Долина скорби

– А как же, мы без свидетелей не судим!

– Вот с этого и надо было начинать… и кто же они, позвольте полюбопытствовать?

– Охотник, видевший, как обвиняемый в воровстве проходил мимо мельницы.

– Видел, как проходил, но не видел, как воровал хлеб?

– Да, все так.

– И на этом основании ты хочешь его казнить?

– А его руки, чем тебе не основание!?

– Что ни говори, железные основания, – съязвил Бриан, как вслед за тем ощутил резкое недомогание.

Голова, точно стянутая железным обручем, раскалывалась, а в желудке забурлило так, что ему показалось, что он сей же момент изойдет кишками. Поднявшись, он вышел из-за стола и услышал за спиной голос брата Анхеля.

– Донокан, суд не закончен!

– А для меня закончен, хватит с меня этого балагана.

– Я вынужден буду доложить Его Высочеству, ибо это возмутительно!

– Возмутительно пребывать рядом с никчемным человеком, мнящим себя божьим слугой.

Проглотив обиду, брат Анхель не подал и виду, что гневается. Поднявшись, он с грохотом отодвинул кресло и бросил взгляд в спину оппонента. Сделав шаг-другой, он остановился и взял из услужливых рук обвинителя свиток.

– Закон требует, – сказал он. – Если один из судей не может исправлять свои обязанности, он должен о том уведомить наместника.

– И что мне прописать, что я не хочу сидеть за одним столом с ничтожеством?

Служители Божьего дома, стоящие по обе стороны от брата Анхеля, при этих словах возбудились, как дикие жеребцы при виде человека. Но, брат Анхель и на этот раз остудил их пыл.

– Спокойствие, братья, вы разве не видите, что почтенный муж не в духе? А тебе, Донокан, советую последовать моему совету, дабы избежать неприятного разговора с Его Высочеством.

– О, Боги! – усмехнулся Бриан, развернувшись на одном месте. – Ужели в твоих словах я слышу беспокойство?

– Каким бы я ни был в твоих глазах, я остаюсь божьим слугой,

для которого нет ничего важнее, нежели служение людям и нашим Богам.

Осклабившись, брат Анхель протянул свиток сиру Бриану, возле которого тут же оказался обвинитель. Подав судье гусиное перо, он повернулся и подставил спину. Сжав губы, Бриан вырвал свиток из руки брата Анхеля и положил его на спину обвинителя. Задумавшись на пару мгновений, ибо почерк, которым был исписан свиток, показался ему до боли знакомым, он улыбнулся и широким размашистым почерком начертал:

«Его Высочеству, лорду-наместнику Вестхарбора и Пяти Островов принцу Эрику Бланчестеру. Доношу до Вашего Высочества, что ни сегодня, ни в ближние дни не могу исправлять обязанности судьи, покуда в стенах Суда пребывает ложь, льющаяся из уст Его Преосвященства, божьего слуги брата Анхеля. Сир Бриан, верный слуга Его Величества короля Харлина».

Закончив с этим делом, он размахнулся и что было сил, вонзил перо в спину обвинителя, поставив жирную точку. Вскричав от боли, тот отскочил от судьи и вперил в него злобный взгляд. Его глаза, налитые кровью, говорили о желании убить, а тело, напряженное, как тетива лука, готово было ринуться в атаку. Впрочем, помутнение рассудка длилось недолго, ибо ощутив на плече костлявую руку, обвинитель выпрямился и посмотрел на брата Анхеля.

– Брат, – сказал брат Анхель. – Ты забыл, что божьим слугам не пристало гневаться, ибо гнев – удел слабых духом людей?

– Нет, Ваше Преосвященство, не забыл, – ответил обвинитель, уронив взгляд на мостовую.

– Знаешь ли ты, что слабому духом не место в рядах служителей Божьего дома?

– Простите, Ваше Преосвященство, такое больше не повторится.

– Очень на это надеюсь, брат.

– Прикажите продолжить, Ваше Преосвященство?

– Пренепременно, но, прежде хочу глянуть на писанину достопочтенного сира Бриана.

Подняв с мостовой перо и свиток, обвинитель с видом побитой собаки передал свиток брату Анхелю. То, что вскоре предстало его глазам, было выше его разумения. Брат Анхель, на котором не было лица, скрежетал зубами от злобы, впиваясь глазами в каждое слово Бриана. Его губы шевелились, исторгая беззвучные проклятия, а желваки так и ходили ходуном, от чего могло показаться, что, совсем немного, и зубы Его Преосвященства рассыплются в крошку. Дочитав до конца, брат Анхель оторвался от текста и поднял взгляд на довольное лицо Бриана. Подмигнув, тот демонстративно сплюнул на мостовую и, развернувшись на одном месте, быстрым шагом побрел прочь. Реджи, взвалив меч на плечо, окинул служителей презрительным взглядом и двинулся вслед за господином.

– Ну-ну, – прошептал брат Анхель. – Придет время, и ты поплатишься за свои слова.

– Ваше Преосвященство, – сказал обвинитель. – Так мне продолжать?

Поймав тяжелый взгляд брата Анхеля, он судорожно сглотнул и со всех ног устремился к палачу, кружащему вокруг Джеба Арнольда, как ястреб над жертвой. Вернувшись к столу, брат Анхель уселся в кресло и кивнул обвинителю, а тот в свою очередь махнул палачу. В воздухе послышался свист и глухой удар, вслед за которым голова Джеба отскочила в сторону, а его тело осталось на прежнем месте, будто никакой казни и не было вовсе. Хмыкнув, палач носком сапога пнул труп в плечо, но тот не поддался, ибо руки были намертво приклеены к плахе. Обойдя труп с другой стороны, палач предпринял новую попытку, но, и на этот раз у него ничего не вышло. Затем в дело пошли руки: хватаясь то за плечи, то за руки казненного, он исходил потом, но так и не мог совладать с трупом Джеба Арнольда. Тем временем, забросив игру с головой казначея, толпа веселилась при виде нелепых попыток палача оторвать труп от плахи. Злой, взмокший

от пота, палач не походил на самого себя: прежде грозный, ходивший вокруг плахи петухом, с ловкостью поигрывая топором на потеху толпы, теперь же он казался полным дураком, не способным справиться с обезглавленным трупом. Наконец, поймав на себе недовольный взгляд брата Анхеля, он оставил тщетные попытки и, схватившись за топор обеими руками, двумя ударами отсек одну за другой руки Джеба Арнольда. Издав победоносный клич, палач взметнул руку с топором к небу, как в него полетели тухлые яйца: толпа, обрызганная кровью, не простила палачу такой оплошности. Недовольство проявляли и копейщики, ибо суд грозил затянуться, а им не было никакой охоты стоять в доспехах на солнцепеке. Видя все это, обвинитель ускорил суд, зачитывая имена оставшихся преступников скороговоркой, а деяния, которые им вменялись, он пробегал глазами, проглатывая большую часть текста. Когда же дело доходило до провозглашения приговора, он кричал во все горло: «Виновен!» Казни следовали одна за другой, и каждый раз, как топор палача взмывался к небу, толпа визжала и, в исступлении выдыхала, как только голова отлетала от туловища.

КАЛУМ

Бледно-красное зарево, оставшееся на горизонте после захода солнца, неумолимо таяло, уступая место глубокой синеве. Со стороны Рогатого залива потянул западный ветер. Где-то вдали раздался собачий вой, протяжный, заунывный, ничего хорошего не предвещавший. Против обыкновения он не был поддержан ни одной собакой, словно все они в раз повымерли. Впрочем, довольно скоро в небе объявился полумесяц, сопровождаемый свитой из мириад звезд, а вслед за ними подтянулись и собаки. Под остервенелый собачий лай то здесь, то там зажигались ночные светильники, выхватывая из темноты силуэт огненной саламандры. То был Миддланд, столица Срединного королевства, прозываемый городом саламандры, а его жители – детьми саламандры. Протянувшись с северо-запада на юго-восток на добрых два десятка миль, город словно вползал на холм, обращая взгляд в морскую даль. В былые времена, когда Боги жили среди людей, а люди почитали Богов, Миддланд имел добрую славу, ибо среди стран пяти морей не было краше города, нежели столица Срединного королевства. Но, с тех пор много времени прошло, много воды утекло: дети саламандры забыли своих Богов, погрязнув в пороках, а город саламандры, задыхающийся от смрада, более не походил на город, поцелованный Богами.

Первым, что бросалось взгляду чужака, впервые оказавшегося в Миддланде, была Дозорная башня высотой в сто десять футов, венчающая голову саламандры. Возведенная на мысе, вдающемся в Рогатый залив на треть мили, башня опоясывалась крепостной стеной, окруженной с севера, запада и юго-запада бездной в пять с лишним сотен футов. Рогатый залив, богатый обилием скал, водоворотами и встречными течениями, не допускал и мысли штурмовать Миддланд с моря, ибо это было сродни самоубийству. Впрочем, как и у всякой неприступной крепости, у Дозорной башни имелось слабое место, каковым являлась восемнадцатифутовая стена, отделяющая крепость от города. Местами обветшалая, она была уязвима, как плоть, незащищенная броней. Массивная железная решетка в стене, и та не внушала уверенности, ибо механизм подъемного моста то и дело заедал, от чего мост частенько зависал надо рвом. Что до крепостного рва, то раньше он был заполнен водой

и кольями, теперь же был сух и гол, как земля на просторах Великой равнины.

За подъемным мостом находилась Безымянная площадь, застроенная богатыми домами. Отсюда свое начало брали Торговая, Южная и Ремесленная улицы, убегающие в юго-западном, южном и юго-восточном направлениях. В полумиле к востоку от площади находился Королевский замок, называемый жемчужиной Миддланда. Опоясанный внешним и внутренним кольцом крепостных стен, замок состоял из восьми башен, возведенных в честь славных деяний королей Аргуса и Эдмуна. Особняком стоял Королевский дворец – самое позднее крупное сооружение на территории Миддланда. К югу от Безымянной площади простирались торгово-ремесленные кварталы, окруженные стеной и рвом. Эта часть города имела Южные, Юго-Западные и Юго-Восточные ворота, иначе называемые Южной аркой, аркой Аргуса и аркой Эдмуна.

За Южными воротами простирались бедняцкие кварталы, застроенные трех- и четырехэтажными деревянными домами, походящими на бродяг, согревающихся спинами в холодные ночи. Покрытая переулками и кривыми улочками, эта часть Миддланда напоминала паутину, в которой мог сгинуть как пришлый человек, так и житель верхней части города. От обилия скотобоен, конюшен, свинарников и прочих достопримечательностей эта часть города называлась Задницей мира, ибо круглый год здесь стояла невообразимая вонь. Но, еще больше вони было у крепостного рва, куда через почву и подземные воды стекались нечистоты из верхней части города.

Довершали образ Миддланда четыре форта – два западных и два восточных, называемых лапами саламандры. Находясь в двух милях от города, они защищали ближние подступы к столице. Сооруженные из темно-серого камня, добытого в Скалистых берегах[21 - Скалистые берега – горы, окаймляющие с запада Срединное королевство.], форты располагали бойницами, крепостными рвами и частоколами, вдвое превышающими человеческий рост. Каждый форт имел гарнизон в сотню бойцов городской стражи, и на случай осады имел провианта на три месяца. Правда, за тысячу лет существования Срединного королевства не было ни одного случая, чтобы кто-либо посмел проверить столичные форты на прочность, как, впрочем, и саму столицу.

– Ненавижу собак, – пробормотал Гэвин. – Будь моя воля, всех бы порешил.

Скрестив руки, он стоял на крыльце одноэтажного дома, мало походящего на богатые дома Безымянной площади. Выкрашенные в белый цвет стены резко контрастировали с красной черепичной крышей и зелеными оконными рамами, а витражная дверь и вовсе смотрелась нелепо.

– И чем они тебе не угодили? – спросил Калум.

– А я разве не говорил, что со мной приключилось на той неделе?

– Как же не говорил, говорил, – ответил Калум, обнажив в улыбке стройный ряд белых, как жемчуг, зубов.

– Чего зубы скалишь!? – вскипел Гэвин, сжав кулаки.

Раздувая ноздри, точно бешеный бык, готовый ринуться в бой, он смотрел на Калума безумным взглядом. Калум же, напротив, не выказывал ни толики беспокойства.