Черное дерево

И опять зашагали дальше, но на этот раз значительно быстрее, так что Давид еле–еле поспевал за ними и не понимал, то ли причина такой поспешности заключалась в тех следах, то ли потому, что вечерело и скоро должна была наступить ночь, и перспектива заночевать в лесу, окруженные со всех сторон таинственными тенями и злыми духами, пугала туземцев.

Откровенно сказать, ему самому не очень–то хотелось лечь спать на земле под деревом, зная, что за этим лесом, за рекой, что протекала дальше, начиналась пыльная дорога, ведущая к их «рулоту» (автодом–прицеп) с кондиционером, электрическим светом, холодным пивом и оленьим окороком в печи, а также с широкой кроватью, поверх которой лежал толстый поролоновый матрас, настолько толстый и настолько рыхлый, что почти полностью заглушал все их сумасшедшие скачки, и снаружи, даже в самые «жаркие» ночи ничего не было слышно и трудно было предположить, что именно происходит внутри.

Он специально купил такой матрас:

– Не хочу, чтобы случайные прохожие знали, что мы занимаемся там любовью.

– Спокойнее, сеньор, спокойнее. Что за стеснительность такая? Мы можем, вообще, провести открытое практическое занятие…

– Сеньорита!

– Муж мой, я лишь!

– Ох!

– Не бойся… Он такой одинокий, ему бы спрятаться внутри…

На самом деле во всей Африке не было еще одного такого прицепа, похожего на этот, который бы смог выдержать бесконечные пыльные дороги от Андижана до Акры, от Ломе до Котону, от Лагоса до Дуала, под проливными тропическими дождями, под нестерпимым, обжигающим солнцем, через грязь и камни, без каких либо сложных поломок, ну… за исключением, может быть, одной–двух царапин на его сказочной, желтой краске, да пары проколов.

И там он теперь стоял, там, где заканчивается пыльная дорога, под ветвями раскидистого хлопкового дерева, рядом с деревней, где в каждой хижине двери на заднем дворе выходят в лес, а передние двери на площадь или в саванну.

И ноги сами собой пошли быстрее, но, завидев их издалека, навстречу выбежала группа женщин. Все они что–то кричали и энергично размахивали руками.

Давид не понимал их звонкого диалекта и должен был подождать, пока Ансок не переведет. Выражение лица туземца исказилось.

– Сеньора пропала… – тихо, но внятно сказал он. – Спустилась к озеру искупаться и все еще не вернулась…

Давид почувствовал, как земля начала уходить у него из -под ног, он покачнулся и должен был опереться на плечо Донгоро.

Какое–то время молчал, не зная что ответить.

– Это не возможно! – отрицательно замотал головой. – Не возможно… Когда это произошло?

– В полдень… Мужчины из деревни искали ее.

– Святой Боже!

И со всех ног кинулся к их «рулоту», в надежде найти ее там, не веря тому, что все вокруг говорили.

– Надия! Надия!

Но внутри никого не было.

Обессиленный он рухнул на кровать, прицеп сразу же заполнился женщинами и детьми с интересом рассматривающих каждый уголок их небольшого дома на колесах, включали и выключали воду в душе, перевернули всю их кладовую.

Он отстраненно наблюдал за всем происходящим, но осознать, что происходило вокруг, не мог.

Нужно было на чем–то сосредоточиться, но на чем? – выбрать не получалось. Они о чем–то все одновременно говорили, говорили, и это его сильно смущало, и начал он реагировать только после того, как увидел одну толстуху, грязную и потную, примеряющую на себя блузку Надии с таким видом, словно это было наследство от того, кто уже более не вернется сюда, кого уже нет на этом свете.

Он выхватил блузку у нее из рук и со всего размаха швырнул наружу, в орущую, грязную и оборванную толпу перед прицепом, а затем выпихнул толстуху, но та на несколько секунд застряла в узком дверном проеме, отчаянно размахивая руками и вопя пронзительным голосом, и захлопнул следом дверь. Несколько секунд стоял неподвижно, прислонившись лбом к прохладной стене, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Потом вынул из шкафа тяжелый револьвер, сунул его за пояс и вышел в ночь.

Донгоро и Ансок уже ждали его у двери. В руках они держали фонари и оба были вооружены: у первого на плече висел его «Манлихер», а у второго старая двустволка.

По дороге к лагуне никто из них не проронил ни слова, но едва они прошли пятьсот метров, как навстречу им неслышно скользнула высокая тень.

– Не ходите дальше… – сказал человек с длинным копьем. – Бесполезно…

Давид, превозмогая себя, еле слышно спросил:

– Лев?

Воин отрицательно покачал головой. В неверном свете фонарей лицо африканца было непроницаемо, будто маска из черного дерева, но Давиду показалось, что в глазах его промелькнуло выражение глубокой печали.

– Охотники за рабами… – медленно произнес он.

– Охотники за рабами?

Консул недоверчиво покачал головой и с сомнением взглянул на своего собеседника. Порывшись среди бумаг на столе, достал золотую зажигалку и закурил длинную папиросу. Было очевидно, что он не знал как реагировать на столь странное заявление и потому тянул время.

– Не верю, – произнес он наконец. – Откровенно говоря, и простите мою грубость, не могу поверить… Если ваша жена исчезла в джунглях, то, вполне возможно, что она либо утонула в озере, либо ее съел лев, либо она попала в одну из тех смертельных ловушек, что расставляют охотники–туземцы. Но то, что вы мне говорите… Нет, не верю…

– Мы шли по их следам в течение четырех дней до реки Мбере – приток Логоне. Их было семеро, все – мужчины, и они вели с собой, по меньшей мере, двадцать пленных… Следы от ботинок жены отпечатались очень четко.

Консул встал из–за стола, заложил руки за спину и начал ходить по комнате. Остановившись перед окном, он задумчиво смотрел на крыши Доуала, на расстилавшуюся дальше дельту Воури и на поднимающийся над горизонтом огромный конус горы Камерун.

– Вообще–то, я и раньше слышал про этих охотников за рабами, – согласился он наконец. – Знаком с этим ровно настолько, насколько знаком со слухами о каннибализме среди некоторых племен на севере или с жуткими обрядами «людей–леопардов»… Но здесь, в Африке, никто не грабит, не убивает, не пожирает и не приносит в жертву белых…, «потому что все белые наперечет»… Если один исчезнет, то репрессии со стороны властей будут ужасными… Поэтому мне сложно допустить, что кто–то осмелился похитить вашу жену… Это будет, наверное, первый раз, когда охотники за рабами покусились на белую…

– Моя жена – негритянка, – голос Давида прозвучал так натурально, совершенно лишенный каких–либо эмоций, что консул от неожиданности застыл, словно каменное изваяние, подобно тем двум солдатам, что возвышаются на Монументе в память о павших во время Войны Четырнадцатого.

Какое–то время он продолжал стоять у окна, не оборачиваясь. Когда же повернулся лицом к Давиду, то было видно, что он совсем растерялся. Его профессиональное хладнокровие исчезло, и слышно было, как он даже слегка начал заикаться, подбирая подходящие слова.

– Сожалею, очень сожалею, – сказал он. – Прошу прощения за неподходящую форму, в которой я выразился… Если это вас как–то задело или обидело, то прошу…

– О! Не беспокойтесь,– прервал его Давид. – Вы же не знали про это.

В комнате опять воцарилась тишина. Консул вернулся к себе за стол, тяжело опустился в кресло и, взяв бумагу и карандаш, продолжил:

– Ну, хорошо! Посмотрим… Имя вашей жены?

– Надия… Надия Сегал де Александер…

– Местная?

– Из Абиджана, Берег Слоновой кости.

– Возраст?

– Двадцать лет.