Цена вопроса (сборник)

Выбранная ею профессия была непрактичной и никому не нужной. Папа отлично знал, что Карина ненавидела черчение и рисование, питала непреодолимую неприязнь к математике, однако это не помешало ему твердить, что лучше ей было выучиться на бухгалтера. Или пойти по стопам отца.

Он вдруг решил, что стихи пишут зелёные подростки, а для взрослой девушки, если она не Марина Цветаева, Анна Ахматова или хотя бы Зинаида Гиппиус, это, по меньшей мере, смешно.

Почему у неё так мало знакомых и вовсе нет подруг? Стоит поискать причину в себе! И так далее, и тому подобное. В каждой претензии звучали интонации Азалии.

Апофеозом стал их последний перед уходом Карины из дому разговор, когда отец бросил ей в лицо фразу: «До чего же ты похожа на свою мать!» И в голосе его звучали отнюдь не тоска и ностальгия, как в прежние времена.

Пожалуй, самым ужасным в происходящем было то, что в отношении Азалии к отцу не было и намёка на любовь, только наспех, кое-как замаскированная акульей улыбкой хищная хватка собственницы. Это было так заметно со стороны, что Карина удивлялась: как папа сам не видит?!

Карина долгое время не говорила ему ни слова, пыталась относиться к Азалии ровно. Но не могла не поражаться несхожести отца и этой женщины.

Противоположности, разумеется, притягиваются. «Они сошлись: вода и камень, жара и холод, лёд и пламень». Но, как сказано в «Унесённых ветром», муж и жена должны быть сделаны из одного теста, дабы с годами не возненавидеть друг друга. Здесь же…

Отец был энциклопедически образованным, разносторонним и увлечённым человеком. Много читал, разбирался в массе совершенно неожиданных вещей. Сфера его интересов простиралась от мировой истории, в которой он обладал исключительными познаниями, до садоводства и высоких технологий. Карина не припомнила бы ни одного своего вопроса, на который отец ответил: не знаю. Если и в самом деле не знал, говорил: «Я выясню». И выяснял.

Однажды в четвёртом классе ей поставили первую в жизни двойку: она не сумела аккуратно раскрасить контурную карту. Учительница обещала не ставить пару в журнал, но велела завтра же принести реферат. Тему выдумала, похоже, на ходу – «Мосты Санкт-Петербурга». Зарёванная Карина вместе с папой, который вернулся с работы в девятом часу, за один вечер написала доклад, который, открыв рты, слушал не только весь класс, но и сама учительница. Учтите, никакого Интернета в то время не было и в помине.

Азалия же была дремуче необразованной. То есть диплом о высшем образовании, конечно, имелся, и в юриспруденции она, очевидно, разбиралась. Но в остальном… Из литературы ничего, кроме модных журналов, не признавала. Симфоническая музыка, до которой отец был большой охотник, изобразительное искусство или театр были за пределами её понимания. Она не разбиралась ни в кино, ни в компьютерах, ни даже в кулинарии или домоводстве, и бравировала этим.

«О чём они могут говорить?» – гадала Карина. Но дело было даже не в разговорах. Отец стал меняться. Во всём, не только в отношении к дочери. Люди, которые мало его знали, находили, что эти перемены к лучшему. Они считали, что у Наиля проснулся вкус к жизни. Как будто этот вкус можно ощутить исключительно в ресторанах, барах, боулингах и бутиках.

Азалия считала, что её муж должен выглядеть соответственно статусу. В результате отец сделал креативную стрижку, сменил одеколон, начал модно и дорого одеваться. Стал носить на мизинце золотой перстень с крупным камнем, снял старенькие, подаренные ещё мамой, часы и украсил запястье будильником престижной марки. Накупил обуви и рубашек, приобрёл узкие белые джинсы.

В этом сладко благоухающем молодящемся мужчине, увешанном дорогими аксессуарами, Карина не узнавала своего отца, который всю жизнь был равнодушен к побрякушкам и считал, что красоваться – дело не мужское. Он даже отбелил зубы, и стал поговаривать о пластике век, что повергало Карину в шок.

Менялся он и в мелочах, незаметных постороннему глазу. Стал пить кофе вместо чая, полюбил коньяк, хотя раньше предпочитал белые сухие вина. Убрал из спальни телевизор, а ведь раньше ему нравилось перед сном посмотреть интересную передачу. Почти перестал читать. Снял со стен и полочек фотографии дочери и первой жены.

И много, много было таких крохотных деталей, которые постепенно словно выдавливали прежнего Наиля Айвазова из его собственной шкуры.

Карина видела, но не умела внятно сформулировать своё отношение к происходящему. Что могла она сказать отцу? Зачем ты стал ходить в магазины и иначе одеваться? Почему не пьёшь чай? Тебя портит эта крокодиловая улыбка?..

Он постоянно находился в каком-то нервическом состоянии. Глаза возбуждённо блестели, движения стали суетливыми, ломаными и вместе с тем неуверенными, словно незавершёнными. Он хохотал, сверкая зубами, постоянно бросал взгляды в сторону зеркала, к месту и не к месту говорил о своих постельных успехах. Карина стыдилась и не знала, как реагировать на эти откровения.

Ссора, которая отдалила их друг от друга почти на четыре месяца, произошла в начале октября. Спровоцировала её сама Карина. Вышло всё случайно, но в результате она высказала отцу то, что мучило её на протяжении последнего времени.

Отец одевался, намереваясь заехать за Азалией на работу: её новенькая машина по какой-то причине была в сервисе. Сам он в тот день не был в «Мастерской» из-за высоченной температуры: сильно простудился. Карину подмывало сказать, что Азалия вполне могла бы добраться на общественном транспорте или на такси, но промолчала, потому что знала: начни она говорить, остановиться будет сложно.

– Ты как на парад, – заметила она, проходя мимо отца в прихожей, когда тот, чертыхаясь, повязывал галстук. Это само по себе было странно, потому что без особых поводов костюмов и галстуков отец не носил.

– Мы с Азалией идём к её подруге, – ответил он, – к Розе. Помнишь её?

– Помню. А ты не хочешь отлежаться? – спросила Карина, в который раз поражаясь переменам в папином характере: он ненавидел ходить по гостям, а уж вытащить его на вечеринку, когда он так болен, было просто нереально.

– Мне вроде получше.

Куда уж лучше, подумала она, разглядывая бледное папино лицо и покрытый испариной лоб.

– Вот зараза! – Галстук не желал завязываться, и отец раздражённо отбросил его прочь. – Шут с ним. Так пойду.

Он чуть расстегнул ворот рубашки и критично осмотрел своё отражение. Карина подошла и встала рядом, тоже глядя на папу в зеркале.

– Что это у тебя? – удивилась она, разглядев у него на груди, чуть ниже впадинки под шеей, шесть красных пятнышек. Они расположились правильным кругом, и напоминали маленькие красные холмики.

– Сам не знаю. Аллергия, наверное. Не болит, не чешется.

– На метку похоже. Или Азалия клеймо поставила.

Зачем она это сказала? Сорвалось с языка. Вроде и шутка, а вроде и подколка. Отец мог бы не придать значения этой фразе. Однако поступил иначе. Стремительно развернулся к дочери и проговорил:

– Знаешь что, доченька? Мне это, в конце концов, надоело! Азалия постоянно замечает твои подковырки, ревность. Я давно уже понял, что она тебе не нравится! Но это моя жена! Будь любезна считаться с ней!

Подробности того скандала Карина вспоминать не любила. Они наговорили друг другу кучу гадостей. Он обвинял дочь в эгоизме и неблагодарности. Она, давясь словами, пыталась сказать, что он превращается в заводную куклу, меняясь в угоду женщине, которая его даже не уважает, не говоря уже о любви. Расплакалась, отец кричал…

Ситуация была зеркальным отражением их разговора о Жане в прошлом году.

Много раз, собираясь поговорить с папой об Азалии, Карина представляла, что и как скажет. Однако вместо аргументированной беседы вышло Бог знает что.

В итоге отец сказал, что вместе им сложно, она взрослый человек, и пора бы ей пожить отдельно, заняться собой, а не вмешиваться в его отношения с любимой женщиной. Хлопнул дверью и вылетел из дома. Карина в тот же вечер нашла себе по объявлению в Интернете первую попавшуюся «однушку», собрала вещи и ушла.

С тех пор их общение свелось к редким разговорам по телефону. Сухие и натянутые беседы били по сердцу, и ей проще было звонить дяде Альберту, узнавать, как дела у отца, чем говорить с ним лично. Её настораживало и пугало, что отец стал очень болезненным. Раньше почти никогда не болел, моржевал, не признавал лекарств. Теперь по полмесяца проводил дома, на больничном. «Ничего особенного, – успокаивал Карину дядя Альберт. – Обычные простуды. Давление немного скачет. Так ведь не мальчик уже, ничего удивительного». Асадов, естественно, был в курсе конфликта своего друга с дочерью, но старался общаться и с ним, и с ней. Безуспешно пытался примирить воинствующие стороны.

Так продолжалось до середины января. Примерно за месяц до смерти папа впервые пришёл к Карине, в её съёмную квартирку. Тему его женитьбы старательно обходили стороной, говорили обо всём, кроме Азалии. Это было так похоже на их прежние беседы! Разве что оба осторожничали, словно постепенно сужали круги, приближаясь друг к другу. Отец выглядел плохо: снова неважно себя чувствовал, но бодрился. Одно порадовало – ни вычурных часов, ни перстня не было, и сам он куда больше похож был на себя прежнего, чем летом и осенью.

На прощание папа обнял Карину, прижал к себе, поцеловал в висок. У неё защипало в глазах, перехватило дыхание. Захотелось плакать, а ещё – извиниться, вернуться к тому разговору. Объяснить, что она не хотела ничего плохого. Сказать, как сильно его любит, как ей плохо и одиноко без него…

Что-то помешало. Нелепая гордость, смущение, эхо былой обиды, неумение сделать первый шаг. Ей показалось, что папа тоже хотел заговорить, но так и не смог. Отпустил её от себя, наспех попрощался и ушёл.

Больше такие моменты не повторялись. Они так и не решились на откровенный разговор, хотя продолжали встречаться. Медленно, но верно былая теплота возвращалась в их отношения. Карина была уверена, что окончательный разговор, который расставит все точки на i, у них впереди.

Но он так и не состоялся. Папы не стало. Она опоздала и знала, что никогда себе этого не простит.

Глава 8

Весь следующий день после разговора с дядей Альбертом Карина никак не могла прийти в себя. Слишком много информации, которую она пока не успела принять. К тому же ругала себя, что не удержалась от разговора с Азалией. Беседа вышла из ряда вон. Она ворвалась к мачехе и с порога вывалила всё, что думает о её корыстолюбии, жестокости и подлости.

Та сидела в их с отцом спальне и полировала ногти. В ответ на негодующие вопли не растерялась, не занервничала и даже не переменила вальяжной позы. Лишь улыбнулась своей тягучей улыбкой, которая не задевала глаз, и невозмутимо поинтересовалась:

– Убедилась, что со мной лучше не связываться, а то без штанов останешься? – Азалия хихикнула и продолжила: – Кстати, о штанах. Что-что, а уж как их с мужика стащить и что с ним потом делать, я хорошо знаю. Ты у папаши не спрашивала? Да он тебе и сам, небось, рассказывал. Могу преподать пару уроков. По-родственному. Мужиков-то не стишками удерживать надо. Кстати, они у тебя так себе.

Карина замерла, раскрыв рот. Ожидала чего угодно: слёз, возмущения, обвинений и даже угроз, но уж никак не этих гадких намёков ниже пояса.

– Да ты… да как тебе… – больше она ничего не могла выговорить.

Зато Азалия изъяснялась вполне ясно и определённо:

– Иди к себе. Выспись. И больше не смей на меня орать, поняла?

Она почти незаметным, кошачьим движением, неожиданным при её комплекции, поднялась с кровати и вдруг оказалась рядом с Кариной. Говорила, а сама пристально смотрела в глаза немигающим взором. Улыбка бесследно исчезла, медоточивая нега в голосе – тоже. «Змеиный взгляд», – вспомнились слова дяди Альберта. Голова закружилась, во рту стало сухо и горько.