Заблудшие души (сборник)

Во мне все прямо таки закипело.

– Если ты, – говорю, – не хочешь со мной расставаться, то мы никогда не расстанемся. Пусть я лучше помру, чем добровольно от тебя откажусь. – А она спрашивает – Что еще остается делать? Лучше, если они убьют тебя? Что так, что иначе, а мы не будем вместе. Сбежать бы отсюда в другой город, да как? Ни жилья, ни знакомых, кто помог бы устроиться, ничего. – Она закрыла лицо ладонями и снова заплакала. В этот вечер мы очень сблизились с ней. Поверите ли, батюшка, мы даже целовались, и я совсем чуть не рехнулся, прямо как пьяный был, я даже представить себе не мог, что мне когда нибудь такое счастье выпадет. Она мне сказала, что я ей давно нравился, я и подумать такое не мог. Я все время был тощий такой, с детства желудок был испорчен, дома какое питание было? Я думал, что красивее Милы нет никого на свете, как же она обратит на меня внимание?

Мы стали встречаться почти каждый вечер. Все вокруг как бы завертелось, закружилось, дни понеслись, как секунды, и все изменилось: и люди, и работа, и дни, и ночи. Недели через две она захотела познакомить меня со своими родителями. Я сильно робел в тот вечер. Она мне дала свой адрес и сказала – Приходи к восьми часам вечера. Вот тебе телефон, позвони, если что.

Я накануне занял денег на работе у приятелей и купил себе новый костюм, рубаху, постригся, словом, сделал все, что мог, чтобы выглядеть хорошо. От трамвайной остановки до дома Милы было ходу пять кварталов. Я шел не спеша, время оставалось минут пятнадцать до восьми, а когда до ее дома оставалось два квартала, я увидел на углу четверых. Калмыка среди них не было, но я сразу понял, что они меня просто так не пропустят. Когда я поравнялся с ними, они преградили мне путь и один из них говорит – Ты куда идешь такой наряженный, фраер? – Я остановился и говорю – Дай пройти. – А он мне – Ты заворачивай и иди назад, пока тебе ребра не пересчитали. А про Милу забудь, не то небо тебе со спичечный коробок покажется. Понял, фраерок? Заворачивай.

Я попытался его обойти. Он меня ударил, я ему дал оборотку, тут началась драка, но что я мог сделать против четверых? Они меня сбили на землю, пинали довольно крепко, но не так уж, чтобы душу вышибить, а когда они ушли, я встал и увидел, что весь в грязи, из носа и рта кровь течет, на костюме пятна крови с грязью, а о белой рубахе и упоминать нечего. Как я в таком виде мог пойти к Миле? Я пошел назад и, увидев телефонную будку, позвонил Миле. Она по моему голосу поняла, что что-то произошло. Она спросила – Ты где? – Я ей говорю – Я недалеко. Но я не могу прийти к тебе, Мила. – Она встревожилась, почти крикнула – Что случилось, Андрюша? Говори же. Я ей вкратце рассказал.

– Весь я грязный, в земле, костюм надо снять да привести себя в порядок. На это много время уйдет, а если к тому же на лице синяки есть, как я в таком виде появлюсь перед твоими родителями? Подумают еще, хулиган какой. – А Мила мне говорит – Андрюшенька, иди домой, я к тебе сейчас прибегу. Хорошо, милый?

Когда я возвращался домой, на меня с удивлением смотрели прохожие. Я хоть и стряхнул грязь, как мог, а все равно видок был неприглядный. Во дворе нашем, на мое счастье, никого не было. Только сосед с крайнего подъезда пытался завести свой мотоцикл, да ничего у него не получалось. Звали его Кирилл. Он интересный был мужик, наш сосед. Ему было лет так тридцать пять, а может быть немного поболее, ходил всегда хорошо одетый, аккуратный такой, очень уверенный в себе. Мотоцикл у него был дорогой, он иногда возил на нем хорошеньких женщин, а вообще-то, он редко показывался. Кто-то из соседей мне говорил, что он работает где то в отделе снабжения, чуть ли не начальником каким. Я порой не видел его неделями, а когда мы случайно встречались, он кивал головой в знак приветствия, и раз даже заговорил со мной.

Когда я поравнялся с ним, он посмотрел на меня внимательно, и спрашивает – Кто это тебя так отделал? – Я ему говорю – Да… так. Не важно. Что у тебя тут с мотоциклом-то? – А он спрашивает – Ты что, понимаешь в этом? – Я ему сказал, что понимаю, с малолетства с техникой работаю и могу починить все, что сделано из металла. – Дай, – говорю ему, – посмотрю.

Кирилл слез с мотоцикла и стал внимательно наблюдать за мной, ни во что не вмешивался, никаких вопросов не задавал, пока я чинил. Мне понадобилось минут пять, не более. Там, в мотоцикле, был какой-то пустяк, но если точно не знать причину, то все время будут проблемы с ним. У меня у самого был когда-то дешевый мотоцикл, я любой мотоцикл могу собрать и разобрать за несколько часов. Я завел мотор, Кирилл заулыбался, сел в седло, тронулся с места на большой скорости, а когда я подходил к дому, он вдруг резко развернулся, подкатил к подъезду и перегородил мне путь. Улыбается так, во весь рот, а глаза совсем не смеются, и говорит – Ты мне не сказал, кто тебя избил. И за что. Скажи, может я могу помочь. – А я махнул рукой и сказал – Не можешь. Это тут местные, блатные. А он мне говорит – Нет для меня блатных. Кто это? – Да так зло сказал, я даже удивился, и, признаюсь, первый раз внимательно посмотрел на него. А когда пригляделся, то увидел то, что раньше не замечал. Он был слишком уверен в себе, и глядел так, как будто не могло быть ему никаких возражений. Я понял тут нутром, что он не тот, за кого его принимают соседи. Я ему гворю – Как нибудь расскажу в другой раз. Сейчас пойду, отдохну. – Кирилл повернул ручку газа, мотоцикл заревел, и он сквозь шум мне сказал – Добро. Скоро увидимся. – И уехал.

Я пришел домой и стал приводить себя в порядок. Скоро пришла Мила. Она принесла мне пирог и еще что-то поесть, стала прикладывать разные примочки к ранкам на лице. Она то плакала, то целовала меня, то жалела. Стала строить планы, как нам переехать в другой город. А потом посмотрела на часы и говорить – Уже поздно. Я домой не пойду. Я останусь у тебя. Она разделась, не включая света, и я не выпускал ее из своих рук до утра.

Ох, какая это было ночь! Она мне тогда сказала – Люблю. Я после этого минуту лежал, не мог пошевелиться, не верил, что это услышал. А потом у меня был какой-то прилив энергии: я ерошил ее волосы, тряс за плечи, трепал, мял и тискал, как куклу, а она улыбалась так снисходительно, понимала, что я рехнулся от любви, гладила меня по щеке, говорила – Ой, затрясешь до смерти, – и целовала, пытаясь меня успокоить. Мы не спали всю ночь, а на рассвете подошли к окну, я раскрыл створки, и мы стояли голые, смотрели на улицу. Никого в этот час не было, ни людей, ни машин, тихо так. Наверное, часов пять утра было. Я ей сказал – Знаешь, Мила, я постараюсь сделать все, чтобы ты была счастлива со мной. Я буду продолжать учиться, закончу техникум, а после этого буду поступать в институт. Сколько буду жить, столько буду учиться.

Мила погладила меня и сказала – А я никогда больше не буду учиться. Я люблю жизнь такой, какая она есть. Мне нужно, чтобы был мир в доме, любимый муж, вкусный ужин по вечерам. Мне бы хотелось вот так стоять иногда с тобой голой у окна, рано утром, когда еще люди не проснулись, и встречать рассвет. Ты любишь рассвет? Я так люблю жить!

Я тогда вспомнил один случай. Как то перед армией я не ночевал дома, остался у одной из наших девок, из тех, что жили в бараках. А на следующий день вечером, за ужином, мать меня упрекнула, что я дома не ночевал, что она волновалась. Я сказал, что я уже взрослый, что хочу, то и делаю. А еще я сказал, что хочу получить от жизни все, что можно, не хочу прожить так, как они. Я и в самом деле думал, что жизнь их паскудная. Только тяжелый труд, чтобы хоть как то на пропитание добыть, никаких развлечений, да я уверен, что отец не знал другой женщины, кроме моей матери, и он у нее тоже был единственный мужчина. А отец мне говорит – Ты еще слишком молод, чтобы знать все о жизни. К твоему сведению, я не пропустил в жизни ничего. – Он обнял мать за плечи и сказал – У меня каждый день праздник. – И вот в эту ночь я понял, что он имел в виду. У него было то, что самое важное в жизни нашей. Он любил мою маму, и она любила его. У меня в ту ночь было то, что нельзя пропускать в жизни. Я тоже могу сказать, как и мой отец – Я не пропустил ничего. – У меня это было, а многие умирают, так и не узнав, что такое любимая женщина.

Мы заснули, когда город уже начинал просыпаться и шуметь. Когда мы встали, я ее спросил – Как ты объяснишь своим, что не пришла домой? – А она говорит – Я им скажу, что я уже твоя жена. Правда ведь? – Я ей сказал – Жена, конечно.

Мила села на край кровати, закинула руки за голову и собрала волосы в хвост. Я следил за каждым ее движением, боялся пропустить, рассматривал все изгибы ее тела, в голове был какой-то сладкий хмель. Мила предложила прогуляться и потом пойти в кино. Я, конечно, сразу согласился. Мы долго гуляли по городу, а когда подошли к кино, Мила пошла покупать билеты, а я пошел за мороженным. Вдруг я почувствовал, что кто-то меня крепко схватил за плечо и рывком вытащил из очереди. Когда я огляделся то увидел, что Калмык стоит передо мной, а вокруг – его люди. Он мне тут и говорит – Ты не понимаешь русского языка, фраер. Этой бабы тебе никогда не видать. Лучше уймись, найди себе другую.

– Ты можешь меня убить, – сказал я ему тогда, – но ты мне не указ. Не твое это собачье дело.

Он прищурил глаза, помедлил секунду и ответил – Я и не собираюсь тебя убивать. Я тебя изувечу. Я выбью тебе глаз, поломаю руки и ноги, вытащу зубы. Ни одна баба с тобой, таким красавцем, не пойдет. Будешь жить калекой. Хочешь это?

Тут подбежала Мила, протиснулась ко мне и закричала на Калмыка – Что тебе от нас надо? Отстань ты от меня! Мы на тебя в милицию заявим. Калмык презрительно усмехнулся и отошел. В кино я не смотрел на экран. Я озирался по сторонам, опасался какого то-подвоха, такие как Калмык зря не грозятся, им ничего не стоит изувечить человека. После кино Мила попросила не провожать ее до самого дома, боялась, что бандюги Калмыка могут сторожить меня неподалеку.

– За меня не бойся, – сказала она, – меня они не тронут. Калмык не позволит, чтобы меня кто-нибудь пальцем задел. Позвони мне перед тем, как пойдешь домой, там у вас есть поблизости телефонная будка, я хочу знать что ты благополучно добрался до дома.

Недалеко от моего дома и в самом деле был телефон, и я позвонил оттуда Миле. Я ее спросил – Ну как твои родители? Не ругали тебя? – А она говорит – Нет. Мама спросила: где это ты загуляла? А я ей сказала – У мужа. Готовься к свадьбе.

У меня ее слова звенели в ушах. Я пришел домой, лег на кровать не раздеваясь, и вспоминал все моменты прошедшей ночи и дня. Вдруг я услышал звонок входной двери. Никто из моих соседей не пошел открывать. Одинокая соседка никогда на звонок не выходила, ее никто не навещал, а мои другие соседи, пьяницы муж и жена, наверное где-то гуляли. Я никого не ждал, и потому не шел открывать, но потом звонки мне так надоели, что я решил выйти и посмотреть, кто это. Как же я удивился, когда открыл дверь. Там стоял Кирилл! Он улыбнулся мне, как старому другу, и говорит – Слышь, Андрей, не можешь ли ты меня выручить? Я ключ потерял, мать его так, и теперь дверь не могу открыть. Есть ли у тебя инструмент сломать замок? – А я ему говорю – Не надо ломать замок. Я замки знаю очень хорошо, я два года работал в мастерской по ремонту замков. Я тебе в два счета любой замок открою.

Кирилл очень обрадовался, сказал, что будет ждать меня около двери своей квартиры. Я взял с собой кое-какой инструмент и пошел к нему. Замок я вмиг открыл, конечно, а он тут стал меня благодарить, затащил к себе, и говорит – Давай, выпьем. Что ты хочешь? Бери, чего и сколько хочешь, разливай.

Я огляделся, смотрю, богато он живет. Везде мебель хорошая, а на кухне стойка такая специальная, на ней и вина, и какие-то бутылки из-за границы, и армянский коньяк, и чего угодно. Я выбрал армянский коньяк и разлил по рюмкам. Кирилл протянул руку, чтобы чокнуться. Я заметил, что он как то странно держит рюмку: не кончиками пальцев, а их серединой, ближе к ладони. Я тогда не придал этому значение. А Кирилл меня все угощает, у него колбасы были всякие, и сыр, и вино. И все просит меня помочь по хозяйству: колбасу резать, вино и коньяк разливать, и всякое такое, а сам ни к чему руки не прилагает. Когда мы изрядно выпили, он меня спросил – Кто же тебя тогда побил, Андрей? До сих пор синяки. Может, я могу помочь? Я ему сказал – Не поможешь. Ну, от коньяка у меня язык развязался, и уж очень он располагал к беседе, я ему все-таки вкратце рассказал про Калмыка и про Милу. Он внимательно слушал, хмурился, а потом говорит – Погоди-ка, я сейчас кое-кому позвоню. Мы, наверное, тебе поможем.

Он пошел в переднюю, где стоял телефон, взял карандаш в кулак, и набрал им номер. Потом что-то невнятно проговорил в трубку, я не расслышал, что, и сразу же вернулся. Мы продолжали пить и болтать, Кирилл завел какую-то музыку, и скоро раздался звонок. Кирилл открыл дверь и впустил парня примерно его возраста, невысокий такой, да и в плечах не большой, а двигался медленно, как ходят очень большие и толстые люди. Кирилл говорит мне – Вот познакомься. Его зовут Хлыст. Так и его зови его, Хлыст. Расскажи ему, кто такой Калмык.

Я снова стал рассказывать свою историю. Хлыст пил и кивал головой, а потом, когда я закончил, он сказал – Я знаю, кто такой Калмык. Я не знаком с ним лично, с такой шушерой не вожусь, но у меня приятель из этой шоблы. Так вот, есть подозрение, что этот Калмык стучит. Вроде бы он с ментами вась-вась, точно не известно, но многое ему прощается, другого бы давно посадили за его проделки.

Я ему сказал тогда – А Мила собирается заявить на него в милицию. – Хлыст медленно повернулся ко мне, он все делал медленно, и также медленно проговорил: – Лучше не делай этого. Беду себе наживешь. Ну вызовут они его и скажут – На тебя тут заявление написано. Ты прекрати это, а то получишь, в конце концов. Что еще они могут сделать по такому заявлению? А он, испугается он, что ли? И что будет потом? Что Калмык на это сделает? Соображаешь?

Тут Кирилл вступил в разговор.

– Ты учти, большинство ментов – болваны. Кто другой туда идет? Да и какое им дело до того, что после с тобой будет? У них есть инструкции, они будут обязаны поговорить с ним, а на последствия им плевать. Убьют – ну, тогда и разбираться будем. Что еще можно от этих падлюг ожидать? А если он и в самом деле стучит, так ему и карты в руки. Изувечит тебя, и ничего ему за это не будет.

Я совсем скис и говорю – Что же мне делать? Ни уехать отсюда, ни защититься. А Милу я не оставлю, тут уж мне плевать, что дальше будет. Хлыст переглянулся с Кириллом и говорит – Я с ним поговорю. Может образумится.

Я очень удивился. – Как это он может образумится?

Тут Хлыст усмехнулся, медленно вытащил из кармана опасную бритву, раскрыл ее до конца так, что тыльная сторона вошла в рукоятку, зажал ее в кулаке таким образом, что только кромка лезвия высовывалась из пальцев, а рукоятка упиралась в ладонь, и сказал в своей манере – Если я кого поглажу ей, тот сразу образумится.

Я понял тут, что из себя представляет Хлыст. Не хотелось бы мне идти так далеко. Я его тут спросил – А если и после этого не образумиться? – Хлыст так же медленно сложил бритву и спрятал в карман. Тогда – говорит, – придется завалить. Я не люблю, когда меня не слушают.

Хлыст не делал страшное лицо, не пытался выглядеть грозным, как делают хулиганы, которые наводят понт. Хлысту это было не нужно. Для Хлыста, очевидно, это было обычное дело. Тут Кирилл спросил Хлыста – А если его зажать в темном углу? Неужели припугнуть нельзя? Нет таких блатных.

– Ты пойми, – сказал Хлыст, – он хоть и баклан, но у него уж очень большая шобла. Человек двести будет. На настоящие воровские дела он не способен, но ему это и не надо. И хоть это шушера всякая, но их много, что ты с ними со всеми сделаешь? Все бакланы, как он, без мозгов. Но если одного пришить, все сразу образумятся, другого они не понимают. А кому охота мочить баклана? Сам понимаешь, не наше это дело. – А потом он обратился ко мне и сказал – Оставь мне телефон, куда тебе позвонить. Если я что узнаю, то тебе сообщу.

Я оставил ему свой телефон на работе, дома то у меня телефона не было. И ушел. Но мне долго не давал покоя этот разговор. Чем больше я думал о Кирилле и Хлысте, тем более опасными они мне представлялись.

Несколько дней прошли без происшествий, но я все время чувствовал, что это временное затишье. И вот во время обеденного перерыва приходит Мила ко мне в лабораторию и говорит – Ты знаешь, Андрюша, я была в милиции. Я заявила на Калмыка несколько дней назад. Больше такое терпеть нельзя. Мой отец настоял, и я пошла. Там ему живо хвост прикрутят. – Я ничего ей на это не ответил, но понял, что это начало конца. Что-то должно завертеться.

Мила стала весело говорить о своих планах. Она узнала, что можно устроиться на работу в Норильске, там нужны люди, и хоть это не сразу делается, но все равно можно устроить. Там неплохо зарабатывают, и будем подальше от этих бандюг, только нужно до этого зарегистрироваться, как муж и жена. И еще она сказала, что отец и мать хотят меня увидеть сегодня, можно пойти прямо с работы. Я, конечно, с радостью согласился. И тут меня позвали к телефону. Я взял трубку и услышал голос, медленный и хриплый. Это был Хлыст.

– Калмыка вызывали в милицию на беседу, – сказал он. – Зря ты это сделал. – Я ему говорю – Это не я. Мила заявила, по совету отца.

– Худо, – сказал Хлыст. – Мой человек сказал, что сегодня они хотят тебя встретить. Ты, конечно, можешь спрятаться в квартире и не выходить, но рано или поздно они все-равно тебя достанут. Хочешь, я тебе сегодня помогу? Я подумал секунду, а потом сказал – Хочу. Как ты поможешь? – А он говорит – Это уж мое дело. Скажи только, в какое время ты будешь возвращаться домой. Чем позже, тем лучше.

– Наверное, часов в десять, – я ответил. – Я иду сегодня вечером к Миле в гости. – Хлыст говорит – Хорошо. И повесил трубку.

Мы пошли к Миле прямо с работы. Родители ее приготовили ужин, приняли меня ласково, я им сразу понравился. Отец ее был инженер. Я ему стал рассказывать про нашу лабораторию, и что я там делаю. Я старался не думать о предстоящей встрече с Хлыстом. Было очень приятно и тепло, мне не хотелось уходить, я чувствовал себя у них, как в семье, но время приближалось к десяти, я попрощался и ушел.

Уже стемнело и улицы опустели. Недалеко от моего дома, в маленьком темном переулке, я заметил троих. Они стояли и курили, как будто дожидаясь кого-то. Один из них вдруг направился ко мне. Я продолжал идти вперед, не ускоряя шаг и не замедляя, делая вид, что ничего не заметил. Тот, что направлялся ко мне, тихо меня окликнул. Я узнал голос – это был Хлыст. Он неторопливо подошел и сказал:

– Они тебя ждут около твоего дома. Ты начни толковать спокойно, не задирайся. Я подойду. А как только я начну с ними говорить – ты сразу же уходи. Понял? – Я ответил: Понял. А у самого сердце так и прыгало от страха, хоть я и не трус, но чутье подсказывало, что Хлыст – страшный злодей, все могло произойти, да деваться уже было некуда. Я подошел к дому своему, а там в самом деле стояли трое, и тоже курили. Они перегородили мне путь около подъезда, одного я сразу узнал. Конечно, это был Калмык. Он приблизил свою рожу ко мне, глаза выкатил, чтобы пострашнее казаться, и говорит:

– Тебе не живется на земле, фраер. Дождешься, что я тебя ножом по глазам полосону. – А у меня все сердце стучит от страха, но не потому, что Калмык стращал. Хлыст был гораздо страшнее. Я говорю Калмыку – Вы что, ребята? Что я вам сделал? Что вы от меня хотите? Тут я увидел, что Хлыст к нам приближается. У него рот и нос были закрыты шарфом, это потом я узнал, что он не закрывается только тогда, когда идет убивать. Кепка было надвинута на лоб, его никак не узнать. Он был один, но я то знал, что еще двое где-то поблизости, на случай, если нужна будет помощь. Я подумал: Сейчас начнется. Хлыст и убить может, тогда беды не оберешься.

Хлыст подошел и говорит – Дайте закурить, земляки. Сигареты кончились. – А Калмык все смотрит на меня, даже головы к Хлысту не повернул, и говорит ему – Отвали, фраерок. Дергай отсюда, пока цел. Не до тебя. – А Хлыст ему спокойно, медленно так, недовольно отвечает – Ты мне грубишь, земляк. Я ведь у тебя только закурить прошу.

Тут друзья Калмыка почуяли что-то неладное. Один из них даже потянулся в карман за сигаретами, но Калмык то думал, что он царь и Бог в темных улицах. Он так это картинно взмахнул рукой, как бы отмахиваясь. Он хотел не глядя ударить Хлыста по лицу, но это, конечно, был дохлый номер. Хлыст внимательно наблюдал за действиями каждого, он вовремя заметил, как рука движется, и от медлительности его не осталось и следа. Он быстро отклонился назад, как опытный боксер, и Калмык промахнулся. Хлыст, не размахиваясь, ударил Калмыка по левой щеке тыльной стороной правого кулака, в котором была зажата раскрытая опасная бритва. Калмык вскрикнул, даже на визг перешел, грохнулся на землю, видать, ноги от боли подкосились, а я побежал к подъезду. Возле дверей оглянулся и увидел, что один из друзей Калмыка наклонился над ним, а второй вытянул руку, указывает на Хлыста и что-то орет, глаза вытаращил от страха, но подойти боиться. Я забежал в подъезд, поднялся к себе и незаметно проскочил в свою комнату. Мои соседи не заметили моего прихода. Одинокая женщина как всегда, не высовывала носа, а муж и жена подпили и громко ругались. Я налил себе немного водки, чтобы успокоиться, я ведь не пьяница, у меня всегда водка в заначке была.

В эту ночь только одно стучало у меня в висках – Что будет? Как поступит Калмык? Заявит в милицию, или нет? Поймет ли он, что это была моя защита? Или, может, что другое произойдет, чего я и предвидеть не могу?

Кирилл позвонил мне в лабораторию на следующий день, часа в три. Я ждал звонка с нетерпением, либо от него, либо от Хлыста. Кирилл сказал коротко – Приходи сегодня ко мне часам к восьми вечера, когда начнет смеркаться. Есть интересные новости. И повесил трубку. Я, конечно, пришел. Кирилл усадил меня на кухне, где уже сидел Хлыст, и предложил выпить. Я налил себе в стакан водки, выпил залпом и уставился на Хлыста в ожидании новостей. Хлыст понял мое нетерпение, сдвинул брови и заговорил медленно, хриплым басом.

– Я хотел с ними потолковать, ты же видел, да не вышло. Этот баклан хотел меня по морде шлепнуть. Если кому и удавалось это сделать, так тот уже в земле лежит. Его счастье, что он не попал. А сейчас у него есть время подумать, как разговаривать с людьми, которых он не знаешь. Ведь если я подошел к ним ночью, значит не зря? Значит, чего-то мне было надо? Баклан есть баклан. Лежит он в больнице, этот Калмык. Несколько дней проведет там, а потом долго на улицах не покажется. Не будет же он перевязанный ходить? Все уважение потеряет у своих бакланов.

Хлыст был в хорошем настроении. Он все время подливал себе коньяк и пил медленно, со смаком. Кирилл его вдруг спрашивает – Ты не узнал у твоего человека, что они думают по поводу Андрея? Хлыст ответил – Узнавал. Они не могут понять, замешан Андрей в этом, или нет. По всему, не может он Калмыку такое подстроить. Они думают, что это совпадение какое-то, ведь Андрей не вор, не блатной, точно известно, что он просто работяга, ну, фраер. Нет у него никого, кто мог бы за него мазу держать. А этот Калмык, сучка безмозглая, клянется, что найдет того, кто ему шрам посадил, где бы он ни был: на небесах или под землей. Не знает он, что если меня найдет, ему конец.