Сын Дога

Аристарх шваркнул трубку на рычаги аппарата. Гнев переполнял его, но он попытался успокоиться, отдышаться и сообразить, как ему быть дальше.

Не далее как сегодня утром в институтском коридоре он совершенно случайно столкнулся с научным куратором редакции журнала «Автометрия» и шутки ради поинтересовался, все ли в порядке с рукописью статьи, которая была одобрена к публикации в пятом номере – то есть должна была выйти в ближайшие дни. Куратор мялся, отводил глаза и нес какую-то чепуху о преимуществах ионных газовых лазеров перед гелий-неоновыми. Что это значит, он, собравшись с духом, пояснил минуты через три. Статью Гранина завернули, вместо нее было решено опубликовать другую, об исследовании вибрационных характеристик. Аристарх натуральным образом застыл с раскрытым ртом: текст его статьи являл собой обобщенный анализ всех измерений, проводимых при помощи голографического интерферометра. Добротный анализ. Теперь же место этой работы заняла почеркушка новосибирских коллег всего об одном виде измерений – Гранин понимал, о каком тексте идет речь, поскольку ознакомился с ним еще в марте.

– А вам известно, что эта статья вторична? – наконец смог он выдавить из себя, все еще надеясь, что происходящее – неумный розыгрыш.

Куратор развел руками:

– Видимо, на данном этапе…

– А вам известно, – закипая, перешел в наступление Аристарх, – что авторы статьи ссылаются на старую информацию, взятую из переводных материалов? Вам известно, что наши исследования уже серьезно опередили и превзошли результаты иностранных коллег, на которые ссылаются в статье?

Куратор поджал губы и попытался протиснуться мимо. Вдруг испугавшись, Аристарх сбавил обороты и ухватил его за локоть:

– Пожалуйста! Мне очень нужна эта публикация!

– У вас финансовые затруднения? – по-своему поняв жалобный тон ученого, с толикой презрения кинул через плечо куратор. – Обратитесь в кассу взаимопомощи.

Объяснять, что не в гонораре за статью дело, Гранин не стал. Выпустил локоть собеседника и долго смотрел ему вслед. Нет, не удастся напомнить миру о себе таким способом. Обидно было страшно! Снова перед мысленным взором проплыла холостяцкая, неуютная, не обустроенная комната в «малосемейке», снова почудились рыбные запахи и голоса шумливых соседей. Да удастся ли когда-нибудь избавиться от этого?! Получится ли хоть на шестом десятке лет пожить как приличный, нормальный человек?! Или беспомощного Ристашу и далее будут шпынять все подряд, задвигать, подсиживать, отбивать возлюбленных, лишать публикаций в научных изданиях?! В этот момент он нисколечко не сомневался, что отвергнутая рукопись – следствие какой-то закулисной борьбы, интриг и тому подобных мерзостей, которые были ему совершенно чужды. Была ли в этом цель унизить его? Вряд ли. Скорее его обобщенный анализ задвинули по многолетней привычке не замечать скромную персону заведующего лабораторией. Другие фамилии на слуху, другим авторам попасть на страницы журнала важнее – ведь они не сидят круглосуточно, как Гранин, в кабинете или лаборатории – о нет! Они день за днем напоминают о своем существовании, тратя на это львиную долю рабочего времени! Нет собственных материалов для публикации – не беда, ведь можно перевести чужую статью пятилетней давности! Или воспользоваться результатами исследований лаборатории Гранина – вон сколько пухлых папок с отчетами хранится в архиве!

Впрочем, уж если говорить начистоту – его нынешние исследования не шли ни в какое сравнение с теми, старыми, обозначенными в несчастливой научной работе. Значит, нужно поскорее забыть о неудаче и с новыми силами, с повышенным энтузиазмом броситься на изучение совершенно потрясающих перспектив, таящихся в сумрачном параллельном пространстве.

Так было утром. И вот теперь – еще один удар под дых.

О том, что рано или поздно его ночные «опыты» кто-нибудь может запретить, он догадывался с самого начала. Слишком уж нагло, слишком подозрительно. Ты можешь сколько угодно проявлять инициативу и работать внеурочно, но твои бессонные ночи одобрят только в том случае, если результат будет очевиден. А какой результат мог предъявить начальник лаборатории Аристарх Филиппович Гранин, если он даже обосновать цель своих дополнительных исследований не мог?!

Черт, черт! Как же обидно! Он был уверен, что для достижения устойчивости в эксперименте по перемещению в другое пространство ему оставалась буквально пара штрихов! Прервать опыты в самый решающий момент… Нет, нужно что-то придумать.

С досадой хлопнув дверью своего кабинета, Аристарх направился в лабораторию. Разумеется, бытовое электричество было подключено, но сколько бы он невротически ни дергал рубильник промышленной сети – лабораторная аппаратура оставалась обесточенной. Запитаться от обычной электросети? Чушь, она не выдержит нагрузки…

За неделю Аристарху удалось оптимизировать собранную на стенде схему. Теперь интересующие его блоки могли свободно отключаться и убираться в угол или под верстаки, подальше от посторонних глаз. При этом на стенде оставалась первоначальная схема, все еще проходящая калибровку – если верить дневным рабочим записям в лабораторном журнале. О турбулентности он уже даже не вспоминал, все свободное время посвящал изучению параллельного мира и упрощению способа перемещения в него.

Правда, полноценным изучением это можно было назвать с натяжкой.

Во-первых, исследуемое пространство было по-прежнему ограничено мрачным каменным помещением. С одной стороны, Гранин осторожничал. Конечно, хотелось выйти наружу и осмотреться, понять, что это за мир и кто его населяет, но удаляться от «лаборатории» с включенной схемой Аристарх пока опасался. С другой стороны, материала для предварительного знакомства и здесь хватало с избытком.

Во-вторых, собственно изучению мешали фантастические трансформации, происходящие с научной аппаратурой, которую Гранин пытался пронести с собой. Элементарный градусник (даже не специализированный, а обычный уличный, измеряющий температуру воздуха за окном) в момент перехода превращался в термометр Андерса Цельсиуса[11 - Андерс Цельсиус (Цельсий) – шведский ученый, в 1742 году окончательно установивший на термометре две постоянные точки. Первоначально он ставил 0° в точке кипения воды, а 100° в точке ее замерзания. Уже после смерти Цельсия шкалу перевернули, приняв за 0° точку замерзания воды.] с перевернутой шкалой. Невзирая на холод, который Аристарх, даже утепляясь, ощущал буквально каждым сантиметром кожи, «шведский термометр» настойчиво показывал семьдесят два градуса. Механический анероид, фиксировавший в Академгородке показания в районе семисот двадцати миллиметров ртутного столба, в параллельном мире выглядел старинным жидкостным барометром, упорно указывающим «сушь». Компас внешне оставался компасом, но его стрелка вообще никак не реагировала на положение прибора в пространстве, словно магнитное поле здесь отсутствовало. (К слову, морской секстан, который Аристарх видел на грубо отесанных полках в лаборатории другого мира, упрямо указывал вместо севера юго-запад.) С более сложными приборами творилась не менее загадочная чертовщина. С третьего раза Гранин научился протаскивать с собой фотоаппарат, вот только проявленная пленка не могла порадовать ничем, кроме черноты. Любопытства ради начальник лаборатории брал с собой амперметры, вольтметры, инфразвуковые частотомеры и плотномеры. Видоизменяясь, они переставали напоминать самих себя, однако стрелки их покачивались возле определенных делений, и Аристарх усердно, скрупулезно записывал в тетрадь все показания, что бы они ни значили. Цифры можно будет проанализировать потом, а сейчас самое главное – собрать как можно больше информации. Несколько раз случалось так, что, задержавшись со сбором данных, замешкавшись, Гранин возвращался в свою лабораторию в полуобморочном состоянии – настолько выматывало пребывание в ином мире.

Разумеется, он много размышлял над феноменом трансформации, противоречащим всем мыслимым физическим законам. Единственный аналог, который Аристарх мог подобрать, был из области психиатрии: так мозг, сталкиваясь с неожиданным явлением, незаурядной или предельно неприятной ситуацией, чрезмерно неправдоподобным или страшным объектом, преобразует передаваемую глазом картинку в знакомый, привычный, приемлемый образ. Срабатывает внутренняя защита – и мозг интерпретирует информацию так, как ему удобно или выгодно, но совсем не так, как оно есть в действительности. Гранину не хотелось думать, что проблема – в нем самом, поэтому он принял за аксиому то, что не его психика, а именно иное пространство визуально преобразует чуждые для себя предметы в нечто, максимально приближенное по своей сути или назначению. Оптический эффект такой. Ведь полупроводниковый лазерный агрегат, установленный на экспериментальном стенде в родной лаборатории, не переставал быть лазерным агрегатом – просто из-за границы, разделяющей два пространства, он виделся диковинным автогеном. При этом сам Гранин прекрасно знал, как должна выглядеть установка, его мозгу вовсе не требовалось замещать одну картинку другой. А вот в параллельной реальности, похоже, до открытия лазеров оставалась еще добрая сотня лет, посему и подсовывал иной мир гостю совсем другой образ.

Он пробовал перенести оттуда различные образцы, начиная с проб воздуха в пробирке и заканчивая отколотыми от стен кусочками каменной кладки и синеватым растением, активно реагирующим на каждое появление ученого. Увы – воздух при анализе оказывался самым обычным, каменная крошка в родном мире обращалась известковой и кирпичной пылью с чешуйками алкидной эмали, которой были выкрашены помещения в институте. А синий мох вообще бесследно исчезал при обратном перемещении.

Несмотря на то что время в двух реальностях текло по-разному, ночей Аристарху все равно не хватало. Слишком много всего хотелось узнать и попробовать. Он уговаривал себя действовать планомерно, не забегая вперед и не нарушая ход намеченных экспериментов. Скажем, он раз за разом проверял и убеждался в неизменности целебных свойств неприветливого мрачного мира: синяки и свежие порезы, которые Гранин намеренно наносил себе, практически мгновенно исчезали, затягивались, стоило лишь приложить к царапине или месту ушиба ладонь. Кончики пальцев коченели вдвое интенсивнее – но оно того стоило.

Он видел и мог проходить сквозь большинство стен. Он преодолевал длинный институтский коридор за доли секунды и мог наблюдать, как в фойе завязший во времени вахтер пытается донести до выпяченных губ большую кружку с чаем. Аристарха, смутно помнящего о служебной записке, поданной ветераном войны и героем труда товарищем Мурзиным в партком, так и подмывало недобро пошутить: забрать кружку и вложить вместо нее в руку старика что-нибудь мерзкое. Вот, наверное, воплей будет! Но до осуществления дело так и не дошло, а теперь и вовсе неизвестно, дойдет ли когда-нибудь. Без предельной нагрузки переход в другую реальность невозможен.

Вернее, пока невозможен. Все расчеты по энергетике Гранин вел, исходя из первичных условий – из тех самых, при которых впервые был запущен процесс. Так ли необходимы мегаватты для открытия небольшого портала в иной мир?

Разумеется, в перспективе ученому виделся портативный прибор, помещающийся в небольшом чемоданчике. Миниатюрная лазерная установка размером с ручной фонарь – не проблема, куда сложнее достать или разработать батареи повышенной емкости, которые позволят генерировать мощное электромагнитное поле необходимых параметров. Впрочем, еще пару дней назад думал Аристарх, все это придет позднее, когда Академия наук, а следом и весь мир узнает о его открытии, когда прославленному (благодаря Аристарху Филипповичу, конечно же!) Институту автоматики и электрометрии будет выделено дополнительное финансирование на изготовление «Прибора Гранина». Да что там институт! Разработке наверняка будет присвоена государственная секретность, как следствие – Гранина переведут в Москву, в знаменитый ФИАН, откуда он как изобретатель и руководитель темы станет наблюдать за технологами, инженерами-практиками и испытателями. Все силы, все ресурсы будут брошены на усовершенствование прибора!

Вот только пока он не мог обосновать, в чем суть его открытия, да и устойчивости процесса перехода добиться тоже не удалось.

Однако не зря его в свое время назначили руководителем экспериментальной лаборатории – уж кто-кто, а он-то не боялся трудностей, не чурался монотонности, обладал завидным терпением и не считал отсутствие результата поводом для прекращения опытов. Ему перекрыли кислород. Вернее, перекрыли источник энергии, который был ему необходим словно воздух, – ну что ж, придется выкручиваться.

– Думай, Ристаша, думай! – недовольным тоном посоветовал он сам себе и вновь с досадой дернул рубильник.

Тихо загудела аппаратура, засветились спокойным зеленым светом осциллографы. Не веря в эдакое чудо, Гранин затаил дыхание. Может, нерадивый сотрудник техотдела осознал, с кем имеет дело? Может, нагрузку на девятую лабораторию дали случайно, во время какой-нибудь пересменки? Может, отменили новые инструкции?

Аристарх даже не задумался, кто и каким образом мог бы посреди ночи отменить письменное распоряжение парторга. Он понимал только то, что судьба подарила ему еще один шанс, которым попросту необходимо воспользоваться.

Он и воспользовался: вынул из-под верстаков собственноручно изготовленные блоки, подключил к схеме. Возбуждение постепенно охватывало его, он заторопился, выставляя частоту токов накачки и готовя приборы, которые понадобятся ему сегодня там, по ту сторону объемной вязкой тени. Фактически, совершая сотню мелких, быстрых, лихорадочных действий, мысленно он уже был в параллельной реальности, в неприветливом сумрачном мире, и требовалось только щелчком тумблера подать нагрузку на стенд, чтобы переместиться туда физически. Именно по этой причине Гранин не сразу обнаружил присутствие в лаборатории постороннего. А когда обнаружил – выдворять непрошеного гостя или прятать лишние блоки было уже поздно.

Посторонний между тем в полном молчании шествовал по лаборатории, не обращая на ученого ни малейшего внимания. Он протискивался мимо стендов, осматривался, останавливался возле гальванометров с колеблющимися стрелками, с интересом наклонялся над верстаками, рассматривая многочисленные приборы и детали.

Его поведение и особенно молчание пугали, в них чувствовалась угроза. Аристарх мрачно, исподлобья наблюдал за вторгшимся в его владения человеком, пытаясь угадать, что последует за странной ночной экскурсией. Наконец заместитель секретаря партийного комитета остановился посреди лаборатории, скользнул равнодушным взглядом по лазерной установке, вздернул брови, придавая лицу невинное выражение, и улыбнулся:

– Все трудитесь, Аристарх Филиппович?

От тона, от улыбочки и общего напряжения, возникшего над экспериментальным стендом, словно мощное электромагнитное поле, Гранину сделалось совсем нехорошо. Струйка пота сделала зигзаг между восьмым и девятым позвонками, сердце застучало скорее и отчетливее. Неосознанным причесывающим движением он нервно провел пятерней по лысине.

– Ну, что же вы застыли истуканом? Давайте, хвастайтесь, демонстрируйте успехи!

Успехи? Что он имеет в виду? Что он хочет услышать? О чем догадывается?

– Давайте-давайте! – повторил Ким Эрастович, делая ладонью такой жест, каким строгий учитель требует у нерадивого ученика припрятанную шпаргалку. – Ну, что же вы? Стесняетесь? Или в самом деле нечего показать?

Гранин хмурился и покусывал губы, но все еще не представлял, что ему отвечать. Кима Эрастовича это, кажется, огорчило.

– Вот, значит, как… – Он приблизился на пару шагов и прекратил игру. Лицо его окаменело, даже глаза, не моргая, уставились четко в переносицу Аристарха. – Поставьте себя на мое место, уважаемый Аристарх Филиппович. Уж не знаю, за какие заслуги, но вам здесь долгое время выдавали авансы – в вашем распоряжении была экспериментальная лаборатория и практически неограниченные ресурсы. Я вправе получить ответ – как вы всем этим воспользовались, каковы результаты?

Интересно, если рассказать ему о турбулентности – он отвяжется?

– Не пытайтесь хитрить! – словно прочитал его мысли заместитель секретаря. – Сейчас вся ваша репутация и, вероятно, дальнейшая жизнь в науке держатся на тонкой ниточке. Вы нарушили все, что только возможно. Вот даже сейчас – разве вы не знали об инструкции, запрещающей вам пользоваться лабораторной техникой в ночное время?

– Меня с подобной инструкцией никто не знакомил, я не расписывался…

– Бросьте! – оборвал его Ким Эрастович. – Вам было известно о ее существовании. Собственно, я намеренно сегодня припозднился, чтобы понаблюдать, как вы среагируете на прямое распоряжение парткома института.

Только сейчас Аристарх сообразил, что не было никакой ошибки, когда в промышленной сети неожиданно снова появилось напряжение, никакая это не случайность. Вот этот человек – именно он устроил эту нелепую ловушку!

– Итак, чем же вы тут на самом деле занимаетесь, Аристарх Филиппович? Что скрываете от своих сотрудников, от непосредственного руководства, а теперь еще и от партии? Ах да, я же совсем забыл, что у вас ко всему советскому особенное отношение! Не так ли?

– Что за чушь?!

– Разве? – Ким Эрастович вновь оттаял лицом и вновь невинно вздернул брови. – Не вы ли, милейший Аристарх Филиппович, не так давно утверждали, что советской науки не существует?

От возмущения и ужаса Гранин окончательно онемел. Да, действительно, недавно он общался с коллегами, но и предположить не мог, что его высказывания передадут в партком, а там – извратят в таком чудовищном ракурсе! Вообще-то тогда Аристарх вел речь о безграничности науки, об отсутствии у нее национальной или политической принадлежности. Глупо называть закон всемирного тяготения английским на основании того, что его открыл британец; закон действует для всех – и для англичан, и для немцев, и для китайцев, и его принципы и следствия не зависят от того, носит ли человек комсомольский билет в кармане или свастику на рукаве. Это идеология может быть советской. Институты, ученые, изобретения, приборы – тоже, а наука – она общая, как атмосфера, как космос, как весь багаж накопленных человечеством знаний. Вот такую мысль развивал Гранин в присутствии сотрудников, да еще и в контексте того, что иностранные коллеги как раз прислали уведомление о своем скором визите в Академгородок – они прослышали о новых разработках в области лазерных допплеровских устройств и намеревались перенять опыт. Радоваться нужно было! Но кто-то не просто не порадовался, а поставил в уме галочку и при случае передал слова Аристарха… хорошо еще – в партком, а не в Первый отдел. Впрочем, как знать? Может, уже завтра его вызовут для серьезной беседы…

– Так на кого же вы работаете, Аристарх Филиппович? – ласковым тоном задал Ким Эрастович страшный вопрос, будто снова подслушал мысли заведующего лабораторией.