Интервью в опаловых тонах

Интервью в опаловых тонах
Алекс Лайон

Взрыв в магазинчике продавца подержанной техники и парочка смертей от передозировки магией – не самое приятное начало новой недели, но для такого города как Уэйстбридж, где магия уже стала разделом квантовой физики, это почти что норма. Или всё же есть о чём подумать, правда, Ник Мерри? Кому как не тебе, отчаянному репортёру маленького издания, предстоит распутать цепь странных событий, о которых так упорно молчит полиция! Так что поднимайся с кровати и хватайся за перо – читатели ждут очередной сенсации!

Алекс Лайон

Интервью в опаловых тонах

1

Есть ли на свете что-то более ненавистное, чем понедельники? Если вы тоже трудитесь как проклятые пять дней кряду, а в выходные думаете только о том, куда бы зашвырнуть коммуникатор, чтобы не оказаться на работе по срочному вызову, то, вероятно, скажете, что ненавистнее понедельника может быть только утро понедельника. Ну, а я, Ник Мерри, добавлю к этой парочке ещё одного финалиста, которому, пожалуй, отдам первое место.

Сильнее утра понедельника я ненавижу только утро понедельника с похмелья.

Нет, не подумайте, я не заядлый алкоголик. Впрочем, когда-то давно между этим сомнительным хобби и моей профессией кто-то поставил знак равенства. И готов биться об заклад, что в друзьях у этого негодяя не было ни одного из репортёров, несчастных бедолаг, вынужденных денно и нощно тратить своё серое вещество ради утоления информационного голода толпы. Да, таков я, ваш покорный слуга, мастер длинных репортажей, красивых фраз и ювелирно выписанных деталей. Чего только не приходилось делать мне за свою карьеру! В каких злачных местах не приходилось бывать! А кто только не пытался заткнуть мне рот! Но я всегда был сторонником свободы слова – умеренной, правда, но все же свободы. И, что немаловажно, такой же позиции придерживалась моя редакция.

Если вы не понимаете, как такое возможно, думая, что цензура либо есть, либо нет, то позвольте пояснить: свобода – понятие весьма относительное, и правильность трактовки прямо пропорциональна уровню интеллекта. А еще пола, возраста, социального статуса, религиозных предпочтений и цвета любимого пива.

И чтобы хоть как-то унифицировать эту свободу в таком большом и многонациональном…

Эм…

Раньше, то есть, до Коллапса – явления неопознанной природы, которое уничтожило добрую половину человечества, раскололо материки и создало в нашем мире нечто, что учёные называют энергией крафт-частиц, а далёкие от квантовой физики обыватели – просто магией, я бы сказал о нашем городе «многонациональный».

Теперь же, когда по Уэйстбриджу, одному из трёх крупнейших и самых коррумпированных городов на материке, разгуливают люди, эльфы, тролли, лёрки, пиксты и прочие виды, схожие с людьми только количеством конечностей, этому городу больше подходит «многовидовой». Или «мультирасовый». Именно эти слова нам, журналистам, разрешено употреблять в материалах. Впрочем, мы в редакции без последствий зовём наш город самыми нелестными названиями, которые удаётся изобрести в перерывах между дедлайнами и битвой с либералами, не желающими, чтобы в эфир выходило что-то, что может опорочить их честь.

В общем, чтобы понятие свободы для всех было примерно одинаковым, были созданы законы. В частности, тот, что репортёры публично ненавидят и тайно боготворят. В законе о Слове порядка трёх тысяч цифровых страниц (примерно на месяц неторопливого чтения без перерыва на сон и обед. На полтора – если не пропускать сноски). И только он помогает сохранить хрупкое равновесие между тем, что говорить стоит, а о чём следует благоразумно промолчать. Ведь, как говорит глава нашей редакции, цензура – мать порядка. И я стараюсь следовать этому принципу, не нарушая при этом собственные.

Выходит не всегда, как и у любого репортёра. Но напиваюсь я не поэтому. Во всяком случае, точно не в этот раз.

– Никки! Никки, вставай.

– Ммфхргн… – о да, с утра я очень красноречив.

– Ник!

В милом голоске моей прелестной Хитер зазвучали нотки угрозы. Впрочем, в шесть утра мой музыкальный слух даёт слабину.

Я бы хотел сказать, что подскочил как за премией, когда Хитер вылила на меня стакан воды, но нет. Мне было так плохо, что я просто сполз под одеяло на сухой кусок кровати и продолжил спать.

– Ник! – уже громче рявкнула Хитер. – Поднимайся живо!

– Ты мня нзастфвшь.

– Я тебя уволю, – прошипела Хитер.

Да-да, моя крошка Хитер, моё милое, любимое стихийное бедствие, и мой тиран-редактор, второй по значимости человек в нашей обители истины. Энергии в ней хоть отбавляй, иногда мне кажется, что вся редакция запитана на ней, и если Хитер вдруг сойдёт с ума и решит уволиться, журналистика в Уэйстбридже рассыплется на куски.

– Не уволишь, я слишком ценный, – пробормотал я и накрылся одеялом.

– Незаменимых нет, просыпайся, новости не ждут.

Я приоткрыл глаз: Хитер уже была при параде, со своей неизменной кружкой с выцветшим логотипом нашей компании. Я свою такую разбил, честное слово, случайно.

– Ну и пусть катятся, чем их меньше, тем спокойнее живётся.

– Спокойно уже не получится, десять минут назад разнесло магазин подержанной техники, а хозяин спрятался в обломках и…

Хитер усмехнулась, глядя, как я молниеносно отдираю голову от подушки. Я уже говорил, что ненавижу утро?

Не то чтобы я не любил свою работу. Наоборот. Я даже не представляю, чем бы мог заниматься в своей жизни кроме как писать. Писать о том, чем существует наше общество, чем оно дышит, чем питается. Я никогда не хотел быть журналистом, но после первого же репортажа понял: вот она, моя жизнь. И заключается она в том, что я лезу в чужую ради того, чтобы скрасить миллионы других. Или спасти. На последнее я надеюсь больше всего, когда берусь за очередное журналистское расследование.

2

Сегодня я позволил Хитер сесть за руль: мне казалось, что я состою на девяносто девять процентов из головной боли. Остальной процент занимал ещё не выведенный из организма дешёвый алкоголь. Не лучшее состояние, чтобы кататься по городу. И работать. И вообще жить. Но когда мы приехали на место, я разом протрезвел. Хитер выкинула меня из машины со словами: «выясни всё!» и рванула в редакцию. А я поспешил на место ЧП, по дороге переведя запись на коммуникаторе в режим трансляции. Теперь все мои вопросы и полученные на них ответы в редакции смогут слышать в режиме онлайн. Оперативно и… нечестно. Вся слава, как обычно, достанется Экспресс-отделу, который очень редко покидает свою жужжащую процессорами и пропахшую кофе обитель – ньюсрум.

Сколько здесь было полиции! А еще сразу три медицинских фургона, возле которых теснились люди и эльфы. У одних на лице – ссадины, у других приличные кровоподтёки. Все пострадавшие были грязными, точно извалялись в пыли. А прямо по центру невзрачной трехэтажки красовалась дыра – всё, что осталось от места, где был магазинчик с подержанной техникой.

Рвануло хорошо. Место происшествия оцепили ограждением с электросеткой, а чтобы ни один из зевак, теснившихся рядом, точно не проник к месту обвала, выставили стену из охраны. Увидеть, что происходит за их спинами, было просто невозможно.

– Что происходит? – я подошёл к двум зевакам, которые меньше всего походили на случайных прохожих. Даже если вы не знаете, что они – из следователей, вы всё равно поймёте, что тип в пальто уж больно серьёзный и хмурый, а девушка в куртке чересчур весела для такой ситуации.

– Привет, Ник, – Джина подмигнула мне.

– Вы совсем не выделяетесь, – попытался пошутить я.

– А мы не стараемся, – отозвалась она. – Лучший способ скрыться – быть у всех на виду.

– Что произошло? – я кивнул на здание.

– Рухнуло, – пожала плечами Джина.

Я бросил на неё укоризненный взгляд. Джина оказалась недостаточно ловкой, чтобы его поймать. Или просто хорошо притворялась, поэтому не ответила. С Дастином таких проблем не было. Интересно, где он?

Внутри что-то ёкнуло от воспоминаний о моём друге.

– Оно само рухнуло? – спросил я с нажимом, отвлекаясь от неприятных ощущений в области желудка, которое точно не было связано с несварением.

– Все вопросы через информационный отдел, – прохрипел хмурый тип. Его я видел впервые.

– Да бросьте, ребята, вы же знаете…

И тут я почувствовал, как Джина почти незаметно сжала губы. И с лицом, на котором застыла испуганно-удивлённая и глуповатая улыбка, едва заметно покачала головой и стрельнула глазками в своего напарника.

Мне не нужно было объяснять дважды. Похоже, тип был из тех, кого лучше не раздражать. В отличие от Дастина, который не пытался слиться с толпой и вёл расследование открыто, Джина и её хмурый друг были из специального отдела по борьбе с особо опасными преступлениями. Они именовались агентами комплексной безопасности, но все называли их просто ищейками. Они могли находиться рядом с вами, когда вы пьёте кофе в забегаловке, пялитесь на витрины или просто идёте домой. Ищейки умели смешаться с толпой, быть незаметными, оставаясь на виду, прятаться так, что не найдёшь даже с рентгеновским зрением. Они умели становиться невидимыми. Иногда – буквально. Это была единственная структура в полиции, где охотно принимали на службу людей с магическими способностями – эффектами. А иногда – даже с уголовным прошлым. Никто не знает преступника так же хорошо, как побывавший в его шкуре. Стоит ли говорить, что для поступления на такую службу надо было пройти семь кругов ада? Я бы на такое не согласился даже под дулом пистолета. Хотя… Может, я и погорячился.

У Джины, кстати, тоже был эффект. Какой – не помню, мы редко с ней пересекались, но знаю точно, что им она не особо пользовалась. Я не сомневался, что и у её дружка имелось в запасе кое-что любопытное, но проверять на себе мне это не хотелось.

Я решил зайти с другого конца и, напустив на себя максимально встревоженный вид глупого прохожего, направился к медицинским фургонам.