Любовь и ненависть в наследство

В его скрипучем голосе прозвучала боль. Я невольно почувствовала жалость к этому одинокому старику. Он сразу это понял

– Не жалей меня, я не нуждаюсь. Лучше пойми, что в твоих интересах продолжить мое дело. Я уже несколько раз в жизни начинал с нуля, но сейчас у меня просто не осталось времени. Старому еврею все равно, больше всего он не любит менять свои планы. Не Марианна – так Полина, лишь бы наследница Аристархова. А Гарри – не был так уж сильно влюблен, он слишком быстро смирился с ее потерей.

– Короче, он – бабник?

– Какая тебе, по большому счету, разница? Ты только роди ребенка, все соглашение строится на этом. А дальше можешь с Гарри вообще не спать, найдешь любовника, при таких-то деньгах. Появится прибыль, кредит окупится, Сломинским мы больше не будем должны, деньги потекут рекой – покупай, что хочешь. Или – кого хочешь.

– Это – в будущем. А сейчас на что я должна жить? На деньги Гарри? Ресторан и бензоколонка нигде в завещании не упоминаются.

– О, вот это – по-деловому, хвалю. Сразу ухватила суть. Ресторан получит Наталья, а бензоколонку я продал для лечения. Кажется, она хотела наоборот, но мне срочно надо было получить наличные, а покупатель был один. Это не из твоего наследства, заработано позже, у меня была доверенность от Сережи. Но ты не пойдешь на содержание к жениху, и сразу заниматься бизнесом тебе не придется. По брачному контракту ты получишь долю в банке Сломинского, а Гарри – долю в моей земле. С этого ты и будешь получать ренту в ближайший год, причем прямо с момента помолвки. Я все предусмотрел: никто не посмеет тебя устранить: в продаже земли твоя подпись обязательна.

– А меня захотят устранить?

– Не хочу тебя запугивать, но про эту дорогу уже все знают. За этот кусок хищники готовы драться, как крокодилы в Африке. Будем надеяться, что никто не решится. Во-первых, у меня все оговорено в условиях завещания. Любой вид смерти: болезнь, несчастный случай, даже самоубийство – и все отходит в Земельный комитет и причисляется к сельхозугодьям. Пусть конкуренты попробуют снова провернуть такую операцию, как я. Сдохнут, но не смогут. Здесь сработали не только деньги, но и связи. Целая цепь маленьких шагов: с тем поохотился, с другим попарился, с третьим рыбку ловил, с четвертым водку пил. И еще всякие юбилеи, подарки. И еще принцип «ты – мне, я – тебе». Сейчас это даже я не смог бы повторить.

Аристархов умолк, довольная улыбка промелькнула на тонких губах. Но я не дала ему углубиться в приятные воспоминания. Меня беспокоила собственная безопасность.

– А во-вторых?

– Что? А, во-вторых, ты же не одна остаешься: Сломинские заинтересованы в тебе. Они увязли в этом деле по самые уши. Лева будет охранять тебя, как зеницу ока.

– И Гарри готов меня полюбить?

– У него к тебе будет не просто любовь, а любовь с интересом, для брака это важнее. А ты немного похожа на Марианну. Наверное, устала с дороги? Отдыхай. Завтра у нас парадный обед, все соберутся, чтобы познакомиться с дочерью Аристархова. Я утром тебе расскажу обо всех понемногу.

Я поняла, что он устал от разговора, и дала себя увести солидному, как генерал, мажордому, который при последних словах Аристархова появился откуда-то совершенно бесшумно. Я тогда совсем не ориентировалась в доме, меня куда-то привели, сказали, что это мои апартаменты. Появилась девушка, одетая, как в старых фильмах, с темно-коричневое платье с белым воротничком. Темные волосы гладкой прически разделены на прямой пробор и забраны в «шишку» на макушке. «Неужели горничная?» – изумилась я.

– Меня зовут Римма, – она, улыбалась и буквально поедала меня темно-карими навыкате глазами.

У нее на лице все было большое: глаза, нос, рот, зубы. Улыбка у нее была лошадиная, и сама она была не слишком юная. Пожалуй, постарше меня. Фигура тоже была неудачная: верхняя часть тела – удлиненная, а нижняя – приземистая, и ноги коротковаты. Когда я познакомилась поближе со второй женой Аристархова, я поняла, почему она взяла в дом такую непрезентабельную горничную.

– Полина. Очень приятно.

– Давайте я вам помогу, Полина Александровна.

Она показала мне мои хоромы: гостиная, гардеробная, спальня и ванная.

«Это все – мое!» Я была ошеломлена. Разинув рот, я озиралась по сторонам, переходя из комнаты в комнату, запоминая, где открывается бар, какой кнопкой вызывается прислуга, как действует пульт, что куда крутить и на что нажимать в ванной. Цвет и рисунок обоев, портьеры и светильники, настоящие картины, мебель и растения, – все вызывало у меня восхищение.

Какие-то междометия против моей воли слетели с губ.

Римма мгновенно испортила мне настроение.

– Красиво, да? Здесь раньше жила Марианна Александровна.

«Да, в таких хоромах надо родиться, чтобы привыкнуть, – с невольным тяжелым вздохом подумала я. – А я, конечно, здесь неуместна».

– Хотите чаю, кофе?

– Нет, спасибо, только сполоснуться душем и спать.

Римма сноровисто разобрала постель на квадратном ложе, примерно трех-спальной величины. На подушке оказалась шелковая голубая пижама с коротенькими шортиками, безумно кокетливая и сексуальная. Чей это вкус, Гарри или Аристархова? Надо привыкать, но пока я даже перед Риммой не хочу предстать в таком белье. На мои слабые возражения, что я справлюсь сама, она испуганно спросила:

– Вы что, хотите меня уволить?

– Нет, даже не думала!

– А, давайте, я приготовлю ванну с морской солью или с травами?

Но я проявила твердость и выставила Римму.

Я думала, что упаду и усну, но в полутьме (свет выключился сам, когда я села на край постели, и стали видны слабые ночнички в виде голубых звезд, разбросанные по стенам) мысли мои вернулись к разговору с отцом. «Что это? Почему я мысленно назвала его отцом? Я уже привыкла к нему? Он меня уже подкупил всей этой роскошью. Какая же я бесхребетная! Мне точно нужна надежная опора. Какой он, этот Гарри? Сможет ли он меня защитить от тех, кто захочет меня «устранить»? Подумать только! Я совершенно одна в этих всех комнатах».

Мне было жутковато. Самая большая картина висела на стене в ногах постели. Я ее особо не разглядела, но помнится, это был портрет молодой женщины в карнавальном платье с маской в руках. В полумраке лица не видно было, но белая маска, казалось, смотрела на меня черными прорезями глаз. Я встала (свет зажегся), посмотрела на картину: ничего страшного, красивая молодая девушка в розовом бальном платье с декольте на фоне венецианской улицы-канала. Белая маска у нее в руке – не злая, но и не смеющаяся, а просто нейтральная. Картина сделана в силе эпохи Возрождения, так любимой моей мамой, но она явно современная. На всякий случай я проверила замки в дверных ручках всех дверей: налево – в ванную, там тупик, направо – в гардеробную, из которой выход в гостиную. Целая отдельная квартира – фантастика! Переложила подушку и легла спиной к портрету венецианки (свет погас), свернулась на большой постели в маленький клубочек, укуталась в одеяло, еще чуть-чуть побоялась и незаметно заснула.

***

Мне снилось, что лежу в гамаке на нашей крошечной даче, а впереди еще весь отпуск. Проснувшись, я сначала испугалась: где это я? Уж не потеряла ли память? Потом все разом вспомнила и снова закрыла глаза. И так, лежа с закрытыми глазами, погрузилась в легкую дрему, оттягивая неприятный момент включения в новые заботы. Я не боялась проспать. Мой внутренний будильник меня никогда не подводил. Я могла не спешить, вспомнить этот прекрасный летний день во всех подробностях.

Этот день стал перевальной точкой, до которой мне казалось, что никаких особых потрясений в моей жизни произойти не может. Как же хорошо и спокойно мне было тогда!

Итак, прекрасным летним днем, в меру теплым, но не жарким, сидя в гамаке в полутени, падающей от кроны старого тополя, я с наслаждением перелистывала страницу за страницей, изредка машинально покачиваясь в своем зыбком кресле. Я «проглотила» уже четыре рассказа Честертона и приближалась к середине книги. Отпуск обещал покой, сон, тихие радости в кругу нашей маленькой семьи, нешумный и малобюджетный отдых на нашей даче. И вдруг, как взрыв – появление Аристархова, и моя тихая жизнь разлетается в клочья.

Нет, как только маму угораздило сблизиться с Аристарховым? Из-за этого меня теперь занесло к этим богачам. Эх, схватить бы сумку, да унести ноги! Но сбегать по-тихому я не собираюсь, не так воспитана. Раз уж я дала себя уговорить, назад дороги нет. Как говорится, назвался груздем – полезай в кузов. Пора вставать и готовиться к званому обеду.

Мне самой позволили только помыться, да и то – без волос, а дальше я попала в руки стилиста, и завертелось: стрижка, укладка, маникюр, что-то снимают, что-то надевают… Изумленно оглядываю себя в зеркале. У меня нет слов! Стилист вовсю постаралась над моим новым обликом. Я себя не узнаю, но себе нравлюсь. Это платье простое, но очень элегантное. Интересно, сколько оно может стоит? Зарабатывала ли я за год столько денег? Чем больше я на себя смотрю, тем больше волнуюсь, понравлюсь ли я Гарри?

Нет, я решительно не хочу в такой момент быть в новом платье. Едва стилист уходит, я переодеваюсь в свой любимый бежевый костюм. Костюмчик мой довольно универсальный: хоть на работу, хоть в театр. Он у меня счастливый: я выиграла в нем конкурс «Учитель года». Я никогда не надеваю новые вещи в ответственный день, только проверенные, обкатанные, в которых чувствуешь себя уверенно. Мажордому, Константину Ивановичу, мой наряд показался слишком скромным, он как-то слегка скривился, но проглотил свои замечания, оставил при себе. С важным видом он принялся мне рассказывать, как вести себя за столом.

Откуда Аристархов взял эти правила? Из пособий по хорошему тону или сам придумал? Битый час мне их втолковывает Константин Иванович, а я все еще что-то путаю. Меня мало волнует, чем брать фаршированное авокадо, и на какую часть вилки накладывать зеленый горошек, поданный к молочному поросенку.

Мысли мои заняты гостями. Кроме отца и меня будет его вторая жена с сыном и дочерью. «Не забыть: Наталья Валерьевна, Виктор Алексеевич и Кристина. Белозеровы. Детей своей жены Аристархов не усыновлял». Я спросила, почему, а он сказал: «Они и так с меня все, что хотели, поимели: кормил, одевал, в море купал, за учебу заплатил. Виктора помощником адвоката пристроил в престижную фирму. А если Кристина сдуру бросит учебу, то это – ее проблемы». По каким-то своим делам Белозеровы уезжали в Москву, ночевали там и приедут к обеду.

Конечно, главное внимание следует уделить семье Сломинских. «Не перепутать: Лев Моисеевич, Маргарита Владиславовна и Игорь Львович». Еще будет адвокат Аристархова – Леонид Иннокентьевич, но ему я не обязана понравиться, можно не напрягаться.

Константин Иванович сердится: он просил меня повторить последние слова, а я отвлеклась. Я покаянно опускаю голову, но думаю, что ни за что не выучу правила использования трех тарелочек, пяти вилочек и четырех бокалов. В нашей школьной столовой каждый, кто брал вилку в левую руку, а нож в правую, мог считать себя аристократом.

Что-то такое про три вида ножиков рассказывала Елизавета Николаевна Музыкина, учительница французского языка по кличке «Лизетта-Мюзетта». Вот кто на всю катушку использовал родительские денежки класса «А»! Как только к ней попадал новый пятый класс, она начинала готовить родителей и детей к поездке за границу. Мысль об этом вбивалась в головы так старательно, что к восьмому классу ни малейшего сомнения ни у кого не оставалось. Родители копили деньги, каждый месяц на какой-то счет откладывали – и в мартовские каникулы практически весь класс ехал не в какой-то там Санкт-Петербург или в Москву, а в Париж. Учительница, естественно, каталась бесплатно. Это обычная практика турфирм: приводишь группу в десять человек, организатор – бесплатно, приводишь двадцать человек – двое бесплатно.

Лизетта-Мюзетта в первый раз пригласила завуча, тем самым, застолбив себе классное руководство в «А» на веки вечные. Это было после второго года моей работы в школе. Помню, учительская гудела, как растревоженный улей. В глаза были расспросы, охи, ахи, восхищение. А за глаза – самая махровая зависть и злоба. Меня это двуличие тогда так резануло, что я, в некотором роде, заступилась за нее: «А вам – слабо?» Надулись, как мыши на крупу. Даже Наташка, когда я ей рассказывала, позавидовала, а на «слабо» обиделась, хорошо, что она – отходчивая. В окраинной школе, куда она смогла пристроиться после техникума, учились дети, живущие в частном секторе, многие из бедных семей. Там классом не ездили даже в ближайший Томск. А Лизетте-Мюзетте от этих обсуждений, похоже, было и не холодно, и не жарко. Отвела тот класс, получила новый, и прошлой весной она уже с ним в Париж съездила, только напарницу взяла из родительского комитета, чтобы меньше самой тратить сил на агитацию родителей и сбор денег.

Вот она бы, наверное, смогла бы на званом обеде соответствовать международным нормам, а мне впору совсем ничего не есть. Но как назло, я позавтракала очень рано, и теперь, в три часа дня, чувствую жуткий голод. Ладно, в конце концов, буду наблюдать за соседями по столу, чтобы не ошибиться. Я, как моя нерадивая ученица Ксюша Шалимова, старательно таращу глаза и киваю головой, но уже совершенно не слушаю. «Интересно, как Константин Иванович стал мажордомом? Кем он был раньше? Выглядит он очень солидно, скорее крупный, чем толстый, лет ему примерно сорок пять или пятьдесят. Он гладко выбрит, модно пострижен, благоухает чем-то маняще-приятным. Поверх белой рубашки на нем надет жилет с рисунком ромбиками – последний писк моды у телеведущих всех наших развлекательных программ. Речь у него гладкая, интонации – начальственно-покровительственные, как у нашего директора школы. Может, он был раньше директором, да соблазнился на большой оклад?»