в легкой одежде гонца. На нем была короткая шуба с кожаным верхом; широкий кожаный пояс охватывал часть груди и стягивал низ живота для предохранения от тряски во время быстрой езды. Кожаные узкие штаны у бедер были пристегнуты к кожаным ноговицам. На ногах были туго сплетенные волосяные башмаки с подошвами из грубого волоса, на голове – круглая войлочная шапка, обернутая куском шелковой материи, концы которой закрывали голую шею и спускались на широкие плечи. Ему еще не было тридцати пяти лет, но в короткой курчавой бороде уже пробивалась седина. От ветра и палящего солнца мужественное лицо его, смуглое от природы, приобрело еще более темный оттенок. Суровое выражение лица смягчалось блеском ясных глаз.

– Значит, ты не привез мне письма, Сурен? – продолжал свои расспросы князь.

– Не дали, господин мой, – отвечал гонец. – Опасались, что по дороге перехватят. Да и мне, живому письму, с большим трудом удалось добраться до моего господина. Я уже все рассказал вам, вы уже все знаете.

– Да, но ты толком ничего не объяснил, – взволнованно прервал его князь: – что же побудило моего отца изменить своей вере и принять участие в таком позорном деле… Или Меружан, злодей, лишил его разума… Я хорошо знаю Арцруниев, они мне дяди… Ради славы, власти и почета они готовы пожертвовать самым святым. Но мой отец… он никогда не был таким… или его обманули?..

При последних словах голос молодого князя задрожал, он провел рукой по лбу, поник головой и несколько минут оставался в тяжелом раздумье. Сурен с глубоким состраданием смотрел на него. Когда Самвел снова поднял голову, Сурен ответил:

– Его не обманули, господин мой. Но с того дня как царь Шапух умертвил вашего дядю после жестоких мучений в Тизбоне, отец ваш стал домогаться должности спарапета[8 - Спарапет – наследственная должность главнокомандующего всеми вооруженными силами в древней Армении. В случае, если по малолетству спарапет не мог предводительствовать войсками, командование предоставлялось другому лицу, которое, однако, не носило звание спарапета, а именовалось зораваром – словом означающим «полководец».] армянских войск. Шапух дал ему это звание, и ваш отец исполнил его желание…

– Теперь понятно… – как бы про себя промолвил молодой князь. – А теперь расскажи. Сурен, все, что знаешь о смерти моего дяди.

Тяжело было гонцу описывать смерть героя, у которого он был одним из самых преданных телохранителей и вместе с которым участвовал во многих сражениях. Но молодой князь настаивал, и Сурен приступил к рассказу.

– Вам известно, господин, что Шапух обманом завлек в Тизбон нашего царя Аршака и вашего дядю. Царя заковали в цепи и заключили в крепость Ануш в Хужистане, – я уже вам об этом говорил. После этого Шапух приказал привести на судилище вашего дядю. В тот день площадь царского судилища была полна народа. Присутствовал и я. Когда дядю вашего поставили перед судьями, Шапух окинул его взглядом с головы до ног – дядя был маленького роста – и с насмешкой сказал: «Неужели это ты избивал многие лета арийцев (персов) и осмеливался беспокоить нас столько времени?» Ваш дядя смело ответил ему: «Да, царь, это я». – «Лисица! – с гневом воскликнул Шапух. – Я велю умертвить тебя смертью лисицы». – «Над ростом моим смеешься, царь? – ответил ваш дядя. – Или силу мою до сих пор еще не узнал? Прежде я казался тебе львом, а теперь кажусь лисицей. Так слушай же, царь, я тот самый Васак, Васак-великан, которой упирался правою ногой в одну гору, – и гора равнялась с землею, упирался левою ногой в другую гору, – и другая гора равнялась с землею». Шапух спросил: «Скажи мне, какие же это горы ты сравнял с землею?» Князь отвечал: «Одна гора – это ты, другая – греческий царь. Пока среди армянских нахараров было единство и крепкая связь с царем армянским, пока мы хранили заветы отца нашего Нерсеса[9 - Нерсес Великий – выдающийся первосвященник Армении и крупный государственный деятель, самоотверженно боровшийся за единство, мир и благоустройство страны.], до тех пор бог нас не оставлял, и мы не раз учили врагов нашей, отчизны, в том числе и тебя, царь Шапух. Но когда раздоры наших нахараров предали в твои руки нашего царя, с того дня мы сами уготовили себе гибель. Теперь же делай со мной, что хочешь, – я ко всему готов». Весь народ, собравшийся на площади, был поражен смелыми речами вашего дяди. Поражен был и царь и похвалил его за отвагу. Но затем приказал его, умертвить, извлечь внутренности, набить труп сеном и отправить в крепость Ануш. Там поставили его, как бесчестие, пред глазами закованного в цепи царя Аршака, и с тех пор бесконечные слезы льются из очей несчастного царя, когда он смотрит на своего храброго, верного спарапета.

Молодой князь, слушая этот печальный рассказ, приложил платок к влажным глазам, стараясь скрыть слезы.

– Он герой, и умер смертью героя! – воскликнул он наконец. – Сын его, Мушег, должен гордиться таким отцом. А я… чем мне гордиться? Вечный позор покрыл мою голову. Мой отец ради должности спарапета, которую занимал его брат, стал презренным орудием в руках убийцы брата и теперь во главе персидских войск идет на Армению, чтобы залить ее кровью… Горе мне, горе! Чем искуплю я этот позор?

Первые лучи солнца, падая на пурпурные занавеси, залили комнату алым светом. Молодой человек с неудовольствием заметил, что день уже настал. Он обратился к гонцу:

– Спасибо тебе, Сурен, твоей службы я не забуду. Теперь, пока в замке все спят, поспеши скрыться. Когда понадобишься, я тебя позову.

Сурен поклонился до самой земли.

– Ты, конечно, отправишься домой? – спросил его князь.

– Нет, господин, я поклялся не видеть ни жены, ни детей, пока…

Он не докончил своих слов, но князь догадался, что он хотел сказать. Доблестный и храбрый воин уже пять лет не был на своей родине. Целых пять лет служил он в Персии в армянской коннице[10 - Конница Армении славилась своими высокими качествами и потому персидские цари привлекали ее для участия в своих походах, окружая ее высоким вниманием.] и участвовал во многих походах против кушанов[11 - Кушаны – иранское племя, проживавшее на юге Средней Азии.]. Теперь он вернулся на родину; его родное местечко Хорни было недалеко от замка Вогакан, но он решил не возвращаться домой, так как был поглощен делом, которое было ближе его сердцу, чем жена, сын и друг.

– В таком случае скажи, где найти тебя?

– В Аштишатском монастыре, – ответил гонец. – Меня там не узнали и приняли за чужестранца. Коня своего я оставил там же.

Молодой человек поднялся с дивана и, запахнув широкий халат, направился в опочивальню. Сурен последовал за ним. Самвел подошел к своему ложу и откинул лежавший перед ложем ковер. Затем он нажал на полу едва заметную пружину, доска быстро поднялась и открыла квадратное отверстие.

– Тебе, я думаю, знаком этот ход? – обратился он к Сурену.