Она под запретом

Я успеваю поймать встревоженный взгляд Данила, перед тем как выскочить из-за стола. Меня раздирает от унижения, потерянности и чувства вины. Если бы было можно, я бы выбежала на улицу босиком и на этот кошмарный ужин, организованный в честь моего возвращения, точно бы не вернулась.

Что может быть хуже, чем стать причиной чужой перепалки и не иметь возможности вставить хоть слово? Мозг лихорадочно мечется. У меня есть деньги – те, которые присылал мне Пётр на карманные расходы. Их хватит на оплату услуг риэлтора и аренду квартиры, но дальше нужно будет справляться самой. На поиски работы тоже потребуется время, как и на то, чтобы получить первую зарплату. Страшно. Но бояться всё же приятнее, чем ощущать на себе клеймо приживалки.

Я кусаю губу, чтобы не расплакаться. Даже в день приезда он не мог вести себя нормально. Да, Арсений не обязан меня любить, но неужели по-человечески сложно хотя бы попытаться понять? Я совсем одна. У меня нет вообще никого: ни отца, ни мамы, ни дедушек с бабушками. Даже сейчас, когда так отчаянно хочется реветь, рядом нет никого, кто мог бы меня утешить.

Очутившись в туалете, я включаю кран и в оцепенении смотрю, как вода с журчанием убегает в хромированный слив. Надо быть благоразумнее. Сбегать сейчас совсем не вариант. Остальные не виноваты, что у Арсения пунктик насчёт меня. Но как досидеть до конца ужина и не вздрагивать каждый раз, когда он решит заговорить? Это одна из причин, почему я боюсь сводного брата: он слушает только себя. Что бы ни сказал Пётр, это не остановит его от того, чтобы и дальше подвергать меня череде унижений. Отчим прекрасно ко мне относится, но его старшему сыну я не конкурент.

– Надеюсь, ты не плачешь из-за того, что Арс решил остаться собой?

Я оборачиваюсь. В дверном проёме стоит Данил. На губах играет ободряющая улыбка, но глаза остаются серьёзными.

– Нет. Не планирую доставлять ему такого удовольствия.

– Вернёшься к столу? Луиза как раз заканчивает материться.

– Рыба слишком вкусная, чтобы её бросить, – я предпринимаю попытку улыбнуться. Не хочу выглядеть в его глазах слезливой истеричкой. – Мне просто хотелось перестать чувствовать себя просроченным товаром.

Я выключаю кран и, быстро оглядев своё отражение, иду к двери. Унижение понемногу стало сходить на нет, но потрясение никуда не ушло. Хотя сейчас именно оно не позволяет мне по-дурацки трепетать от того, что Данил пошёл за мной, чтобы утешить.

– За столом счёт три – один, – по мере моего приближения улыбка на его губах становится шире. – А ты такая высокая стала. Наденешь каблуки – будешь одного роста со мной.

– Не преувеличивай, а то я почувствую себя страусихой.

Я думала, мы вместе пойдём в гостиную, но Данил стоит на месте. Его взгляд странно скользит по моей щеке к подбородку, отчего меня бросает в жар, а в груди становится тесно и неуютно.

– Ты изменилась.

И тон его странный. Другой. Такого я ещё не слышала, и потому он производит на меня глубокое впечатление. Я тоже не могу пошевелиться и даже про то, что мне нельзя так долго разглядывать его лицо, забываю. Не вижу, а скорее чувствую, как Данил заносит руку, будто собираясь меня коснуться, и вздрагиваю от звука металлического голоса:

– К столу вернитесь.

Магия момента, которого не должно было случиться, рассеивается, замещаясь паникой. Арсений ведь ничего плохого не подумал? Потому что я бы никогда. Данил принадлежит Луизе, и я бы никогда не позволила себе переступить черту.

– Секунду, – на удивление спокойно произносит Данил и, отступив, кивает мне. – Пойдём.

С колотящимся сердцем я обхожу его и, избегая смотреть на Арсения, быстро иду по коридору. С момента моего прилёта на родину прошла всего пара часов, но они успели превратиться в катастрофу.

Остаток ужина проходит в ощутимом напряжении. Даже весёлая болтовня Луизы не в силах поднять градус упавшего настроения. Все понимают, что вечер безнадёжно испорчен. Когда у Петра звонит телефон, и он отходит поговорить, я тоже выхожу из-за стола.

– Спасибо за ужин, – говорю я, глядя на самого безопасного человека, Луизу. – Я, наверное, сегодня пораньше лягу спать.

Слева доносится пронзительный звук упавших на тарелку приборов: реакция Арсения. Именно она становится причиной, по которой я впервые в жизни позволяю себе укол в его адрес:

– На завтра у меня много планов: например, слезть с чужой шеи.

От собственной смелости меня бросает в жар, и до того, как остальные успеют увидеть мои пунцовые щеки, я отворачиваюсь.

Моя спальня находится в самом конце коридора. Мама однажды пошутила, что Арс меня невзлюбил, потому что мне досталась та комната, которую он хотел себе. Мама вообще часто шутила. Это одна из многих вещей, которых мне недостает после её смерти.

В комнате со дня моего отъезда всё осталось по-прежнему, разве что цвет штор изменился и с подоконника исчезла маленькая пальма, которую я долгое время пыталась превратить в могучее африканское дерево. Моя сумка стоит на кровати, чемодан приютился возле кресла. В груди тепло ёкает. Это Данил их сюда поднял.

Я скидываю толстовку, собираясь пойти в душ, и испуганно подпрыгиваю на месте от резкого звука. Кто-то дёрнул снаружи дверь. Так, словно думал, что она открыта. К горлу подступает паническая тошнота. Так делает только один человек в этом доме. Арсений.

4

Я затаиваю дыхание и гипнотизирую дверную ручку, отчаянно желая, чтобы этот грубый, бесцеремонный звук оказался не более чем случайностью. Ведь если это действительно Арсений, то вряд ли он пришёл извиниться или пожелать мне спокойной ночи. Понятия не имею, что ему нужно, но на моей памяти ни один наш разговор не заканчивался ничем хорошим.

В течение нескольких секунд бронзовая рукоятка остаётся неподвижной, и когда я начинаю думать, что удалось урвать шанс на спокойствие, раздаётся стук. Требовательный, нетерпеливый, словно человеку по ту сторону необходимо срочно забрать что-то принадлежащее ему.

Я невольно озираюсь по сторонам в поисках убежища. Слабовольный, трусливый порыв, за который я мысленно отвешиваю себе оплеуху. Перед Арсением я ничем не провинилась. Это его отец захотел, чтобы я вернулась домой. Я не собираюсь сидеть ни у кого на шее и завтра же начну искать работу. Выспаться с дороги – это моё право.

К двери я шагаю через силу, стараясь делать это бесшумно в надежде, что за ней никого не окажется. Как бы не так. В приоткрывшемся зазоре на меня холодно смотрят синие глаза.

– Ты что-то хотел?

Я отшатываюсь, потому что Арсений, не удостоив меня ответом, без разрешения протискивается внутрь спальни и с грохотом захлопывает за собой дверь.

Паника холодит кожу, заставляя меня пятиться к стене. Ещё утром, сидя в аэропорту Лозанны, я была уверена, что переросла свой страх перед сводным братом. «Целых четыре года прошло, – говорила я себе, – я повзрослела». Но нет. В его присутствии я снова ощущаю себя пятнадцатилетним подростком, неловко прикрывающим руками не до конца оформившуюся грудь.

– Зашёл прояснить кое-что в отсутствие твоих защитников, – взгляд Арсения падает на мой раскрытый чемодан, затем – на свитер, переброшенный через спинку кресла и лишь потом многотонной ношей ложится на меня. – Ты теперь совершеннолетняя, и делать скидки на твою недееспособность больше нет нужды. Слушай внимательно. Отец и без того дал тебе больше, чем ты и твоя мать заслужили. Не стоит распаковывать своё шмотьё. Не думай, что образ несчастной сиротки поможет тебе продержаться в этом доме ещё хоть сколько-нибудь времени.

Я обнимаю руками голые плечи и, наконец, задаю вопрос, который столько лет не даёт мне покоя.

– За что ты так меня презираешь? Я ведь совсем ничего тебе не сделала.

– Мне не нравится навязанное общество людей, которых я не уважаю. Мне была отвратительна твоя мать, и я не вижу ни единой причины терпеть её малолетнюю копию. Шкаф дорогого тряпья и престижное образование – хорошие отступные для прилипалы вроде тебя. Кормушка прикрыта, мышонок.

Кровь бросается мне глаза, а пульс начинает бесноваться. Я не умею защищать себя, но Арсений сказал, что ему отвратительна моя мама. Мой самый близкий человек, которого нет в живых. Ещё никогда я не была так близка к тому, чтобы броситься на него и расцарапать его ледяное лицо.

– Мне ничего не нужно от тебя или от твоей семьи. Я здесь только потому, что Пётр меня пригласил, а я к нему прекрасно отношусь. И к Луизе тоже. Это из-за них я здесь. Ты бы, разумеется, предпочёл, чтобы я спала на уличной лавке, но я стараюсь не учитывать мнение людей, которые мне безразличны. А если ты ещё раз попробуешь оскорбить мою покойную мать, я…

Бушующий гнев мешает мне быстро складывать мысли. На последней фразе я запинаюсь и моментально ловлю кривую ухмылку Арсения.

– И что тогда? Что ты сделаешь?

– Я тебя ударю, – лепечу я, давясь накаляющимися эмоциями. – Я больше тебе не позволю… Все три года, что я жила здесь, стали отвратительными из-за тебя… Я никого не просила приводить меня сюда и селить в этот дом. Я не виновата в том, что моя мама и твой отец полюбили друг друга…

– Попробуешь меня ударить – сильно пожалеешь, – произносит Арсений скучающим тоном, словно мой словесный порыв успел его утомить. – Слушай дальше. Моя сестра за своей болтовней многого не замечает, но это не значит, что не вижу я. Не суйся к Данилу. Хочешь продолжать пускать на него свои подростковые слюни – ради бога. Сделаешь больно Луизе, я от тебя мокрого места не оставлю.

Лучше бы он отвесил мне пощёчину. Лучше бы обозвал. Только бы не слышать этого.

– Убирайся отсюда, – я стискиваю кулаки, по щекам предательски катятся слёзы. Раз за разом Арсений бьёт меня по самому больному. Всё это время он знал о моей влюблённости и теперь сполна наслаждается моим унижением. Я бы никогда не встала между Данилом и Луизой. Он не имеет права меня в этом обвинять. – Уходи.

Его взгляд задерживается на моих намокших щеках, касается шеи и задевает грудь. В таком состоянии мне даже плевать, что я стою перед ним в одной майке и без лифчика, чего не позволяла себе ни разу со времён своего пятнадцатилетия. Я устала прогибаться под его ненависть ко мне.

– Я плачу. Миссия выполнена. Уходи.

Не дожидаясь, пока услышу очередную колкость, я бросаюсь к двери и распахиваю её. Отчаянные вдохи жгут грудь. Хочу, чтобы он поскорее ушёл. Пусть уйдёт.