Назад дороги нет. Часть 2

– Что ж, конечно, я помогу, найму прекрасного адвоката, и если нужно, выплачу денежную компенсацию.

– Господи Фанни спасибо! – Эмма обрадовалась, но насторожилась, что-то в тоне женщины давало понять, что она окажет явно не безвозмездную помощь, а потребует что-то взамен.

– В случае если судебное разбирательство пройдёт успешно, ты выйдешь за Питера, – с нескрываемой торжественностью в голосе произнесла женщина. Она хотела надавить на девушку и заставить принять её предложение.

– Что? Да это же… Как вы можете такое требовать от меня? – Эмма была поражена до такой степени, что еле могла говорить, она ожидала чего угодно, например, того, что после, Фанни потребует с них денег, которые ушли на адвоката и со временем семья Беннетов ей бы всё отдала, но это… Это слишком высокая цена…

– Подумай детка. Что будет с твоими родителями, когда посадят Эвана? – принялась окучивать девушку Фанни. – Твой отец, итак, сейчас не в лучшем состоянии, а это может его здорово подкосить, да и Рейчел тоже. Если потребуют денежную компенсацию, где твоя семья будет брать деньги? Я знаю о вашем денежном положении, большая часть денег уходит на уход за Джоном, к тому же сейчас для вас работает Калеб. – Фанни сделала паузу, так как видела, что Эмма что-то обдумывает в своей голове, и если сейчас напирать дальше, то многое может просто не дойти до сознания девушки.

Эмма подумала о Калебе: – «Он всегда хотел быть фотографом и отказался от своей мечты ради моей, то есть нашей семьи. Он пожертвовал тем, что любит. С деньгами Фанни Калеб может быть свободным, а вот я…». Эмма не знала, что сказать на это. С одной стороны, она видела логику в словах Фанни и этот брак действительно мог решить многие проблемы, но с другой, одного взгляда на Питера было достаточно, чтобы понять, если она согласится, то счастлива уж точно никогда не будет.

Фанни видела, что девушка уже на грани того, чтобы согласиться на её предложение и сейчас мечется между тем, чтобы согласиться сразу или подумать ещё, поэтому женщина продолжила:

– Ты сейчас может здорово помочь своей семье: вытащить Эвана из тюрьмы, поправить финансовое положение, в конце концов, если ты согласишься – мы станем семьёй, и все денежные вопросы касательно содержания вашей семьи возьмём на себя мы, – закончила Фанни и осталась довольна. Она чувствовала, что девушка уже в её руках.

– Зачем вам это нужно? Почему вы так сильно хотите, чтобы именно я стала женой Питера? – предприняла Эмма последнюю попытку добиться от них хоть какого-то объяснения помешательства на ней.

– Ты Кин-Дин, как и я, к тому же Рейчел моя подруга, а я хочу хорошего будущего для её детей. И к тому же Питеру уже пора остепениться.

Такого объяснения Эмме вполне хватило. Питер всё это время молчал и ждал ответа Эммы. Для него сейчас тоже многое решалось, – он наконец-то сможет получить законную часть своего наследства и жить в удовольствие. Верным и любящим мужем он уж точно не собирался быть, как и работать – он хотел вложить деньги в игорный бизнес.

Перед глазами девушки стоял Эван в наручниках, Калеб, который попросту губил себя на стройке, её семья – мать и отец, которые пытаются держаться и последних сил, и не подавать вида, как им тяжело. И под этим натиском девушка сдалась.

– Хорошо, я выйду замуж за Питера, – упавшим голосом произнесла Эмма.

– Вот и отлично, – победно улыбнулась Фанни и потёрла руки, – нам нужно составить договор займа, поэтому сейчас мы поедем к нотариусу.

– Подождите, но я щас' не могу, мне нужно домой рассказать ма о случившемся, чтобы она забрала Эвана из тюрьмы. Мне не позволили его забрать.

– Хорошо, тогда приходи к нам после того, как вы заберёте Эвана. Я пока позвоню в нотариальную контору.

Эмма на подкошенных ногах вышла из их дома. Даже проблемы брата сейчас ушли на второй план, она думала о предстоящем замужестве с содроганием. «Боже, почему это вообще произошло? Неужели я и правда выйду за Питера?» – ей хотелось кричать, топать ногами, кататься по земле, но она не могла себе этого позволить. Поэтому она попыталась взять себя в руки и сосредоточиться на том, как рассказать всё матери, и как сделать так, чтоб она не потревожила отца, по крайней мере, пока. Эмма крутила педали так быстро, что, казалось, он вот-вот отвалятся, на улице начался настоящий ливень и все жители решили спрятаться по домам. Девушка ехала по пустынным улицам и плакала в голос, слёзы застилали ей глаза, и она несколько раз чуть ли не упала в грязь. Но, слава богу, всё обошлось, и она благополучно добралась до дома.

Глава 6

Зима 1961

После того как Донован отсидел в застенке, и пока ещё не отправили туда Тео, он следил за ребятами, изучал их, старался подметить всё, что можно и найти их слабые места. Для начала он планировал избавиться от Генри на несколько дней для того, чтобы заняться Ником и Оливером. «Без Чудилы она лёгкая мишень. Убрав Генри на некоторое время, я уж постараюсь подпортить этим говнюкам жизнь. Его изоляция может их здорово подкосить. Только как это сделать?». Случай ему скоро представился. В столовой Донован видел, как Нэнси достаёт фотографию из пианино, и когда она ушла, парень нашёл её, но брать не стал. Он решил выждать и придумать, как отравить жизнь Оливеру и Нику, потому как насчёт брата и сестры у него уже созрел план. Он смекнул, что, если отнести её Киллигану, то у Генри и Нэнси точно будут проблемы, также Донован был достаточно смышлёным, чтобы понять, что брат с сестрой не те, за кого себя выдают.

Помимо фотографии отца Тео и Габби, он заметил, как однажды на прогулке у Ника из куртки выпал синий карандаш, правда, мальчик этого не заметил, он тогда спешил к друзьям, которые собрались на Пятачке?. Мальчик задержался из-за того, что рисовал очередной рисунок, и не мог успокоиться, пока не дорисует – это своего рода был отчёт о недавних событиях, и на уже оконченном рисунке был изображён Оливер, вонзающий в ногу Донована стержень. Это был только один из рисунков цикла «Битва на Пятачке?». Однако Донован, не прекращающий следить за каждым из ребят, заметил и подобрал выпавший карандаш. Цветные карандаши были ещё той редкостью. «У жирдяя должна быть какая-нибудь тетрадь, – догадался парень, – где он делает наброски и рисунки, а может, их даже и несколько. Карандаши он носит с собой, но тетрадь… Если брать её на улицу она отсыреет, скорее всего, она лежит где-то у него в кровати». Он заранее обыскал кровать и куртку мальчика, пока в комнате не было ни души – все были на работах. Сам Донован пока не работал, так как после его пребывания в застенке, и из-за травмы ноги его освободили от обязанностей на неделю. И эту неделю он явно провёл с пользой. В куртке Ника он нашёл карандаши, перевязанные резинкой, а тщательно обследовав кровать, нашёл тетрадь в твёрдой обложке подписанную, как «История жизни Ника Андерсона и его друзей» с рисунками и набросками – это были главные драгоценности мальчика, которыми он дорожил, наверное, больше жизни. В тетради он запечатлевал то, что считал для себя важным.

Ник был словно летописец, который писал историю приюта, его самого и своих друзей при помощи рисунков. Это были и комичные карикатуры на Сэма, мистера Киллигана, где Сэм представал в образе огромного жирного борова с лицом воспитателя, а мистер Киллиган в образе курицы. Он нарисовал, что ему отрубили голову и она покатилась по дороге, а из шеи брызгал фонтан крови. На следующем рисунке тело носилось по двору, а голова, скривившись в гримасе боли и ярости что-то вопила. На бывших командиров также были созданы карикатуры, где Донован отчётливо узнал самого себя, Тома и Шкафа. Эти рисунки были со всякими гнусными подписями типа «эти гондоны получат своё», «чёртовы отморозки – сдохните» или «Том, о наш Бог – поимей нас в задницу» – эта подпись была сделана под рисунком, на котором Шкаф и Донован стояли на коленях перед Томом и поклонялись ему. Пролистывая тетрадь, у парня начали трястись руки, его лицо перекосило от злости, и можно было дать руку на отсечение, что в ту минуту его разум немного помутился, и какая-то неведомая волна сумасшествия накатила на него, что выражалось в его взгляде, словно окутанным поволокой, и источающим убийственный ненормальный отблеск. Пялясь уже несколько минут только на один рисунок, на котором был изображён он и его бывшие друзья, в конечном счёте Донован нервно рассмеялся. Он пролистнул на несколько рисунков обратно и, всматриваясь на карикатуры директора, одна мысль блеснула в его голове – если до этого он хотел уничтожить эту тетрадь и карандаши, например, сжечь их, или порвать, то теперь он желал большего – не просто, чтобы Ника грызла боль из-за потери своей тетради. «Этот жирный урод поплатится, – с ненавистью прошептал Донован. – Я покажу эти карикатуры Киллигану, и, думаю, наказание будет незамедлительным» – парень улыбнулся блаженной улыбкой, предвкушая сладкий вкус мести.

В дневнике Ника также были рисунки его друзей по отдельности и вместе, он писал жизнь приюта – его ветхость, скучные уроки, как одни ребята гоняют других, как они тяжело трудятся, но не всё было покрыто мраком, в этих рисунках была радость прогулок с друзьями, на многих рисунках присутствовал образ доброй милой медсестры. Были там и сцены абсолютно ужасные – то, как Ника и Оливера бывшие шестёрки командиров привязывают к дереву и избивают палками, то, как Генри, сидя в подвале, убивает крыс, как друзей, привязанных к позорному столбу, бьют кнутом до полусмерти. Но были также трогательные сцены, например, как они справляли день рождения Генри, а позже Рождество. Юный художник написал целую серию картин о прощании с Джейн, а также рисовал совсем недавние события: как командиры удерживают Габби и угрожают ей ножом, то, как ребята одерживают над командирами верх. Один рисунок больше других разозлил Донована – когда Оливер воткнул ему стержень в ногу, к тому же это была карикатура, где Донован выставлялся на посмешище. Это был своего рода личный дневник, где вместо записей были рисунки обычным карандашом, зарисовки и наброски. Ник показывал друзьям этот дневник и говорил, что это их история, что это самый настоящий путеводитель по их жизни в приюте. И Доновану не терпелось растоптать, уничтожить их историю и тем самым будто вырвать часть души у мальчишки. Но он оставил дневник лежать до лучших времён, ведь оставался ещё Оливер. В его голове уже начал складываться план возмездия, и Донован должен был в срочном порядке перенести его на бумагу – так ему легче было думать. Он отправился в свою комнату, переписал все свои соображения, и стал думать над местью Оливеру.

Парень краем ухом услышал, что Киллиган уезжает сегодня на четыре дня, и Донован начал как можно быстрее соображать, когда лучше рассказать ему про фотографию. Времени терять он не хотел, и когда мужчина вышел из кабинета, парень, подкараулив его за углом, решился на то, чтобы показать ему секрет Генри и Нэнси, даже несмотря на то, что он не придумал ещё, что делать с Оливером. Донован прошёл вместе с директором в столовую, открыл ту самую клавишу соль-диез второй октавы, и извлёк оттуда фотографию. Когда Киллиган посмотрел на неё – его глаза заблестели, он начал смеяться немного истеричным смехом, и сказал Доновану, что он на месяц освобождается от всяких работ в приюте. Мужчина схватил фотографию и с жадностью начал её изучать, и по его лицу парень понял, что всё сделал правильно, и Киллиган обязательно докопается до правды, чем создаст этим двоим огромную проблему.

«Скорее всего, Киллиган за эти четыре дня соберёт нужную информацию и даст знать об этом тому мужику, который вечно к ним приезжает. А уж реакция Генри не заставит долго ждать – у него горячая голова, но он не дурак. Он смекнёт, что это я отдал фотографию директору, и придёт за мной. А я уж постараюсь сделать так, чтоб его засадили в застенок. А пока он будет там сидеть, я отомщу жирдяю. Он будет раздавлен, и это, конечно, самое малое, что я могу сделать, чтобы отомстить за смерть Тома и слетевшего с катушек Шкафа, но это хоть что-то».

Донован был преисполнен желанием мести, и чтобы упорядочить свои мысли он снова поплёлся уже на родной этаж, писать окончательный вариант плана.

И как ни странно, парень всё правильно рассчитал, и всё прошло как по маслу. Генри ворвался в комнату и кинулся на него, порядком избив, но для Донована это были мелочи, главное, что Сэм отправил его в застенок. А какое он получил наслаждение, когда услышал подтверждение из уст самого Генри о том, что детишки теперь в полном дерьме, – он чуть ли не впал в экстаз. И даже если бы Генри сдержался, или что-то пошло не по плану и ему не удалось досадить Чудиле, он бы привёл в действие свой план мщения Нику и позже придумал что-то с Оливером, а с Генри разобрался бы потом. Но всё произошло как нельзя лучше.

После того как Тео посадили, на следующий день, когда в общей комнате никого не было, потому что все были на занятиях, Донован выдрал из дневника все листы, и в обложку, которая была подписана Ником, вложил его рисунки с карикатурами мистера Киллигана и Сэма. Сам он не пошёл на занятия, сославшись на то, что его то и дело тошнит. Затем он взял железное ведро для мойки полов, досуха его вытер и поджог все листы, оставив лишь некоторые наполовину нетронутыми, это ведро он поставил на кровать Ника, предварительно перевернув. Донован решил устроить эдакий сюрприз, и, когда мальчик поднял бы ведро, из него посыпался бы пепел, и несколько обугленных листочков, на которых ещё можно было что-то различить. Карандаши же он жечь не стал, просто выбросил в дыру сливного отверстия.

И, прежде чем идти к кабинету Киллигана, так ничего толком и не придумав насчёт мести Оливеру, он поплёлся к Уэнди, чтобы она перевязала ему ногу. Парень только хотел взяться за ручку, но услышал в кабинете голос Киллигана и насторожился. Он незаметно приоткрыл дверь и увидел, как директор властно, будто свою собственность держит Уэнди за локоть, и из его уст выползают настолько похабные вещи, что это резало слух даже Доновану. Доктор Стэнфорд же уехал в город за медикаментами, к огромному несчастью медсестры. Уэнди одёргивала свободной рукой свою сестринскую форму. «Так они трахаются, – парень готов был кричать от восторга, – педику Олли от такого крышу снесёт». Теперь план в его голове сложился в отчётливую картинку. Уэнди спросила, приходить ли ей сегодня, на что директор ответил: «Придёшь, как обычно, в одиннадцать». Счастью Донована не было предела – он намеревался обо всём рассказать Оливеру, и если он пойдёт к комнате Киллигана и сам всё услышит, а может, даже и увидит – его душа просто вывернется наизнанку. От радости он вприпрыжку поскакал к кабинету директора, остальные воспитанники на него оглядывались, а кто-то даже покрутил у виска, но Доновану было плевать. Он подсунул под дверь тетрадь Ника с рисунками, выставляющими Киллигана на посмешище, и теперь ему просто оставалось наблюдать за происходящим.

Когда Ник с Оливером на перемене зашли в комнату, то увидели, стоящее на кровати Ника ведро.

– Какого чёрта? – воскликнул Ник. – Это чья работа?

Воспитанники посмотрели с удивлением на мальчишек и заверили их, что они не имеют к этому ведру никакого отношения.

– Там что-то определённо есть внутри, – с задумчивым видом произнёс Оливер, и тут-то в душе Ника зародилась паника. – Давай снимем его.

Мальчик лишь кивнул, он чувствовал, что ничего хорошего там не увидит, и пока Ник стоял и гипнотизировал это ведро, Оливер поднял его. По всей кровати разметался пепел, и обгоревшие рисунки Ника.

– Твою мать! – только и сумел воскликнуть Оливер. – Это же…

– Мои рисунки, – упавшим голосом произнёс друг, он был в состоянии шока – всё, что он с такой любовью рисовал долгие месяцы, что берёг как зеницу ока, то, что было его детищем, теперь превратилось лишь в пепел. – Это он! Он это сделал! – взревел Ник, до этого момента в его душе ещё не гнездилось столько ненависти, какую он испытывал в эти минуты. Он взял в руки этот пепел, обгоревшие обрывки рисунков и на глазах навернулись слёзы, и вот спустя несколько секунд он разразился воплем, упал на эту кровать и зарыдал. Все молчали. Никто не посмел над ним смеяться потому, что почти всем в комнате было знакомо чувство потери. Донован всё это время стоял в коридоре и, слыша эти крики отчаяния, неимоверно гордился собой, вопли были словно бальзам для его ушей. Оливер сел рядом и стиснул руку друга.

– Мы отомстим ему, Ник. Он поплатится за то, что сделал и…

Оливер не смог договорить, в комнату ворвался мистер Киллиган.

Он стремительно, несмотря на свою хромоту, поднялся на этаж, его лицо выражало лютую злобу, глаза застилал непроницаемый туман ненависти и жажды возмездия, его рот искривился под невообразимым углом, и все воспитанники в страхе смолкли и замерли – они старались даже не дышать, чтоб не навлечь на себя гнев мистера Киллигана, только Ник тихонько продолжал всхлипывать. Мужчина озирался в поисках кого-то, а вслед за ним в дверях показался потный раскрасневшийся Сэм, он еле поспевал за директором и, казалось, сейчас рухнет. Тут директор увидел мальчишку и прямиком двинулся к нему, он был в таком бешенстве, что ударил бы любого, кто попался ему под руку, но воспитанники стояли смирно. Киллигана немного удивило то, что кровать мальчика вся выпачкана, и он лежит на этой груде пепла и прикрывает рот, чтобы заглушить рыдания, но его это абсолютно не тронуло, директор был преисполнен желанием как следует выдрать Ника, чтобы раз и навсегда отбить у него охоту рисовать хоть что-то.

Он подошёл к мальчику и со всей силы ударил его тростью по спине. Ник взвизгнул от неожиданности и даже перестал плакать. Ник ошеломлённо смотрел на мистера Киллигана во все глаза, и не мог понять, в чём он провинился.

– Быстро поднимайся недоносок! Грёбаный выблядок! Живо ко мне в кабинет! – обезумев закричал директор. От его крика всё зажмурилась, будто это сейчас их ударили не за что, и теперь хотят отвести в кабинет, чтобы покарать. Ник сел на кровать в каком-то ступоре, как будто смысл слов Киллигана не дошёл до его сознания. Тогда директор замахнулся на мальчишку ещё раз, но Оливер встал между ним и другом, и удар пришёлся по его плечу.

– Что вы делаете? – обрёл дар речи Оливер после того, как прикусив губу до крови, справился с болью. – За что вы его?

Казалось, директор сейчас просто взорвётся, он крикнул фальцетом Сэма, и тот тут же сгрёб мальчишку в охапку и прижал спиной к себе, что доставило ему особое удовольствие. Оливер, ощущая на себе это грязное липкое тело, отдававшее смрадом, чуть ли не задохнулся от омерзения. Он живо вспомнил ту ночь в подвале, как Сэм стоял над ним и расстёгивал ширинку своих штанов, и характерные хрипы начали выходить из его горла, и мальчик часто задышал, чтобы предотвратить приступ астмы.

– Мистер Киллиган, сэр, я ничего не сделал, – начал было оправдываться Ник, сам не понимая за что, и на глазах его снова выступили слёзы.

– Не смей реветь мелкий ублюдок, – Киллиган ударил мальчишку по лицу, но тот, стиснув зубы, сдержал крик. – Я сказал, встал сейчас же!

И Ник повиновался, ему было до того страшно, что он был готов выполнить что угодно, только бы этот кошмар закончился, он встал и подталкиваемый тростью, вышел из комнаты. Сэм расцепил свои тесные объятия и швырнул Оливера к его огромному облегчению на пол. Затем тоже вышел и пошёл помогать директору творить самосуд. Воспитанники тут же начали галдеть – каждый строил свои догадки насчёт того, что же такого мог устроить Ник, но Оливер, же не теряя ни минуты, проследовал вслед за Сэмом, который вышел на улицу и велел Стену не выпускать детей на улицу.

Мальчику не удалось пройти мимо Стена, к тому же окно в туалете давно заделали и на улицу просто так было не выбраться, поэтому Оливер припал к окну в холле и через тонкие деревянные окна смотрел, как директор на морозе допрашивал Ника, которого на улицу выгнали без верхней одежды, и смутно слышал обрывки фраз типа «паршивый ублюдок», «тебе бы пальцы поотрывать», «у тебя отобьёт это всякую охоту малевать подобную херню». Оливер смекнул, что директор ведёт речь о рисунках друга. «Чёрт! Ему подсунули рисунки Ника с карикатурами на него самого, – Оливер с досады дёрнул себя за волосы и потёр переносицу. – Киллиган в ярости. Что он с ним сделает?» Он увидел, как Ника заставили снять свитер, и он остался в одной майке. Сэм поставил его на колени спиной к директору. От нереальности происходящего у Оливера по телу поползли мурашки, он прирос к окну не в силах закричать или позвать на помощь, и только когда Киллиган занёс свою трость, и она опустилась на спину друга, Оливер закричал вместе с Ником, как будто на него самого сейчас обрушился удар. Директор набирал обороты, видимо, ему доставляло огромное удовольствие мучить мальчика. Оливер хотел быть там с ним рядом. С самого начала все горести, побои и издевательства они терпели всегда вместе и никогда по отдельности. Мальчик забарабанил в окно, его обуяло отчаяние, страх за друга и бешеная злоба на директора и воспитателя. Он порывался пробежать через вахту мимо Стена на улицу. Но вахтёр взял его за ухо и принялся орать, что он нарушает дисциплину в приюте. Оливер брыкался, пытался освободиться, но всё без толку. Донован же всё это время наблюдавший за развитием ситуации чуть ли не приплясывал в порыве тупой радости. «Отличное представление! Так этому жиртресту и надо. Ты ещё не знаешь педик, какой сюрприз ждёт тебя». Оливер только сейчас его увидел, собрал всю свою ненависть и зыркнул на парня, но это его только больше развеселило. Крики на улице так и не умолкали, и Оливер ничего не мог с этим поделать, он чувствовал себя бесполезным и слабым ребёнком, который неспособен ничегошеньки сделать для друга. Стен хотел было выгнать его на лестничную клетку, но к нему подоспела Уэнди.

– Что происходит?

– Да вот, мальчуган ломится на улицу, чуть окно не разбил, да ещё пытается со мной драться, вон как укусил мелкий выродок! – Стен с готовностью изливал бы свои чувства по поводу этой ситуации ещё долгое время, но Уэнди не дала ему такой возможности.

– Отпустите его, – от ледяного тона медсестры Стен даже немного опешил.