Ковчег спасения. Пропасть Искупления

Скади осмотрелась. Она оказалась в довольно просторном помещении – таких было несколько в недрах машины. Тут можно встать в рост; черные вогнутые стены испещрены портами для компадов.

– Это случилось здесь?

– Да. Градиент поля в этом месте был наивысшим.

– Я не вижу тела.

– Вы просто невнимательно смотрите.

Скади проследила за взглядом двигателиста. Затем подошла к стене, коснулась затянутыми в перчатку пальцами. Издали такая же глянцево-черная, как и прочие стены, эта вблизи оказалась пунцово-алой. Немалая часть поверхности была покрыта ровным четвертьдюймовым слоем влажной вязкой субстанции.

– Надеюсь, это не то, про что я подумала?

– Боюсь, именно то.

Скади провела пальцем по субстанции. Та даже при нулевой гравитации была достаточно клейкой, чтобы образовать однородный, мягкий, прочно приставший к стене слой. Местами чувствовались твердые сгустки – наверное, обломки кости либо аппаратуры, – но ничего крупнее наперстка.

– Расскажите, что случилось.

– Он очутился вблизи фокуса. Скачок ко второму квазистационару длился лишь миллисекунды, но хватило и того. Любое движение могло оказаться роковым, даже непроизвольная судорога. Возможно, он умер еще до того, как ударился о стену.

– Как быстро он двигался?

– Думаю, с легкостью мог достичь нескольких километров в секунду.

– Скорее всего, боли он не ощутил. Удар был заметным?

– По всему кораблю. Будто взорвалась небольшая бомба.

Скади приказала перчаткам очиститься. Багровая слизь стекла назад, на стену. Скади вспомнила Клавэйна и позавидовала. Уж он-то, наверное, совершенно равнодушен к подобным зрелищам. За солдатскую карьеру навидался жути – и приучился не реагировать на вид изуродованной человечины. Скади же, за одним-двумя исключениями, воевала лишь дистанционно.

– Скади?

Должно быть, игра цветов на гребне выдала смятение.

– Обо мне не беспокойтесь. Лучше выясните причину неисправности и примите меры к тому, чтобы она не повторилась.

– А как с программой испытаний?

– Конечно же, она продолжается. И пожалуйста, приберитесь здесь.

Фелка плавала в закоулке своего жилища. На месте многочисленных инструментов, ранее присоединенных шнурами к талии, теперь витали хаотичным роем клетки. Когда Фелка двигалась, они тихо клацали, соударяясь. В каждой клетке сновало несколько белых мышей, они обнюхивали и царапали решетки. Фелка на мышиное беспокойство внимания не обращала. Грызунам недолго сидеть взаперти, вскоре их накормят и предоставят свободу. Разумеется, в известных пределах.

Сощурившись, она глянула в сумрак. Свет просачивался лишь из соседней комнаты, отделенной от этой изогнутой горловиной коридора из дерева цвета карамели.

Фелка нащупала присоединенную к стене ультрафиолетовую лампу, включила. Одну стену комнаты застилала пластина бутылочно-зеленого стекла. За ней находилось нечто, на первый взгляд напоминающее деревянный водопровод: переплетение труб, каналов, клапанов, насосов и вентилей. Балки и рычаги непонятного назначения соединяли части лабиринта. У каждого канала, у каждой трубы одна стенка оставалась стеклянной, так что все перемещающееся по этому лабиринту было видно снаружи.

Фелка уже запустила туда дюжину мышей через одностороннюю дверцу, расположенную у края пластины. Мыши быстро разбежались в разные стороны и теперь находились в метрах друг от друга; каждая вынюхивала себе путь. Отсутствие гравитации ничуть не смущало мышей, они цепко хватались за дерево и могли лазать без помех в любом направлении. Грызуны посмышленей приучались плыть в невесомости, лишь изредка отталкиваясь от стенок. Но происходило это лишь через несколько часов пребывания в лабиринте, после ряда обучающих циклов.

Фелка потянулась к одной из клеток, приставила ее к дверце, убрала решетку. Радуясь свободе, мыши юркнули в лабиринт.

Фелка наблюдала, затаив дыхание. Рано или поздно мышь доберется до дверцы, соединенной со сложной системой подпружиненных деревянных рычагов. Мышь толкнет створку, рычаги задвигаются. Иное движение передастся далеко, и метра за два от мыши сдвинется заслонка. Другая мышь, перемещавшаяся в удаленном участке лабиринта, вдруг обнаружит, что проход заблокирован. Возникшая необходимость выбирать путь перегрузит озабоченностью и тревогой крошечный умственный аппарат грызуна. Весьма вероятно, что выбор второй мыши активизирует изменения в новой части лабиринта. А Фелка, плавая у стеклянной стены, увидит череду изменений, множество пермутаций, осуществляемых программой, генерируемой случайно бездумными, примитивными существами.

Но Фелке быстро наскучивали даже такие интересные занятия. Лабиринт – всего лишь начало. Она запустила это устройство в почти полной темноте, лишь при ультрафиолетовом свете. Мыши были модифицированные; особые гены заставляли их белки флуоресцировать в видимом диапазоне под ультрафиолетовым облучением. За стеклом мыши казались ярко-фиолетовыми пятнами. Фелка наблюдала с энтузиазмом – впрочем, быстро гаснущим.

Лабиринт был целиком и полностью ее изобретением. Сама спроектировала его, изготовила деревянные механизмы. Сама заставила мышей светиться в темноте – и это было совсем несложным в сравнении с кропотливым вытачиванием деревянных механизмов, и в особенности с их подгонкой и отладкой. И одно время казалось, усилия того стоят.

Одним из немногих явлений, еще интересовавших Фелку, было возникновение разума. На Диадеме, первой планете, посещенной после бегства с Марса на самом первом сочленительском звездолете, Клавэйн, Галиана и Фелка изучали огромный кристаллический организм – живой, но тративший годы на выражение простейших «мыслей». По его синапсам не бежали электрические сигналы, вместо них по меняющейся системе капилляров, пронизывающей древний ледник, ползали черные безмозглые черви.

Клавэйн с Галианой не дали Фелке вдоволь насладиться изучением ледника, увезли ее – и она этого не простила. С тех пор питала интерес к системам, где непредсказуемым образом возникало сложное поведение из-за взаимодействия простых частей. Программировала и запускала множество численных моделей – но так и не убедила себя, что ухватывает сущность проблемы. Если сложное поведение и возникало – а это происходило нередко, – Фелка не могла избавиться от ощущения, что, сама того не ведая, изначально встроила это поведение в модель.

Другое дело – мыши. Фелка отказалась от цифровых моделей, и эксперименты с мышами стали очередным шагом на пути развития аналоговых.

Первая построенная Фелкой аналоговая машина работала на воде. Источником вдохновения послужило описание прототипа, обнаруженное в электронных архивах Материнского Гнезда. Века назад, еще до эпохи Транспросвещения, кто-то придумал компьютер, предназначенный моделировать перемещение денег в процессе функционирования экономики. Компьютер состоял из множества стеклянных колб, клапанов, тщательно отрегулированных сочленений. По-разному окрашенные жидкости представляли разные рыночные факторы и экономические параметры: учетные банковские ставки, инфляцию, условия торговли. Машина булькала и журчала, решая отчаянно трудные интегральные уравнения посредством элементарной прикладной гидродинамики.

Устройство очаровало Фелку. Она воспроизвела прототип, добавила несколько искусных деликатных усовершенствований. Но машина, при всей ее занятности, дала лишь туманные намеки на возникновение сложности из простоты. Слишком детерминистичной она была, слишком жестко зарегулированной, чтобы выявить нечто воистину неожиданное и удивительное.

А потом появился лабиринт с мышами – воплощенными случайностями, четвероногим хаосом. Фелка соорудила машину для использования их хаотичности, для непроизвольного перехода из состояния в состояние. Сложнейшая конструкция из рычагов и переключателей, из люков с крышками и сочленений постоянно менялась, непрерывно ползла сквозь фазовое пространство – головоломную, огромной размерности, линейную оболочку всех возможных конфигураций.

В этом фазовом пространстве существовали аттракторы – как планеты и звезды, прогибающие ткань пространства-времени. Приближаясь к одному из них, лабиринт зачастую выходил на подобие орбиты, осциллировал вокруг, пока внутренняя нестабильность либо внешнее воздействие не отбрасывали систему от аттрактора. Обычно для схода с орбиты достаточно было запустить в лабиринт новую мышь.

Иногда лабиринт впадал в состояние аттрактора и вознаграждал мышей более чем обычным количеством пищи. Фелку интересовало, могут ли мыши, действуя неосмысленно, не будучи способны к согласованному поведению, тем не менее привести лабиринт в окрестность аттрактора. Если бы такое произошло, оно было бы очевидным признаком возникновения сложности из простоты.

Однажды нечто подобное случилось. Но с тех пор мышиная стая ни разу не повторила успеха. Фелка запустила больше грызунов, но они лишь застопорили лабиринт, загнали к другому аттрактору, где ничего интересного не происходило.

Интерес к лабиринту еще не совсем пропал. Оставались нюансы поведения, не понятые до конца, и это сдерживало подступающую скуку. Но ее призрак уже встал в полный рост. Фелка знала: лабиринта хватит ненадолго.

Лабиринт беспрерывно щелкал и цокал, словно готовящиеся отбить время древние часы с кукушкой. Клацали открывающиеся и закрывающиеся дверцы. Детали машины с трудом различались сквозь стекло, но светящийся поток мышей с достаточной ясностью показывал меняющуюся геометрию лабиринта.

– Фелка!

В дверном проеме появился человек. Вплыл, задержался, упершись пальцами в полированное дерево стены. Фелка различила его лицо. Сумрак подчеркивал необычность лысой головы – удлиненной, серой, яйцеобразной. Фелка всмотрелась в лицо и по совокупности признаков предположила, что это явился Ремонтуар. Но если бы в комнату вошли шесть-семь мужчин того же физиологического возраста с подобными же неестественно детскими чертами, Фелка не смогла бы узнать среди них Ремонтуара. Только то, что он недавно посетил ее, и позволило сделать определенный вывод.

– Здравствуйте, Ремонтуар.

– Можно зажечь свет? Или нам лучше поговорить в другой комнате?

– Можем и здесь. Эксперимент на ходу.

– Свет его не испортит? – осведомился Ремонтуар, взглянув на стеклянную стену.

– Нет, но я не смогу видеть мышей.

– Клавэйн подойдет с минуты на минуту, – сообщил гость.

Она охнула, завозилась с контролем освещения. В комнате замерцал бирюзовый свет, затем его источник стабилизировался.

Фелка всмотрелась в лицо Ремонтуара, изо всех сил пытаясь прочесть выражение. Хотя она многое знала об этом человеке, его лицо казалось неясным, полным двусмысленности, постоянно меняющимся. Даже простейшие эмоции удавалось распознать ценой колоссального напряжения – будто невооруженным глазом изучаешь едва заметное созвездие. Иногда случалось, что устаревшие имплантаты Фелки улавливали мимику, которая целиком ускользала от внимания других людей. Но обычно доверять своим суждениям о лицах Фелка не могла. Имея это в виду, она решила, что на лице Ремонтуара, скорее всего, отражаются тревога и озабоченность.