Побежденный. Барселона, 1714

– Я пытаюсь вас выгородить, а вы мне отвечаете ругательствами! – закричал я. – Мое благородное ремесло инженера не имеет ничего общего с той грязной войной, которую ведете вы.

Мы обменялись еще несколькими оскорблениями. Наша перебранка не имела никакого смысла и только доказывала, насколько далеки друг от друга были наши позиции. Я по-прежнему понимал войну так, как меня научили в Базоше, и считал ее чисто техническим упражнением, не запятнанным враждебными чувствами и смягчаемым благородством духа противников. По законам Базоша, война могла и, собственно, должна была вестись без эмоций, которые подобны облакам, скрывающим рациональный пейзаж инженерного искусства. Битвами управлял разум, и он превращал сражения в некое подобие шахматных партий, исход которых решал не свинец. Если бы какой-нибудь солдат признался Вобану в том, что ненавидит врага, маркиз, вне всякого сомнения, сказал бы ему в ответ: «Господи, да какое зло причинил вам противник?» А для таких типов, как Бальестер, война была вопросом жизни и смерти. Нет. Она была даже важнее, ведь они были убеждены, что в этих боях решались вопросы более значительные, чем судьба каждого из них, простых смертных. С моей точки зрения, естественно, такие взгляды могли проповедовать только безумцы: военный инженер столь же далек от мистики, как часовщик.

Верно и то, что я уже успел увидеть, как ноги сотен повешенных раскачиваются на ветру среди сосновой хвои, передо мной уже предстала трагедия Хативы и маленькая девочка с собакой у ног мертвой матери. Однако стены моего воспитания были слишком прочными, чтобы их могли разрушить несколько грустных картин. Что касается Бальестера, тут я сдался – не имело смысла тратить силы. Я подумал, что в этом человеке сочетались в равной пропорции черты бандита и фанатика.

– Ну, как вам будет угодно, можете ничего не говорить! – сказал я ему. – Я в первый раз в жизни вижу человека, который предпочитает поскорее расстаться с жизнью, а не продлить ее.

Испанскому капитану, пославшему за переводчиком, надоело слушать наши с Бальестером препирательства и ничего не понимать, и он потребовал – не слишком любезно, – чтобы я изложил ему суть нашей беседы.

– Микелеты этого района выполняют распоряжения генерала Джонса, английского коменданта Тортосы, – принялся сочинять я. – Им было поручено захватить этот городишко и ждать здесь новых распоряжений. Этот тип говорит, что связной прибудет завтра рано поутру и передаст приказ ему лично.

Как я и предполагал, испанцы решили использовать Бальестера в качестве приманки для связного, а потому отложили его казнь.

– Ты получил несколько лишних часов жизни, – сообщил я пленнику. – Приведи в порядок свои дела.

Я все это просто выдумал. На следующее утро никакой связной не появился бы, но мне ничто не угрожало. Военные подумают, что микелеты побоялись приблизиться или, возможно, обнаружили обман. Зачем я так поступил? Понятия не имею; вероятно, я успел перенять от Джимми желание оказывать королевские милости, которое не имеет ничего общего с добротой. А может быть, мой поступок объяснялся уроками Вобана, который наказывал своих побежденных врагов любезным с ними обращением. Не думаю, что я выгородил Бальестера по доброте сердечной, потому что к этому времени уже стал порядочной сволочью. И вот вам доказательство: я тут же забыл о нем, заприметив одну южную красавицу, такую же юную, как мы с Бальестером, и поспешил к ней. Даже на расстоянии можно было понять, что она удивительно хороша, несмотря на грязный платок, покрывавший ее голову. Я заметил ее, проходя мимо длинного сарая без дверей, который сейчас служил конюшней для двадцати или тридцати лошадей испанских солдат. Девушка работала внутри – ворошила сено. Заметив меня, красавица отвела взгляд.

Послушайте, я разделял постель с женщинами всех широт, и кожа некоторых из них поражала меня своим необычным цветом. В бесконечном споре о том, какие дамы самые красивые в мире, я отдаю предпочтение француженкам. Такие обобщения обычно весьма далеки от истины, но это, пожалуй, справедливо. Тем не менее каждое правило допускает исключения, и среди женщин Средиземноморья попадаются отдельные исключительные экземпляры. Эта девушка была прелестна. Из-под платка выбивались и падали ей на плечи густые кудри, черные как вороново крыло.

Какой-то проходивший мимо сержант предупредил меня:

– Держись от нее подальше, она больная. Поэтому мы ей и дали эту работу, так никакой конокрад сюда не сунется.

Наверное, это зависит от характера: стоит некоторым людям услышать «не ходи», как они тут же именно это и делают. Я вошел в эту длинную конюшню, остановился, опершись локтем на круп лошади, и стал жевать соломинку, пристально глядя на девушку с нескольких шагов. Она даже не посмотрела в мою сторону и продолжала раскладывать сено по кормушкам, делая вид, что не замечает меня.

– Подойди сюда, – приказал ей я.

Когда она встала передо мной, я смог рассмотреть ее получше. Девушка действительно была очень молода. Ее точеный носик казался еще изящнее благодаря небольшой горбинке. Я очень медленно поднес палец к ее щеке. Красавица отпрянула, но моя рука заставила ее прижаться к стене. Кончик моего пальца дотронулся до ее кожи и коснулся одной из отвратительных темных язв. Для остальных людей она, конечно, могла сойти за заразную больную, но ученика Базоша, всегда внимательного к самым мелким деталям, обмануть не могла. Я сковырнул корочку на ее щеке, а потом поднес палец к губам и облизнул.

Кашица из малины. Какая хитрунья! Ей не только удавалось получить работу благодаря своей мнимой болезни, но к тому же эти ложные язвы служили ей прекрасным щитом от насильников. Когда девушка поняла, что ее хитрость раскрыта, ее бледные щеки покрылись гневным румянцем.

Ладно, не воображайте, пожалуйста, что я собираюсь читать вам нотацию о злоупотреблениях солдат. Мне пришлось общаться с военными половины стран нашего мира, а потому понять их мне нетрудно. Рядовой солдат родится бедняком и умирает бедняком, а вооруженный человек может заполучить имущество, которого ему бы не видать как своих ушей, не будь у него в руках ружья. Все добро, нажитое людьми, и сами их жизни оказываются во власти солдат и зависят исключительно от моральных принципов потенциального мародера. Не буду спорить, насиловать беззащитных женщин очень некрасиво, но я лишь хотел сказать, что осуждать грабителей и насильников легко, а удержаться от соблазна мародерства – трудно.

Нет, я не стал ее насиловать. Возможно, из-за воспитания: если человек учился в Базоше, он склонен обращаться с женщинами на манер Вобана, а не Кегорна. Я просто говорю об этом, чтобы на собственном примере показать, что происходило на всей оккупированной территории Каталонии: в эту самую минуту сотни и тысячи солдат направлялись в сараи, похожие на тот, где находились мы, волоча за собой женщину и угрожая ей саблей.

Эта страна слишком мала, чтобы устроить на постой в домах такое огромное количество солдат. Много лет спустя мне довелось встретиться с одним типом, который во время войны был алькальдом городка Баньолес, где проживало не более восьмисот душ. Практически все девственницы были лишены невинности, а семьдесят три женщины забеременели. Когда алькальд обратился с жалобой к оккупационным властям, их реакция оказалась типичной для этих захватчиков: его арестовали. Даже голландцы в XVI веке не испытывали таких притеснений от войск герцога Альбы.

Я допросил красавицу. Звали ее Амелис, и в Бесейте, где мы сейчас находились, она оказалась случайно. Но тогда что ей здесь нужно? По ее словам, она перемещалась вслед за войсками и нанималась выполнять самую разную работу. Я хотел было продолжить свое дознание, чтобы вытянуть из нее какие-нибудь дополнительные сведения, но тут-то все и началось.

Раздались беспорядочные выстрелы, не похожие на дружные залпы регулярных войск. Они звучали с разных сторон и сопровождались варварскими криками. Чего-чего, а осторожности таракана у меня всегда было в избытке, поэтому я не вышел из нашего прямоугольного сарая, а, наоборот, отступил в самый дальний угол, увлекши за собой Амелис в качестве заложницы. Мы забились в кучу соломы, я зажал ей рот рукой и замер. Что бы там ни происходило снаружи, я наверняка узнаю обо всем и так – никакой необходимости проявлять героизм не было. И действительно, мне не пришлось долго ждать, чтобы узнать, кто явился в городок и зачем. Неожиданно в сарай вбежал испуганный солдат в белом мундире, рассчитывая найти здесь убежище. Но он не успел спрятаться – его преследовали несколько микелетов, которые прикончили беднягу, как паршивого пса, размозжив ему голову, и отправились за новой добычей. Пока разворачивалась эта жуткая сцена, я сдвинул ладонь, зажимавшую рот Амелис, чтобы прикрыть ей глаза. Девушка оказалась достаточно любезной и осторожной и не закричала.

Вот каким оказался эпизод, связанный с микелетами, в котором мне пришлось принять непосредственное участие. В атаках, подобных той, которую они организовали в Бесейте, проявлялась вся непредсказуемость этих вояк и отсутствие у них нормальной военной логики. Их только что хорошенько отделали, им пришлось отступить, потеряв тридцать человек и оставив в руках противника своего командира, Бальестера. Кому могло прийти в голову, что они начнут контратаку против превосходящих сил противника, когда ими даже некому было командовать? И тем не менее они вернулись просто потому, что любили Бальестера и хотели его освободить.

Микелеты воплощали принцип, о котором часто забывают, но к которому я питаю искреннее уважение: во время войны безумие нередко вознаграждается, потому что неожиданность дает безумцам немалое преимущество. И в тот день они одержали победу! Испанские офицеры разошлись по разным домам, и нападение застало их без штанов. Солдатами никто не занимался и не направлял их действия. Со всей возможной осторожностью я выглянул в окно. Вдалеке, на городской площади, стоял Бальестер собственной персоной. Он опять обрел свободу, его окружали друзья, и в этот момент бывший пленник собирался перерезать глотку человеку, который полчаса назад его допрашивал. Капитан стоял на коленях, а командир микелетов – за его спиной. Бальестер одной рукой приподнял пленному подбородок, а другой вонзил ему кинжал около уха. Лезвие показалось с противоположной стороны шеи, и тогда главарь микелетов одним движением перерезал бедняге горло.

Думаю, не стоит объяснять, как меня обеспокоила эта милая сцена. Для Бальестера я был паршивым бутифлером. И думать не хотелось о том, какая судьба меня ждет, попади я к нему в руки. Наверняка гибель капитана показалась бы мне очень легкой, потому что смерть от ножа не идет ни в какое сравнение с пытками, которые способны были изобрести микелеты.

Мне оставалось только затаиться и ожидать прихода ночи. Тогда я мог бы смыться из этого стойла. Мы провели несколько часов на земле, под грудой соломы. Я прижимался к спине Амелис, точно мы были двумя ложками, моя щека касалась ее щеки, моя рука снова зажимала ей рот – наша вынужденная близость выглядела довольно странно. Шея девушки очень хорошо пахла, а солома напомнила мне о Жанне. Такова человеческая натура: там, снаружи, люди стреляли друг в друга и перерезали глотки, я мог оказаться следующим, и, несмотря на это, тело некоей Амелис, скрытое от меня одеждой, неизбежно вызывало у меня в памяти образ нагой Жанны.

Наконец наступила ночь. Не вставая с земли, я прошептал на ухо моей смуглой красавице:

– Если я тебя сейчас отпущу, ты меня выдашь и они тут же бросятся по моим следам. Поэтому ты должна пойти со мной. Мне надо только уйти отсюда живым. Веди себя хорошо, и через часок я тебя отпущу. Понятно?

Она кивнула. Я снял ладонь с ее рта, но, прежде чем разжать руки, на всякий случай сказал ей необычайно ласковые слова:

– Только пискни, и я тебя придушу.

Дверь сарая выходила на улицу, и там меня неизбежно заметил бы кто-нибудь из этих убийц, не носивших мундира. Дальний конец здания, напротив, находился в двух шагах от леса. Я рассчитывал выбраться наружу через маленькое окошко в стене, но не знал, как это сделать, потому что отверстие было слишком узким, чтобы мы могли пролезть через него одновременно. Если девушка пролезет первой, она, оказавшись снаружи, наверняка бросится наутек и закричит. Если же первым полезу я, она тут же развернется и убежит. Амелис была умной девушкой, и мне не понадобилось объяснять ей, что меня затрудняло.

– Вали отсюда поскорее, – прошептала она скорее с раздражением, чем враждебно. – Зачем мне добиваться, чтобы тебя убили? Я никому ничего не скажу.

– Так я тебе и поверил.

Я поднял ее за бедра и запихнул в проем окна, а потом втиснулся туда сам, локоть к локтю с Амелис. Глинобитная стена оказалась очень толстой, гораздо толще обычного, – может быть, ее сделали такой, чтобы в помещении было прохладней. В результате окно превратилось в туннель длиной около метра, и мы в нем застряли: руки и головы торчали наружу, туловища были зажаты в узкой норе, а ноги болтались по другую сторону стены.

– Не бойся, – сказал я Амелис, – я учился в одном месте, где меня натаскали решать такие задачи.

– Неужели? – заворчала она. – Видно, ты не слишком преуспел в учении.

– Видишь ли, анатомическая наука доказала, что, если в отверстие в траншее или в шахте проходят плечи, то пройдет и все тело. Если же пространство несколько у?же, надо просто вывихнуть одно плечо, а потом, оказавшись на свободе, вправить его на место, и вся недолга.

Ее огромные глаза раскрылись еще шире.

– Ты собираешься вывихнуть себе плечо?

– Ну конечно нет, я вывихну плечо тебе, – ответил я ей. – А потом вправлю. Это будет нетрудно, потому что я смогу орудовать обеими руками и хорошо знаю, как это сделать.

Она осыпала мою голову ударами своих кулачков.

– Ты уже несколько часов меня лапаешь, а теперь решил сломать мне спину. Не смей меня больше трогать – ни за плечи и вообще ни за что!

Я зажал ей рот.

– Заткнись!

Сам не знаю, как нам удалось выбраться. Мне кажется, что я сломал деревянную раму, просвет стал чуть-чуть шире, мы просочились на другую сторону, точно две гусеницы без костей, и упали на землю. Я поднял ее одним рывком и повлек за собой в лес.

Бесейте прятался среди великолепных лесов, напоминавших волшебный лабиринт, которые служили убежищем нескольких отрядов микелетов. Войска Двух Корон располагались в юго-восточном направлении, и я двинулся туда.

Сосняк был не слишком густым, и луна заливала его янтарным светом. Сверчкам нет никакого дела до войн, а ночная прохлада позволяла забыть о полуденном зное. Если бы поблизости не было этих безумных головорезов, наша ночная прогулка показалась бы мне очень приятной. Когда мы удалились на достаточное расстояние, я осмелился говорить в полный голос.

– Хороши же твои дружки! – заметил я. – Ты видела несчастного солдата, который забежал в конюшню? Его забили палками, чтобы сэкономить одну паршивую пулю.

Амелис по-прежнему шагала рядом со мной, но теперь уже не скрывала, что хочет избавиться от моего общества как можно скорее.

– Нет у меня никаких дружков, – сказала она. – Но даже если бы я с ними дружила, что тебе в них не нравится? Что они ведут свою войну бедняков?

– Можно быть бедным, но при этом не быть варваром, – ответил я.