В одно окно смотрели двое

«А что, если действительно это была игра? Игра, которую Капитолина Авдеевна затеяла, чтобы воздать свой очередной урок? Нет, не может быть, разве так можно? Разве можно играться этим?.. А почему нельзя? Мы же всегда проводили подобного рода занятия очень реально, они были максимально приближены к действительности. А с другой стороны, она вчера откровенно наслаждалась моими поцелуями, это точно была не игра, я чувствовал это. Так невозможно сыграть! Я ей был приятен, она сама хотела меня, сама рвалась ко мне и первая подвигала меня завладеть ею… Ну и что же из этого? Почему бы ей не насладиться во время образовательного действа приятным, убить двух зайцев? К тому же при таком подходе всё выглядит с её стороны более натурально и более наглядно для меня. Что же это было? Настоящее или игра? Действительно в ней воспылали чувства ко мне, или всё это ради моего просвещения? Не понимаю! Старики же тоже замешаны. Они-то наверняка не смогли бы подыграть ей так натурально? А впрочем, я и не помню толком ничего подробно, всё как во сне происходило, как в тумане. Вот уж урок так урок! На всю жизнь. Или это не урок вовсе, а сама жизнь и есть?..»

Так он промучился почти весь день, сам задавая себе вопросы, сам отвечая на них и не находя точного ответа, терзался и метался между двух огней, не ведая, где была правда, а где всего лишь театр страстей. На занятия к ней в этот день он уже не пошёл, потому что не знал, как себя вести далее: готовиться к свадьбе, которая будет ещё одним актом нравоучений, или объясниться Капитолине в своих чувствах и продолжать дальше обучение, сочетая занятия с приятным времяпровождением с желанной женщиной. Были и другие варианты, но в их правоту он не решался даже поверить, страшился даже помысла встать на путь их исполнения.

Антип наскрёб несколько монет и отправил посыльного известить Капитолину Авдеевну, что ему-де нездоровится и чтобы его сегодня на занятия не ждали. Капитолина, выслушав посыльного, насторожилась – ей эта ситуация показалась странной: вчера ещё всё было ясно, а сегодня он, видимо, взял время на раздумье.

«Значит, вчера он мог быть не искренен? Даже не так: искренен, но был одурманен и, придя в себя, сегодня раздумывает. А может, он совсем и не любит меня? Может, вчера просто воспылал к женщине, которая показала свою доступность? Ведь он ещё юнец, одного прикосновения достаточно, чтобы возбудить в нём страсть. А потом уж он, загнанный в угол, обладая изрядной долей благородства, не мог отказать, тем более при родителях. Зачем тогда мне этот брак? Я хочу, чтобы меня любили, а не серчали на меня потом всю жизнь, укоряя за хитрость и брезгуя старостью, отражающейся с каждым новым днём всё яснее на моём лице и теле. А может, он подумал, что это всё было нарочно подстроено? Как урок, как занятие по отношениям? Тогда он завтра придёт как ни в чём не бывало, и всё станет понятно. Такого исхода я тоже не хочу. Неужели он не любит меня? И между делом воспользовался мною? Не может быть! Так хочется, чтобы всё то, что вчера происходило, было правдой. Только одно неизвестно – какова эта правда? Придётся ли она мне по нраву? Если я ошибалась, то такая правда для меня хуже всего, уж лучше никак, чем так».