Словоточие

«До свидания, ночь. Ты к утру уже так постарела…»

До свидания, ночь. Ты к утру уже так постарела,
Ты покрылась морщинами первых забот и зевак.
Умираешь? Но это не смерть, а свобода от тела.
Ты актриса, ты гибнешь картинно и веришь в аншлаг.
До свидания, жизнь, до свидания в новых ладонях
Бесконечных дорог, уходящих стрелой в небеса.
Будь покорной, прошу, хоть сегодня останься покорной,
Без привычных тебе мелодрам, отгремевших вчера.
Я хотел бы стать чистым холстом до начала творенья,
Где ни Бога, ни черта, где нет ни тебя, ни меня.
Но во мне слишком много осталось от ночи, от тени,
Из меня уже вырвался мир на нетвердых костях.
Я хотел бы сойти в никуда, между смыслов и станций,
Я хотел бы остаться словами на остром пере.
Мое сердце стучит в чьих-то тонких безжалостных пальцах,
Только кажется мне почему-то, что пальцы – не те.

«А кто еще увидит за меня…»

А кто еще увидит за меня
Как кони бьют копытами по небу,
Когда звенит из окон болтовня,
Когда собаки рыскают по следу?
Кто спрячет ближе к телу, под пальто,
Голодных птиц, что склевывают звезды,
И поцелует каждое крыло,
Собою разрезающее воздух?
Кто будет слушать эту тишину,
Шуршащую молчаньем в телефоне,
И в летнюю шагая желтизну,
Дарить цветы в смешном полупоклоне?
Кто этих вечных нищих воспоет?
Кто город свой увидит как тревогу,
От Лондона до Питерских болот,
Стираясь от бессонниц понемногу?
Кто будет раздеваться сквозь слова,
В пролет души бросая пищу сердца,
Пока не разобьется голова
От близости такого вот соседства?
Чья жизнь еще износится до дыр,
И осенью заплачет на аллеях?
Кто будет этот смертный зрелый мир
Любить, как только я любить умею?

«Я начинаюсь с горячей ладони…»

Я начинаюсь с горячей ладони,
Со слова, которого нет в языке.
В личной реальности, в общем загоне.
Стабильно ненужный. Не спетый никем.
Я начинаюсь… Да, каждый день снова,
Устало, лениво, спустя рукава.
Я начинаюсь с осколка, с засова,
Со скальпеля в пальцах всея божества.
Я продолжаюсь, и это банально.
Коплю в слабом теле заметки рубцов
Ранней любви, тишины, идеалов,
Рассудок теряя от бешенства слов.
Я продолжаюсь горчичным закатом,
Красиво и холодно, я – февраль.
Мерзлые птицы в кровати измятой
Уже не поют. Только мне их не жаль.
Я завершаюсь отчаянным воем,
Заезженным «поздно», улыбкой детей,
Воспоминанием: «нас было двое»,
Потом пониманием: «снова ничей».
Я завершаюсь войной полушарий,
Смешных рассуждений, мной взятых в прокат.
Я завершаюсь? Да, я завершаюсь.
Давай без трагедии. Просто «пока».

«Ну что ты смотришь шальными, карими…»

Ну что ты смотришь шальными, карими,
И льешься тихим и хищным шепотом?
В ковчег не взяли? Туда лишь парами?
Послали к черту и дверь захлопнули?
Не скалься, твой. Сдался сразу, загодя.
Ну, вейся кольцами, горло сдавливай.
Что хочешь? Сердце? Изволь, не занято.
Ешь вместе с ранами, с шальными, с давними.
Бери, что нужно, глотай в зародыше,
И плачь пронзительно, мне рассказывай,
Как ходят люди с пустыми рожами,
Не любят нежную, кареглазую,
Какие злые все, равнодушные.
А мне не важно, я бьюсь в конвульсии,
Поскольку разум вдруг стал игрушкою
В когтях, накрашенных злой эмульсией.
Со всем согласен – любить до одури,
Бежать к тебе по любому вызову,
Скупать на рынках пакеты обуви,
И яд согласен с улыбки слизывать.
Что хочешь сделаю, не побрезгую,
И если скажешь – я брошу творчество.
Но заползая мне в душу лезвием,
Оставь в ней место. Для одиночества.