Мактуб. Книга 2. Пески Махруса

– А группа прикрытия? Ее попытаются отбить, если что-то пойдет не так.

– Они уничтожены, – оглушает меня ответом Таир. Я на мгновение закрываю глаза, чтобы собраться с силами и взять контроль над эмоциями, – Координатору удалось скрыться. Официальная версия – нападение повстанческих сил Кемара. Сработано чисто. ЦРУ не сможет ничего предъявить или запросить разрешение на расследование. Они действовали, не получив разрешение на проведении спецоперации. Мы защищаем свои интересы, Джамаль. Это главная цель АРС – не допустить подпольной деятельности спецслужб других государств на территории Анмара.

– Американцы пришлют следующую группу, – в этом я уверен, и не без причин, но полковник не в курсе всех нюансов. Ему и не нужно знать, что отец агента Доусон руководит одним из подразделений Управления разведки, иначе ее уберут до того, как я доберусь до Махруса. И точно уберут, когда я вернусь обратно.

– Надеюсь, на тот момент задание будет выполнено, – резко отвечает Кадер. Я напряженно смотрю в окно, мысленно перебирая всевозможные варианты выхода из тупиковой ситуации. Некоторые преимущества у меня все-таки есть. Таир Кадер доверяет мне, уверен в моей преданности, и информацию, которую я передаю, не подвергают многоуровневой проверке. Это можно использовать.

– А агент Доусон? Как быть с ней?

– А у тебя есть варианты? – повернувшись, полковник пристально смотрит мне в глаза.

– Я не совсем уверен, что мы имеем полномочия ликвидировать американских агентов. Директор АРС одобрил уничтожение группы прикрытия? – на мой взгляд, действия моего руководства чрезмерно радикальны. Мы не в режиме военного положения, чтобы так рисковать.

– Разумеется. Ты же понимаешь, что стоит на кону, Джамаль? – прищурив глаза, спрашивает Кадер. – Ильдар Видад – младший брат премьер-министра, ближайшего советника короля. Если американские разведчики возьмут его, и он заговорит, а эта подлая сволочь заговорит, то верховного правителя Анмара могут обвинить в укрытии и негласном покровительстве самой крупной группировки по торговле людьми на Ближнем Востоке. И как итог – полный разрыв дипломатических и торговых связей, вплоть до военного вмешательства. Поэтому, Джамаль, никакой импровизации и незапланированных действий. Есть вопросы?

– Нет. Я могу отправляться сейчас?

– Выедешь завтра, – коротко отвечает Кадер. Взгляд его смягчается, и я догадываюсь, о ком сейчас пойдет речь. – Сегодня нет нужды. Вряд ли аукцион организуют так быстро. Проведи ночь дома. Лейла жалуется, что они с Аидой очень редко видят тебя.

– Разве не служба держит меня вдали от дома? – бесстрастно уточняю я. Возвращаться домой даже на ночь не входило в мои планы. Но я понимаю, что не смогу ничего сделать до начала аукциона. Эрике придется какое-то время провести в Шатрах Махруса, и я отстрелю яйца любому, кто посмеет тронуть ее. А потом пристрелю тех, кто послал Эрику сюда. Они вынесли ей смертный приговор точно так же, как только что Таир Кадер. Его я убить не могу. Так вышло, что сначала он стал моим наставником, а потом и членом семьи. Когда-то я считал, что Таир оказал мне честь, а сейчас понимаю, что он использовал еще один способ связать мне руки.

– Но я же не могу сказать своей любимой дочери, что вина за постоянные отъезды ее мужа лежит на мне. Ты – мужчина, найди способ успокоить женщин. Побалуй подарками, удели внимание. Не мне тебя учить.

– У меня всего одна ночь, – напоминаю я.

– Джамаль, хороший муж всегда найдет варианты.

* * *

Просторную виллу в тихом отдаленном районе Асада я построил по собственному проекту, смешав современные итальянские и традиционные для моей страны стили. Легкий воздушный симметричный фасад с сочетаниями светлых тонов, черепичной крышей и декорированный мозаикой фундамент. Классические, в европейском стиле, кованые ворота с автоматическим управлением и высокий забор, оборудованный системами слежения по всему периметру.

Огромный особняк, большой внутренний дворик, утопающий в зелени, фонтаны с чистейшей водой, бассейн, искусственный пруд, беседка, напоминающая восточный шатер и прочие изыски роскоши – не совсем вяжутся с моим статусом. Согласно досье, я скромный архитектор Джамаль Каттан, смышлёный и талантливый парень, который родился и вырос в Асаде, рано потерял родителей, получил хорошее образование в Америке и по большей части работаю именно там или в Европе, иногда в Азии, даже в Африке – создаю уникальные дома для толстосумов. Пересекаю границу я уже под другим именем. Джейдан Престон, конечно, не единственное. И легенда, и биография каждый раз зависят от задания и географии места пребывания. Мне приходилось быть итальянцем, евреем, турком… Адамом, Массимо, Салимом… Но домой возвращаюсь я всегда как Джамаль Каттан, странствующий архитектор и муж.

Я не предупредил Лейлу и Аиду, что приеду, и поэтому, когда автомобиль въехал во внутренний двор, никто не выбежал мне навстречу. Не скажу, что сей факт меня сильно расстроил. Мысленно я находился совсем в другом месте. Старый слуга Калиф, присматривающий за домом в мое отсутствие, сообщил, что женщины отправились в город, чтобы пройтись по магазинам в сопровождении Зары, прислуживающей в доме со дня свадьбы с Лейлой и приходящейся моей первой жене очень дальней родственницей. Я не вмешиваюсь в досуг женщин, они отлично знают традиции Анмара, регулярно посещают мечеть, соблюдают предписания пророка и никогда не сделают ничего, что могло бы опорочить мое и их имя.

Отпустив водителя до утра, я сразу направился в мужское крыло. Принял душ, переоделся в домашнюю одежду. В стенах своего дома мужчины и женщины одеваются точно так же, как в других странах – никаких особых восточных изысков. Выбор зависит исключительно от вкуса и возможностей кошелька. Моя работа в АРС оплачивается более чем достойно, но мое детство и юность, проведенные в бедности и труде, наложили свой отпечаток. Я не привык жить на широкую ногу и знаю цену деньгам. Однако в свой дом я вложил все самое лучшее. Ничего не поделать – красивые вещи и женщины – моя вечная слабость.

Внутренний дизайн виллы я подбирал в современном стиле. Арки, решетчатые перегородки, ковры, портьеры, пестрые подушки, мозаика, роспись – дань традициям, так сказать.

Моя спальня не отличается от комнаты любого обеспеченного европейца или американца. Она соединена дверью с рабочим кабинетом, который является самым светлым и комфортным помещением виллы. Кабинет представляет собой просторный овальный зал с большими арочными окнами, в мое отсутствие закрытыми жалюзи, чтобы никакие любопытные носы не сунулись в мою святая святых. Любые изображения людей и живности в Анмаре, как и во многих других арабских странах, под запретом, и быть художником-портретистом здесь невозможно по ряду причин. Да, времена изменились, и никто не бросит меня за решётку за картину с обнажённой женщиной, но и одобрения и признания ждать абсурдно и нелепо.

Если бы Кадер знал о том, что я храню в своей мастерской, то лично бы спалил кабинет. Я до сих пор помню, как прятал от отца свои первые наброски на смятых клочках бумаги, выполненные углем; свои черные пальцы, которые я впопыхах вытирал платком, услышав его шаги за дверью. Уже тогда я рисовал Эйнин. Маленькую девочку в абайе и плотном никабе, склонившуюся в молитве, но уголь не мог передать лазурный небесный оттенок ее глаз, напоминающий мне море, которое я видел только на страницах книг.

В кабинете есть где развернуться, в отличие от крошечной студии в Нью-Йорке. Находясь в Асаде, я много времени провожу в мастерской в полном одиночестве, не допуская женщин и слуг на свою территорию, здесь же молюсь, когда слышу азан муэдзина из мечети, находящейся чуть ниже по улице.

Вот и сейчас, освежившись с дороги и облачившись в спортивные штаны и белую футболку, я прохожу в мастерскую, открыв дверь ключом, хранящимся в ящике прикроватной тумбочки. Кондиционер в дневное время суток работает на полную мощность, и я даже вздрагиваю, ступив босыми ногами на холодный пол мастерской. С наслаждением вдохнув запах масляной краски, растворителя и акрила, въевшийся и пропитавший стены, я прохожу в середину зала. Даже находясь на задании я всегда ношу с собой небольшой этюдник и карандаши, но сделанные на быструю руку наброски не смогут сравниться с полным погружением в процесс работы над холстом. Здесь я забываю о времени, наблюдая, как девственно чистый лист покрывают штрихи, мазки, которые, объединяясь, становятся чем-то цельным; оживают, дышат, смотрят, улыбаются, плачут, смеются, кричат, говорят со мной, спорят, обвиняют. И если закрыть глаза, то так легко можно представить насмешливый вызывающий хрипловатый голос.

Да, меня заводят разговоры, al`asad. А разве тебя нет?

Если бы она знала, как близка. Al`asad означает лев, и именно он изображён на гербе короля аль-Мактума. Асад – город, который стал моим домом после того, как мы с ней потеряли все, что имели в Аззаме. Она попала в точку, а я, наоборот, проиграл. И дело даже не в том, что досье Эрики Доусон оказалось слишком чистым и правдоподобным. Я не был готов к правде. Именно поэтому я не хотел прикасаться к ней и в то же время не мог удержаться, теряя разум, хладнокровие, выдержку, забывая к Шайтану, кто я, где и для какой цели нахожусь.

Ты хочешь продлить это чувство между нами, Джей? Ты же чувствуешь его, да? Искры в воздухе, жар по венам. Да, al`asad? Тебе, как и мне, нравится бегать по грани, ходить вокруг жерла вулкана. Пресловутый запретный плод. Когда хочется попробовать собственную музу и в то же время хочется сохранить этот трепет, что она в тебе пробуждает. Я права, Джей?

Не трепет, Эйнин, а ураган, безумие стихии, бурю, цунами. Я боялся уничтожить тебя, я мог; находился на той самой грани, о которой ты рассуждала так легкомысленно, наивно, не зная, с каким зверем играешь. Но мы не бежали бы по ней, Эйнин, а падали в самое пекло, на раскалённые угли… обнаженной кожей. И я никогда бы себе этого не простил. Нам еще многое придется пережить, ты даже представить не можешь, что тебя ждет, и куда ты попала. Западные амбиции, самоуверенность, непокорность, гордость и дерзость – здесь придется расстаться поочерёдно со всем, что я перечислил. Ты увидела лучшую сторону, но даже она привела тебя в ярость и негодование. Что будет, Эрика, когда мы встретимся без масок? Береги свои крылья, альби (с араб. мое сердце), их глянец уже осыпался на той чёртовой парковке, но мы еще даже толком не начали. Мы будем гореть дотла, до черных шрамов, до криков отчаяния, ненависти, боли и похоти, разносящихся над пепелищем. Судьба настигла нас… снова, и на этот раз завершит начатое. И, если я не смогу спасти тебя, то останусь. Мы будем гореть, Эйнин. Вместе. Тряхнув головой, я отгоняю тяжелые мысли, ощущая во рту привкус гари и дыма, как тогда… Все еще слишком ярко. Некоторые события не подлежат забвению, пока призраки не отомщены, а справедливость не восстановлена.

Я поднимаюсь на небольшой постамент, устланный белой бумагой, чтобы не испачкать при работе мраморные полы, которые не нагреваются даже в самые жаркие месяцы. За то время, что прошло с моего возвращения в Анмар, я написал всего две работы. Одна из них вернулась к той, чьи глаза пятнадцать лет преследовали меня во сне и наяву. А вторую закончил буквально перед самым отправлением в душную сухую Мирзу, подвергающуюся каждую неделю песчаным бурям, которые приносят ветра из Махруса.

Последний портрет Эйнин так и стоит на мольберте, накрытый плотной тканью. Все остальные картины развернуты к стенам лицевой стороной, как и любимая репродукция Айвазовского, которую я привёз с собой из Нью-Йорка, и еще одна, написанная полтора года назад – «Постоянство памяти» Дали. Как это чертовски эпично. Я сделал копию со знаменитого шедевра великого художника и через несколько месяцев встретил Эйнин… и не узнал ее. Постоянство памяти подвело меня, как и острое зрение и феноменальная внимательность к деталям. Иногда мне кажется, что все происходящее в моей жизни так или иначе ведет меня к Эйнин, возвращает, напоминает, связывает. Она мой девятый вал, преодолевший неумолимое течение времени и обрушившийся на меня в тот момент, когда я почти смирился, что никогда не найду хотя бы отдельно похожую девушку на ту, что я потерял. Я пытался ее искать, но как? Эйнин исчезла после пожара. У меня не было даже ее имени. Кадер сказал, что никто не выжил. Конечно он не знал, что я спас девочку, а потом вернулся. Никто не знал. Я боялся одного – что она попала в руки торговцев из Шатров Махруса. Мне не раз приходилось преследовать преступников, имеющих отношение к этой организации, и перед тем как исполнить приговор, я спрашивал… каждого про девушку из Кемара с голубыми глазами, но никто ничего не знал.

Наверное, мои рассуждения звучат цинично, учитывая то, что я женат. Дважды. На красивых, соблазнительных, любящих меня женщинах. Но только Эйнин не имеет никакого отношения к моему семейному положению. Эйнин – рух альби (с араб. душа моего сердца). Она особенная, мое проклятие и награда… испытание и соблазн, которые я обязан преодолеть. Внезапное напряжение простреливает позвоночник, когда, остановившись у станкового массивного мольберта, я замечаю, что ткань, укрывающая портрет Эйнин, немного сползла, открывая угол холста. Нахмурившись, я оглядываюсь по сторонам. Некоторые картины сдвинуты с места, это заметно по неравномерным следам пыли на полу. Шайтан побери этих женщин! Прислуга никогда бы не нарушила приказ. Уверен, что это вездесущая Лейла!

Я знаю, что робкая покорная Аида никогда не осмелится войти сюда, даже если дверь будет открыта настежь, она и в спальню ни разу не зашла без приглашения. С ней у нас своя простая и в то же время сложная история, но я уверен в Аиде, как в самом себе. А вот Лейла – совсем другая, более любознательная и бойкая от природы. Единственная и младшая дочь влиятельного отца, родившаяся после трех сыновей, она воспитывалась согласно традициям нашей страны и религии, но ее баловали больше, чем многих анмарских девочек. Кадер вырастил принцессу, изнеженную, красивую, идеальную жену, послушную воле мужа, но умеющую добиться своего женской хитростью. Она и меня получила точно так же. Лейла всегда знает, чего хочет – это качество нельзя не уважать как в женщине, так и в мужчине. Целеустремлённая, воспитанная, неглупая, образованная. Лейла училась в Европе, сохранив приверженность и любовь к традициям и обычаям своей страны. Да Кадер бы и не допустил обратного. Дочь человека его уровня просто не может позволить себе уронить тень на репутацию отца. Он стерёг ее как зеницу ока, а отдал мне… Я не понимал поначалу, за что удостоился подобной чести. Я был обязан Таиру жизнью, своим положением, всем что имею сейчас. Все оказалось гораздо проще. Лейла меня выбрала, а отец не смог противостоять дочери. А я в свою очередь не посмел проявить неуважение к человеку, который стал моим наставником. Разумеется, решение Кадера выдать единственную дочь за своего подчинённого носило и скрытый смысл.

Услышав шум за окном, я раздвинул жалюзи, наблюдая, как из припарковавшегося на стоянке автомобиля выходят Лейла, потом Аида и за ней Зара. Все три в черных абайях, с закрытыми лицами и волосами, хотя я никогда не настаивал на ношении никаба. Многие девушки и женщины заменили его платком, уловив волну неумолимо надвигающихся изменений, хотя еще пару лет назад подобное было неприемлемо в столице Анмара. Цивилизованный западный мир потихоньку вторгается в страну вместе с потоком иностранных товаров и рекламы. Я не считаю, что с этим нужно бороться или принимать в штыки. Я слишком долго прожил на Западе и некоторые привычки и особенности перенял и принял из чуждой мне культуры, а к кое-чему успел пристраститься.

Вернувшись к мольберту, я отодвигаю ткань в сторону, чтобы взглянуть на запечатлённое на холсте лицо Эйнин. Огромные распахнутые глаза смотрят прямо на меня, но не с печалью и слезами, как раньше, а с гневом и вызовом; чувственные губы изгибаются в дерзкой улыбке, длинные темные волосы змеятся по хрупким плечам, прикрытым пресловутым синим платьем. Я так ярко помню момент, когда расстёгивал чёртову молнию на ее спине… Мои пальцы касаются неподвижного лица Эйнин, внутри растет напряжение. Пока я здесь пялюсь на ее портрет, неизвестно что происходит с ней в логове работорговцев. Стиснув зубы, я одёргиваю руку и холст тканью как раз в тот момент, когда внизу раздаются голоса женщин. Как сказал напоследок Кадер?

Джамаль, хороший муж всегда найдет варианты.

Две жены, истосковавшиеся по мужской ласке за несколько месяцев моего отсутствия. И всего одна ночь. Пока у меня вырисовывается только один вариант, который Таиру пришелся бы не по душе.

Спустившись, я застаю жен в гостиной. На угловом бежевом диване возвышается гора пакетов с лейблами из известных каждой моднице бутиков. Лейла и Аида уже сняли абайи и предстали перед моим взором во всей своей красе. А посмотреть есть на что. Высокая, темноволосая черноглазая Лейла в длинном атласном приталенном платье с открытыми плечами, многочисленными золотыми браслетами, инкрустированными драгоценными камнями на тонких запястьях, и с тяжелыми серьгами в маленьких мочках. Рядом с ней всегда немного зажатая Аида с медной копной волос и темно-серыми печальными глазами кажется особенно миниатюрной, робкой, неуверенной. Заметив мое появление, Лейла бросается ко мне первой, обвивая за плечи руками и звеня своими браслетами.

– Джамаль-джан, я даже не поверила, когда Калиф сказал, что ты приехал. Пророк услышал мои молитвы! Я знала, что сегодня будет необыкновенный день! – радостно улыбаясь, щебечет она и прижимается ко мне всем своим сочным телом. Аида смотрит в пол, топчась на месте и явно чувствуя себя лишней. Дело тут вовсе не во мне, а в неуемной энергетике Лейлы. Как только вторая жена появилась в этом доме, первая быстро взяла ее в оборот, полностью подавив своим авторитетом. Я никогда не влезаю в женские дела, и пока они не дерутся и не рвут друг на друге волосы, вмешиваться не имеет никакого смысла. А, как ни странно, почти с первого дня девушки нашли общий язык и даже подружились, но вот как-то односторонне, я бы сказал. Нет, меня полностью устраивают покорность и скромность Аиды, а что чувствует она сама – волнует мало. Я сделал для нее больше, чем мог и должен был.

– Аллах привел тебя домой, как же я счастлива! – восклицает Лейла, запуская пальцы в мои волосы и заглядывая в глаза. Я мягко, но уверенно отстраняю ее, и она озадаченно хмурится, но продолжает улыбаться, изображая радушие любящей жены.

– Аида, поднимись в мою спальню и жди там, – отдаю резкий приказ, забыв, что я не на службе. – Нам с Лейлой нужно серьёзно поговорить, – добавляю чуть мягче. Черноглазая бестия вздрагивает, запрокинув голову, и замирает в потрясении, хлопая длинными ресницами. Оборачивается на юркнувшую к лестнице Аиду, и чуть ли не шипит от ярости, но мгновенно замолкает, заметив мой жесткий ледяной взгляд. Опустив голову, делает шаг назад, непроизвольно стискивая в кулаках подол своего платья. Она в ярости. Об этом говорит ее вспыхнувшие щеки, едва сдерживаемые слезы обиды и бурно вздымающаяся и опускающаяся высокая грудь, подчеркнутая глубоким декольте. Я считываю волны негодования, обиды и раздражения, исходящие от девушки, не прилагая ни малейших усилий. Лейла для меня – открытая книга, прочитанная и заученная до дыр. Вспыльчивая, упрямая, но безобидная. Единственный приз, за который она сражается – это я. И мы оба знаем, что она его никогда не получит, несмотря на связывающие нас брачные обеты.

– Ты заходила в мой кабинет? – холодно спрашиваю я, убирая руки в карманы брюк и сверля взглядом застывшую с опущенной головой девушку. Она снова вздрагивает всем телом, плечи покрываются мурашками, тонкие пальцы бледнеют и разжимаются, выпуская смятую в них ткань платья. Лейла отступает назад, присаживаясь на диван, предварительно сдвинув в сторону пакеты с покупками.

– Ответь мне, Лейла, – громче спрашиваю я, не дождавшись даже короткого кивка. Девушка закусывает губы, из-под густых черных ресниц стекают слезы. Мало женщин умеют плакать, не превращаясь в истеричное существо с хлюпающим носом и распухшими глазами. Лейла освоила это искусство еще в самом начале нашего брака. От радости, боли, счастья и удовольствия она плачет одинаково красиво. Думаю, первым, на ком она испытывала чары своих слез, был все-таки не я, а ее отец. Надо признать, что Лейла прекрасна даже в своих откровенных и очевидных попытках манипуляции. И когда-то меня забавляли устраиваемые женой спектакли с заявкой на женскую хитрость. Она горестно всхлипывает и наконец кивает, робко и виновато поднимая на меня полный фальшивого раскаяния взгляд.

– Прости меня, Джамаль, – складывает ладони на коленях, принимая позу абсолютной покорности. Я бы поверил, если бы не знал наверняка, что она не чувствует ни малейшей вины за содеянное. В красивых черных глазах плещется многогранная гамма чувств – от гнева до возбуждения. – Я помню, что мы не должны подниматься в твои комнаты, когда ты в отъезде. Но я так скучала, хабиби, – добавляет чувственным полушепотом. Тряхнув головой, я усаживаюсь на невысокое кресло-пуф.

– Ты зашла не пыль протереть и не рубашки перебрать. Ты взяла ключи из моего стола и заявилась в кабинет, куда я даже слуг не пускаю, – четко проговаривая каждое слово, озвучиваю основную претензию. И безосновательную. Если я запираю дверь, значит не хочу, чтобы ее открывал кто-то, кроме меня. Разве не логично? Но женщины и логика – понятия несопоставимые.

– Когда ты приезжал в последний раз, то почти не уделял нам внимания, пропадая в кабинете, – не поднимая ресниц, Лейла начинает придумывать себе оправдания.

– И тебе стало любопытно? – сухо уточняю я. – Ты решила сунуть свой нос в дела, которые тебя не касаются. Так, Лейла?

– Нет, – картинно всхлипнув и качнув головой, девушка поджимает розовые губы. – Ты говорил, что работаешь над проектом нового дома. И я подумала… В этом году будет пять лет, как мы поженили…

– Что я готовлю подарок для тебя? – оборвав ее на полуслове спрашиваю я. – Ты хочешь новый дом? Чем тебя не устраивает этот? Стал тесен? Может, тебе Аида мешает?

– Нет. Я сама настаивала, чтобы Аида жила с нами, – еще один шумный вдох.

– Скажи правду, Лейла. Хватит уже испытывать мое терпение, – раздраженно требую я.