Серые глаза

– Доволен?

Он хмыкнул. Тыльная сторона ладони мягко легла под скулу, пальцы коснулись виска, мышцы около глаз расслабились, веки закрылись. Ник спросил, продолжая так сидеть:

– Всё ещё изучаешь меня как кролика?

– А что? Надоело выполнять эту роль, сам хочешь стать наблюдателем? – высказала я, скоро подняв глаза.

Уголки губ растянулись, слегка обнажая зубы. Ресницы вскинулись, серый пронзительный взгляд вперился в меня. Стараясь держать себя в руках и не снижать хватку, я глотнула чая, словно взяла передышку. Он всё еще смотрел на меня, выплескивая уйму силы, от которой меня трясло и качало, как на пароходе, но, доказывая себе и ему, что я тоже могу быть сильной, стойко держалась под прицелом. Другая рука легла на стол, слегка сгибаясь в пальцах. Звякнула ложечка в кружке, я снова вскинула на него глаза, встречаясь с прямым наблюдением прозрачных озер.

– Очень интересно, что ты там думаешь обо мне, – в его голосе слышалась коварность и любопытство. – Не поделишься?

– Зачем? – беспечно пожала я плечами. – Тебя ведь это не волнует?

Я глядела на него и понимала, что я права. Ему вовсе не интересно, что я там думаю о нем, просто я единственная, кто сознался ему, что слежу за ним. И потому моё исследование становилось совершенно легальным и довольно долгим. Кажется, он сам получает удовольствие от этой игры. Да, самой настоящей игры, где правила знает только он, и лишь он способен трактовать их, как ему угодно. Или правил просто нет?

– Ты необычный объект, совсем не похож на других, – сказала я, помешивая чай.

– Откуда ты это взяла? – он улыбнулся. – Если ты о черной магии, то это лишь блажь юности, не больше.

"Блажь юности, черт бы тебя побрал!" – вскричала я мысленно. "А что за чертовщина произошла с моим платьем? И что значат все эти лукавые улыбки?" Я снова пришла к тому, от чего ушла. Он – демон.

– Нет, я не об этом. В тебе есть что-то, что очень сильно отличает тебя от других.

– И что это?

– Честность, – сказала я уверенно. – Именно честность с самим собой делает тебя сильным и независимым.

– Ты плохо меня знаешь, – лениво ответил он, потягивая чай.

– Тогда ты тоже плохо себя знаешь. Люди видят со стороны больше, чем тебе это кажется.

– Люди? – прыснул он. – Люди? Эти жалкие, слабые людишки? Они не видят ничего, кроме себя и своего эго. Им ничего не надо, лишь бы набить желудок едой, иметь под боком тех, кто безотказен, и даже после этого они будут капризничать и роптать на свою тяжелую долю. Люди, – повторил он и захохотал. – Ты смешная. Однако, ты тоже человек, тоже «люди», – он нахмурился. – Но ты не вызываешь у меня ненависти.

– Ты привык видеть во всех врагов, – отчеканила я, глядя на него строго. – Это не так, еще живы те, кто заботится об общем благе.

– Например, ты, да? – оборвал он меня.

– Нет. Я…– замялась, опустив глаза. – Я думаю о других больше положенного.

– Положенного? У нас, что, всё измеряется в порциях? – снова улыбка, открывающая ровный ряд зубов. – Общество слишком влияет на тебя.

– Зато ты независим, но из-за этого ты страдаешь! – вскочила я. – Ты тоже эгоист!

Он ошеломленно смотрел на меня, слегка раскрыв рот, потом он моргнул, расслабился и засмеялся.

– Да, я эгоист. Но что с этим сделаешь? – брови дрогнули. – Ты сама всё поймешь, когда почувствуешь, что чувствовал я.

Он поднялся, оставляя последнее слово за собой. Что он хотел этим сказать? У него была какая-то психологическая травма, и теперь он не доверяет людям, не любит их? Глупо, но всё возможно. Он не оглянулся, направляясь в ванную. Мне стало стыдно, кажется, я его обидела. Допив чай, я укуталась, вернулась в спальню, упала на кровать и мгновенно уснула. Работа за компьютером вымотала меня, плечи ныли, рука, печатающая больше всего, слегка тряслась и болела при напряжении, горло часто раздражалось кашлем, голова начинала болеть. Мне нужно было скорее поспать. Легла, ощутив приятную негу от чая и собственного тепла, отвернулась к стене, схватив любимую мягкую игрушку, и заснула.

Вечером я долго не могла понять, что происходит. На диване сидели Катя и Ник, дружественно болтая и улыбаясь. Я, умывшись, выслушала нотации в стиле "Почему ты себя так ведешь?" Несколько раз пожалела, что не отказалась от этого раньше, хоть и знала, что подруга старается для меня. Но, видя её недовольное лицо, я выпалила:

– Отстань! Мне ничего от тебя не нужно! Я уже не маленькая и способна справиться сама!

Катя удивилась, услышав от меня такие слова, обиделась и ушла. Ближе к ночи, глядя в окно соседнего дома, где потух свет, я написала ей сообщение и трясущимися пальцами отправила его. Было невозможно сосредоточиться, глаза слипались во время чтения параграфов, шея затекала, ноги не знали, куда себя деть.

На следующий день я поняла, что совершила большую ошибку, прочитав свое извиняющееся письмо подруге и вспомнив наш разговор. У меня не было другого выхода избавиться от её излишней свободы, поэтому я сорвала всё грубо, точно. В ответ мне пришли пару ласковых слов, но я знала, что она уже не дуется, а лишь сохраняет формальности. Поэтому послала ей улыбающийся смайл и спросила про заданную домашнюю работу. День прошел быстро, я перестала чувствовать усталость, вернулась работоспособность, активность и желание петь. Вечером выпила две кружки чая, радуясь продуктивности и выздоровлению. Звонила Катя, строго говорила не идти на следующий день в университет, я, слушаясь, так и поступила. Весь день пролежала на диване за чтением книг, чаепитием и глазением на улицы.

Сегодня утром я, поднявшись, поняла, что нужно еще извиниться перед Ником. Вряд ли наш разговор мог прекратить двусторонний интерес.

Н октября, среда

В университете меня потеряли. Пришлось писать записки якобы от тети. Надеюсь, она об этом не узнает и не открутит мне голову. Взяла список своих долгов и целый вечер разгребала их, но, думаю, это дело затянется еще на несколько дней.

Вообще уже давно перестала узнавать себя. Раньше я была тихой и кроткой, послушной тете и всегда отзывчивой. А сейчас могу и слово грубое вставить, и накричать, и обидеться, и подделать тетушкину подпись. Ох, ну, что со мной происходит? Неужели это всегда было во мне?..

Сегодня было е очень много пар, поэтому я решила пойти к Нику и поговорить с ним. Хотелось бы верить в его благодушие и понимание.

Как только я поднялась на его этаж, запыхавшись, долго смотрела на его дверь. Хотелось развернуться и уйти, сделать вид, что меня здесь никогда не было. Но нет, сейчас я стою тут, буравя бардовую краску железной двери, и не могу ни спуститься, ни подняться, ни позвонить, ни пойти домой. Но это будет неправильно, если я все оставлю так. Он наверняка думает, что я все еще злюсь, ненавижу его или еще что-нибудь, или сам глубоко расстраивается из-за нашей стачки.

Влажной рукой потянулась к звонку. Птички оповестили о непрошенном госте. Быстрый топот пяток. Замок заскрежетал, и дверь открылась.

– Привет, – сказал он удивленно.

– Привет, – отозвалась я слабо.

– Заходи.

Его домашняя широкая футболка была похожа на полотно художника. Я, смущенно опустив голову, прошла в коридор и скинула ботинки. Ник скрестил руки на груди, закрывая разноцветные пятна от акварельных красок. Коротко кивнул в сторону комнаты. Сбросила куртку, повесила ее и медленно прошла за ним.

Хаос. Полный хаос царил в его гостиной… или это рабочая комната? Или спальня? Кажется, эта большая квадратная комната сочетала в себе всё. На полу лежали исписанные и изрисованные листки бумаги, у стены стояла одинокая кровать, на которую каждое утро в спешке бросали покрывало, рядом располагался стол и вычурный стул с волнистыми ножками. Напротив стоял шкаф, за застекленной стороной навалены рулоны ватманов, папки, бумаги, обрывки, испещренные набросками, целыми картинами, зарисовками, деревянная створка скрывала что-то еще.

Хозяин квартиры слегка улыбнулся и спросил:

– Зачем пришла?

– Я хотела извиниться за то, что нагрубила тебе в прошлый раз. Я не хотела, правда, – мой голос нагло подводил меня и сходил на шепот. – Быть может, я кажусь глупой, но мне совсем не хочется так прекращать наше общение.

– А кто сказал, что мы прекратили общаться? – хмыкнул он. – Иногда бывает полезно поспорить и понять, кто есть кто. Ну? – он протянул ко мне руки в знак примирения.

Я, плача от радости, бросилась к нему. Мне было так хорошо, что эмоции бесцеремонно пробились сквозь мой слабый забор невозмутимости. Да кого я обманываю? Ничего я не строила, ничего не воображала. Просто пришла извиниться и увидела, что этот парень нисколько не обижен на меня. Растрогала его открытость и мягкость. Прижавшись к его разукрашенной футболке, поздно осознала, что стану слабым её отпечатком. Он посмеялся, признавая мою неуклюжесть.

Мы пили чай на небольшой кухне. Он умело разливал горячую воду, умудряясь не проливать ни единой капли, подавал кружки, накрывал стол. Сел рядом со мной, закинув ногу на ногу, и, двигая ко мне сахарницу, сказал:

– Так мы и не попили чай с тортом.

– Ничего, успеется.

– Возможно, – он поднес чашку к губам, – что нет. я подумываю переехать.