Интервью в опаловых тонах

– Какого тут произошло? – спросил я у эльфа с перебинтованной головой. Он сидел на кушетке под тентом, где оказывали первую помощь.

Тот поднял на меня большие глаза, уже покрасневшие не то от слёз, не то от боли. Парню на вид около тридцати – мой ровесник, но в случае с эльфами это вообще ничего не значило. Ему могло быть тридцать, а могло – и сто тридцать. Я завидовал такой генетике.

– Точно не знаю, – прохрипел он. – Мы вышли из дома, я и Шела, а потом нас просто отшвырнуло ударной волной. Я в тротуар впечатался, а Шела сломала руку…

Бедняга ещё не отошёл от болевого шока или просто пережитого ужаса. Было бы нечестно с моей стороны допрашивать его и дальше. Репортер обязан быть наглым, но я дополняю этот принцип своим: наглость не должна выходить за порог человечности.

Я посочувствовал Шеле и эльфу и подошёл к кучке людей, которые выглядели менее потрепанно.

–…Он всегда был немного чокнутым…

– Не знаю, не знаю, от него не было проблем…

– Ходили кто ни попадя. Особенно в последнее время.

– Вы про владельца лавки? – вмешался я в разговор.

– Ну так да, – отозвался низкорослый крепкий мужчина. У него была поцарапана щека, в остальном он выглядел вполне прилично и адекватно. Его компания – девушка и мужчина средних лет с серьгой в ухе – тоже были в здравом уме, поэтому я решил сделать наш разговор официальным.

– Николас Мерри, репортёр. Вы можете рассказать, что тут случилось?

– Взрыв случился, – ответил крепыш. – Полдома разнесло, что, не видно?

– Да, но как это случилось?

– А это пусть полиция выясняет.

Я сменил тактику:

– Вы говорите, знали хозяина?

– А то, – вмешалась девушка. – Ну, то есть, – она тут же смутилась, – не совсем знали. Знаем только, что зовут его Леон. Живёт… То есть жил прямо под нами, а на первом этаже у него магазинчик. Ну, то есть был. Он там всякую старую технику продаёт. Продавал, то есть. В основном, по запчастям.

Ух, обожаю таких болтливых!

– Полагаете, это он устроил… Всё это?

– А кто ж ещё? Не бомбу же ему подложили… Хотя, кто его знает, – ответил мужчина с серьгой.

– К нему кто-нибудь приходил?

– Да много кто! Он же торговал дешёвым оборудованием. Тут знаете, сколько народу ошивалось! – встрял крепыш. – Один, второй. И днём, и ночью.

– Технику? Ночью?

– Вот и я о том же, – поддакнул Крепыш. – Неизвестно, что он там собирал, потому как взрыв-то магический.

Вот это да!

– Как это? – удивился я, прикинувшись дурачком. У меня это хорошо получалось. Иногда даже играть не нужно было.

– В полиции так сказали, – ответил Серьга. – Но я не очень верю. Сам Лео с магией не очень, я бы даже сказал, побаивался. А тут такое. Не знаю, не знаю…

Нас прервал звук громкоговорителей:

– Гражданским покинуть территорию! Гражданским покинуть территорию! Внимание, гражданским…

Моя троица информаторов замерла и зачарованно уставилась на действо. Живая стена из полиции стала теснить людей, образовывая коридор. Я, стараясь не бежать и не привлекать внимание, особенно коллег-журналистов из других изданий, двинулся к кучке остальных зевак.

Я успел в последнюю минуту.

Успел заметить, как к бронированному автомобилю тащили скрученного по рукам и ногам человека. Он извивался, во всё горло кричал какие-то непонятные слова, мотал головой и трясся. Я быстро навёл на него камеру коммуникатора и приблизил кадр, чтобы сфокусироваться на лице бедняги. И стало совершенно очевидно, что разум покинул его навсегда.

3

Машины разъехались моментально. Врачи повезли пострадавших в клинику, полиция тоже уехала, оставив оцепление и нескольких сотрудников для охраны. Трое из них были лёрками.

Эта раса была редкостью для Уэйстбриджа – с их габаритами в большой концентрации они в городе просто не помещались. И если и работали, то какими-нибудь грузчиками или силовиками – с их-то мощью. В полиции им были рады, но квоты на расы всегда ограничены.

Кстати, владелец нашего издания Гардо тоже был лёрком. Он был в два раза больше любого здоровяка из бойцовского клуба, на два-три тона темнее, причём с отливом в серо-зелёный, а за поход к обычному стоматологу отдал бы две-три своих зарплаты из-за одного только размера выпирающих клыков. Однако Гардо жаждал найти применение не только своим мускулам, но и интеллекту. Потому и основал редакцию в те годы, когда нормальная журналистика, казалось, умерла вместе с обществом. Но даже (я бы сказал: особенно) в апокалипсис для людей нет валюты более ценной, чем информация. Кто это понимает и умеет этим пониманием пользоваться, далеко идёт. Но лёрки, несмотря на свою силу, существа ленивые, поэтому Гардо в дальние дали соваться не стал. Места руководителя небольшой и, главное, независимой реакции ему было достаточно. Он никуда не лез, не ввязывался ни в какие истории, не писал репортажей и даже не пытался навести порядок в творческом процессе, за что мы ему были очень благодарны. Зато мог в нужный момент подсказать, напомнить и… защитить. Это, пожалуй, было важнее всего для репортёра действительно независимого издания. Я уже говорил, что писать правду бывает небезопасно?

И всё же, Гардо был, скорее, исключением, чем правилом. Я глубоко сомневался, что остальные лёрки обладают такой же врождённой интеллигентностью.

Спорить с этими ребятами и уж тем более пробираться на место ЧП без разрешения я бы не стал ни при каком раскладе. Мне ещё понадобятся руки и ноги.

Поэтому я просто бродил по округе, слушая шепотки зевак и прохожих. Мне удалось накопать не больше того, что я уже знал, поэтому я просто уселся на ступени дома на противоположной стороне улицы, наблюдал, как спасатели разбирают завалы и не переставал гонять мысль о том, что погибших в этом кошмаре нет. Пожалуй, это и станет счастливым концом этой истории, если Хитер или Гардо попросят написать об этом что-то пошире того, что наваяли новостники из Экспресс-отдела, опираясь на мои записи из коммуникатора.

Если вам показалось, что я недолюбливаю коллег, спешу заверить: это не так. Я недолюбливаю их способы работы: выдать информацию побыстрее. Скорость её потребления в обществе разогналась до третьей космической, новости писались быстрее, чем успевали происходить. Естественно, страдало и качество написанного. Ребята не виноваты, что подстраиваются под условия, но они же их и создают. Вместе с читателями.

Хитер подъехала быстрее, чем я думал.

– Давай бегом, может, ещё успеем пообедать. Да уж…

Она оглядела руины.

– Интересно, конечно, что это было? Магия или прибор какой рванул? О, привет, Дастин!

Я внутренне вздрогнул и заставил себя обернуться.

Дастин Хоук холодно кивнул Хитер и сел в машину. Меня он точно не заметил.

Дастин, мой друг детства, был следователем. И только благодаря нашей дружбе я получал доступ туда, куда ни одного репортёра не пустили бы вовек. Стоит ли говорить, что такие репортажи получались выше всяческих похвал? Просмотров у них было куда больше, чем у простой сводки ЧП или расшифровок правительственных постановлений. Люди любят читать о смерти и политике, но ещё больше они любят хорошие истории. И, желательно, со счастливым концом. И я им их давал.

Всё это было до моего последнего крупного расследования, из которого я чудом вышел живым. Недавняя история с магическим камнем, украденным из посёлка цыган мулдаси за Стеной, едва не сделала из меня инвалида и поссорила с лучшим другом. Я настаивал на том, чтобы отдать камень цыганам, Дастин, у которого кроме служебного долга были с мулдаси собственные счёты, хотел оставить его в участке. У вещдоков после завершения расследования судьба может пойти по трем путям: уничтожение, хранение и возврат владельцу. Если бы камень был обычным украшением, его бы вернули владельцам, но это был опасный магический артефакт. И принадлежал тем, кому доступ в город запрещён. Такие вещи полиция передаёт в специальные отделы. Что там с ними делают, не знаю. Для мулдаси потеря такой ценности была недопустима. Учитывая тот факт, что они не просто не убили меня, но и помогли, пришлось подсобить мулдаси с возвращением их имущества. Разумеется, Дастин догадался, кто за этим стоит. Он избавил меня от проблем с копами, но сообщил, что больше не желает иметь со мной никаких дел. Я пытался извиниться, но он и слушать не хотел.

Что ж, его можно понять. Я был с ним в тот день, когда он увидел тела родителей, убитых цыганами. В те годы терпимость между нашими обществами уходила далеко в минус. Мой нынешний поступок Дастин расценил как предательство (и я, признаться, его понимал – не было ни дня, чтобы я не сомневался, а правильно ли я поступил). С тех пор мы не разговариваем. И с тех же пор у меня где-то в районе желудка поселилось чудовище, которое просыпалось от одного упоминания о полиции или Дастине, и точно принималось сжимать внутренности склизкими щупальцами.

Всю дорогу я молчал. Светофор моргнул, и мы остановились на перекрёстке прямо перед зданием редакции