Обреченные и проклятые

– Не нужно! – резко вскрикнул он, и кулаки его сжались.

– Мы же всегда были друзьями, – гнула я свое, – близкими. Не знаю, почему ты шарахаешься от меня и родителей. Они любят тебя, и я тоже люблю. Мама сказала, ты собираешься уезжать. – Мне не хотелось обвинять его, но следующие мои слова он воспринял как обвинение. – Она очень расстроилась, что ты не сказал об этом ни ей, ни отцу.

– Я не обязан никому ничего докладывать, – отрезал Илья.

– Прекрати так разговаривать со мной! – не вытерпела я. – Это гадко! Я ничего тебе не сделала, и родители… Ты хоть понимаешь, что они чувствуют? У отца сердце больное, мама вся высохла, а ты…

– Вот именно – я! – Он подскочил как подброшенный и с яростью уставился на меня. – Обо мне кто-то подумал?

– Мы постоянно о тебе думаем! – Я тоже слетела с кресла и закричала: – Одному тебе, что ли, больно? Ведешь себя как капризный пятилетка! Тебе легче от того, что ты нас мучаешь? Нравиться над людьми издеваться?

Я вопила и размахивала руками, а Илья смотрел на меня. Лицо его покрылось красными пятнами, и я видела, что он еле сдерживается, но остановиться, пока все не выскажу, было выше моих сил.

– Хочешь уехать? Хорошо! Обойдемся без тебя! Но неужели нельзя было все сделать по-человечески? И вообще – от себя не убежишь, а ты… Ты можешь в конце концов объяснить, что с тобой происходит?

– Правду хочешь узнать? – не выдержал он. – Вечно тебе надо до всего докопаться! Акула пера хренова! Не хотел говорить, хотел как лучше! Но ты же не можешь человека в покое оставить! Хорошо! Будет тебе правда! Жри, смотри только, не подавись!

Он никогда не был так груб со мной да и с кем бы то ни было старался держаться вежливо и корректно. Я замерла, понимая, что сейчас услышу то, зачем пришла. Но в короткое звенящее мгновение, пока он набирал в легкие воздух, собираясь договорить, внезапно все поняла.

Илья знал что-то плохое, и это знание грызло его, убивало. Потому он и стал другим, не похожим на себя, потому и хотел бежать отсюда. Мы любили его – но и он нас любил! Любовь накладывала печать на его уста: он молчал, желая уберечь меня и родителей. Отталкивал, держал на расстоянии, чтобы не было искушения раскрыть секрет. Только я не дала ему такой возможности, вызвала-таки на разговор. И теперь тоже узнаю то, что знает Илья, и разделю его ношу, и буду тоже мучиться, и…

«Нет-нет! Я не хочу больше ничего знать!» – чуть не завопила я, глядя в истерзанные болью, несчастные глаза, но не успела.

– Она сделала это! Не было никакого несчастного случая! Жанна сама прыгнула вниз, убила себя и нашу дочь! Теперь ты все знаешь! Довольна?

Глава 4

Проговорив эти жуткие, невозможные слова, Илья схватил стоявшую на столике фарфоровую барышню с собачкой и швырнул об пол. Раздался грохот, и хрупкая статуэтка, – как говорила Жанна, «тонкая штучка» – разбилась. Изящное произведение искусства превратилось в кучку бесформенных обломков. Фарфоровая девичья голова откатилась к моим ногам, и я тупо смотрела в безмятежно улыбающееся маленькое личико.

Внутри меня тоже что-то разлетелось на тысячу осколков, и склеить все, сложить как раньше, уже невозможно. Мне показалось, я оглохла – такая вдруг воцарилась тишина.

Илья быстро подошел ко мне, обнял, прижал к себе, желая поддержать, утешить. Он снова стал прежним – пусть на краткий миг, и я была ему благодарна.

Теперь я все знала. Но Илья был прав: что теперь делать с этой правдой? Выходит, нас с Ильей в этом клубе двое – двое посвященных. Вот только он уедет и, возможно, сумеет начать новую жизнь, а что делать мне? Рассказать обо всем родителям я не могу: это сведет их в могилу. Придется тащить тяжкий груз на себе, засыпать и просыпаться с сознанием того, что моя сестра – убийца и самоубийца; что моя любимая девочка, моя Дашуля, – жертва собственной матери.

– Зачем она это сделала? – прошептала я, отстраняясь от Ильи. – Ты знаешь?

Цепь распалась: он убрал руки с моих плеч. Мы снова были сами по себе – каждый наедине со своей бедой. Илья покачал головой.

– Можешь… – Я сглотнула тугой комок, казалось, что пересохшее горло выстлано колючками. – Можешь рассказать, как это случилось?

Мы смотрели друг на друга, и я впервые обратила внимание, что Илья сильно похудел. Кожа на скулах натянулась и пожелтела. Темно-серые глаза, прежде яркие, казались матовыми и тусклыми. Уголки рта опустились.

– Нечего рассказывать. Все было как обычно: проснулись, оделись, позавтракали. Дашуля плохо кушала в то утро, немножко капризничала, и Жанна сказала: может, нам не ездить на экскурсию. Если бы мы не… – Лицо его исказилось, и он замолчал.

– Перестань, – проговорила я как можно мягче и погладила его по щеке. – Не нужно мучить себя. Ничего уже не изменишь.

– Да-да, – рассеянно проговорил Илья, как будто не слыша моих слов. Похоже, он и вовсе позабыл обо мне, уйдя в воспоминания о том летнем дне. – Жанна померила Дашуле температуру. Все оказалось в порядке, жара не было. Может, спала плохо, подумали мы. Я спросил Дашулю, хочет ли она прокатиться на пароходике. Она сказала, что хочет. И засмеялась. Мы собрались и пошли на пристань.

Илья помолчал немного, склонив голову, и снова заговорил – глухо, немного заторможенно, словно спал.

– Прогулочный катер – или теплоход, шут его знает – плыл, Дашуля была в восторге и больше не хныкала. Жанна скормила ей большущий персик. «Пушистый», – сказала Дашуля. Она любит персики. Любила… Эта скала как будто надвигалась на нас издалека. Огромная такая стена, совершенно плоская. Все вокруг охали и ахали, восхищались: надо же, какое чудо природы! Я фотографировал – много снимков наделал. Потом теплоход причалил, и все потянулись на берег. Мы тоже спустились вслед за остальными. Можно было просто купаться, не поднимаясь наверх: вода прозрачная, голубая. Какая-то тетка сказала, что дорога не очень, тяжеловато идти наверх. Сказала и не пошла, а мы… – Он помотал головой, потер ладонью ключицу, как всегда, когда сильно нервничал. – Идти было трудно. Не так чтобы очень, но все же. Я то нес Дашу на руках, то она топала сама. В общем, поднимались долго, дольше всех остальных. Многие уже обратно спускались, а мы все тащились на эту проклятую скалу. Как на Голгофу. Когда оказались на площадке, там никого уже не было, только мы. Я подошел к краю первым. Вид оттуда, конечно, потрясающий. Жанна снимала меня, потом сказала, что тоже хочет сфотографироваться. Пока я стоял на краю, Даша не подходила туда, а за матерью вслед увязалась. Жанна взяла ее на руки. Я сказал, чтобы она не подходила слишком близко к краю: голова может закружиться, мотает там как-то… Кажется, вот-вот сдует с этой верхотуры. Жанна кивнула, но сделала к краю еще шаг и повернулась ко мне лицом. Даша обхватила ее за шею, и они обе стояли там и улыбались в объектив. Жанна сказала: «Помаши папе ручкой», Дашуля и давай махать. Я снимал. А потом Жанна вдруг раз – и еще раз шагнула туда. Я испугался, крикнул, чтобы ушла от края.

– Так, может, она просто оступилась? – не выдержала я.

Илья посмотрел на меня, и я едва не закричала, встретив этот взгляд. Глаза у Ильи были огромными и почти черными от расширившихся зрачков. Не глаза, а два бездонных колодца. Что смотрело на меня из их глубины?

– Нет. Не оступилась. Прежде чем шагнуть вниз, она улыбнулась и проговорила: «До встречи, Илюша!» Даша тоже улыбалась, засмеялась даже. Она не понимала, ничего не понимала! А я ничего не мог! Я не успел спасти! – Он вдруг перешел на шепот, и у меня мурашки побежали по коже от его свистящего голоса: – В те ночи, когда мне удается заснуть, я вижу во сне их улыбки, Яшка. Ночь за ночью, ночь за ночью! Они стоят там, на краю бездны, смотрят на меня и смеются, смеются…

Меня будто штормовой волной вынесло из комнаты. Не могла больше оставаться там и слушать, как Илья говорит все это, не могла выносить его горящего взора. Наверное, он немножко сошел с ума – кто бы на его месте сумел сохранить здравый рассудок?

Отчаяние и ужас гнали меня прочь, и я точно знала, что больше не вернусь в этот дом, в котором поселились призраки. Двери хлопали за моей спиной, как выстрелы. Я сорвала с вешалки ветровку, схватила свои туфли, но переобуваться не стала. Так и выбежала в тапочках.

Во дворе споткнулась, кое-как удержавшись на ногах, и у самой калитки обернулась. Илья стоял у окна прихожей и смотрел мне вслед.

Когда он поднял руку и помахал мне, я едва сдержала вопль. Мне показалось, Илья улыбается, совсем как его мертвые жена и дочь. В этой улыбке было ликование и хитрое торжество. Должно быть, Илья рад, что теперь не ему одному предстоят бессонные ночи. Или надеется, что теперь, когда он открыл их тайну, Жанна и Даша станут сниться в кошмарах мне.

А может, мне просто почудилось и он вовсе не улыбался.

В ночь после нашего разговора впервые случилось то, что пошатнуло мою уверенность в незыблемости мироустройства. В течение последующих трех лет – вплоть до сегодняшнего дня – уверенность эта расшатывалась все сильнее, пока не обрушилась окончательно, похоронив под обломками мою жизнь и меня саму. Мир, каким я его себе представляла, оказался королевством кривых зеркал, и я больше не понимаю, на какой стороне мироздания нахожусь.

Я ночевала в своей комнате в родительском доме и долго не могла уснуть. Минувший день дался мне тяжело. От Ильи я поехала на берег Волги: если бы сразу явилась домой в том состоянии, в каком выскочила после разговора, то ничего не сумела бы скрыть от родителей.

Не помню, сколько времени я стояла, глядя на реку и пытаясь хоть как-то успокоиться, уложить в голове то, что пришлось узнать. Выплакавшись, немного придя в себя, я заново накрасилась, чтобы мама с папой ничего не заподозрили, и приехала домой.

Там было тихо, печаль висела над нашими головами плотным душным облаком. Мама с папой обрадовались мне, но вместе с тем словно не заметили моего появления. Каждый был с головой погружен в свои горестные мысли и бесконечные воспоминания, на лицах застыло одинаковое скорбное, отрешенное, но в то же время недоумевающее выражение, как будто им никак не удавалось понять: спят они или бодрствуют? Происходит ли все на самом деле или только снится им?

Обычно я старалась отвлечь их, расшевелить, но только не в этот раз. Наверное, сама бродила по дому с таким же лицом, как у мамы с папой, ничего и никого вокруг не замечая.

Я выпила мамины успокоительные пилюли, но сон не шел. До полуночи сидела в гостиной и тупо, не вникая в происходящее, смотрела на экран телевизора. После поднялась к себе и легла в кровать, изо всех сил пытаясь заснуть. Но чем больше я старалась, чем крепче смыкала веки, тем меньше мне хотелось спать.

Было около трех ночи, когда я открыла глаза, собираясь прекратить эту пытку и спуститься в кухню, попить чаю с молоком, полистать журнал или книгу. Но, повернув голову, я увидела, что в ногах у меня кто-то сидит.

Мрак в комнате не был сплошным: уличное освещение рассеивало его, так что я рассмотрела своего визитера совершенно отчетливо.

Это была женщина. Ее облик, поза, идеально ровная осанка – все было мне знакомо, только я пока не могла сообразить, кто это. На ней было надето что-то вроде балахона, и это одеяние тоже казалось узнаваемым. В первое мгновение я подумала, что мама зачем-то зашла в мою комнату: наверное, ей тоже не спалось. Хотела окликнуть ее, но горло мое сжалось, и я не сумела издать ни звука, потому что почти тут же поняла: это не мама.

Неведомая гостья была выше ростом. Волосы, струившиеся по спине, были длинными, а ведь у мамы короткая стрижка. Женщина сидела неподвижно и прямо, кровать ни на сантиметр не прогибалась под нею, словно она была невесомой. Вид этой молчаливой, застывшей фигуры рождал во мне такой ужас, что, если бы я могла, завизжала бы что есть мочи и выскочила вон из комнаты.

Но я не могла ни двинуться, ни произнести ни слова. Заледенела под теплым одеялом, понимая, что это такое, когда кровь стынет в жилах.

Сознание мое раздваивалось – я буквально физически ощущала этот разлом. Одна часть меня прекрасно понимала, кто моя ночная гостья, другая отказывалась осознать это. Никогда в жизни – ни до этого, ни после – я не была ближе к тому, чтобы сойти с ума.

Женщина медленно, словно через силу, начала поворачивать голову в мою сторону. Волосы извивались черными змеями. Призрачный свет из-за окна не давал шанса не разглядеть ее лица.

«Не смотри!» – вопил отчаянный голос в моей голове. Но я не могла отвести взгляда и продолжала смотреть, обреченно ожидая, что взгляд ее вот-вот коснется меня, мы посмотрим друг на друга и…

И я увижу немыслимое.