Пустые комнаты

Осенняя ночь вспыхивала сотнями огней, Пол Анка пел о том, что любовь – это игра, в которую невозможно выиграть, и мы танцевали в красном неоне – во всей этой крови с головы до пят.

Февраль 2011 года. Я приехал к ней, сидел на диване, ожидая, пока она соберется. Когда она вышла из спальни, я сказал, что нам надо поговорить. Она с тревогой взглянула на меня. Я заулыбался. Ну, мне просто было любопытно, может, ты хочешь выйти за меня замуж. Вивиан начала плакать, затем достаточно успокоилась, чтобы сказать «да». Я встал на одно колено и надел ей на палец кольцо с желтым бриллиантом, а у нее от волнения тряслись руки.

Заслужил ли я ее? Нет. Стала ли она моей? Да.

* * *

Я уже был довольно кривой и с трудом поднялся на ноги. Стоило отойти от костра, как навалилась темнота, а холод запустил в меня свои зубы. В городе забываешь, как бывает темна ночь. Пошатываясь, я расстегнул ширинку и, слушая стук струи по опавшим листьям, прикрыл глаза.

В темноте что-то зашуршало.

Я распахнул глаза так, будто меня ткнули раскаленной кочергой. На границе света что-то было. Я попятился, брызги попали на ботинок. Чертыхнувшись, застегнулся и вернулся за фонариком. То, что я принял за человеческий силуэт, оказалось лиственницей с глубокими трещинами на коре.

13

Я сел в кровати. Мне снилась авария, теплая волна паники сжимала внутренности. Я потянулся за шипучими таблетками, рука ткнулась в натянутый холодный нейлон. Открыл глаза – в темноту палатки.

Полной уверенности не было, но мне казалось, что я закрывал вход, при этом не помнил, как заползал внутрь, в голове все перемешалось. Потянув «молнию», задержал взгляд на тлеющем небе. Тишина стояла такая, что можно было услышать скольжение Млечного Пути. Звездный свет с сухим шорохом струился на землю.

* * *

Во второй раз меня разбудил громкий треск. Поднялся ветер, раздувая звезды, словно белые угли, заставляя их ярко сверкать.

В пятнадцати ярдах лежала береза с вывороченным корневищем.

Я заполз обратно в спальный мешок, уже достаточно протрезвев, чтобы по достоинству оценить самонадувающийся коврик. Лежал, слушая, как в темноте, раскачиваясь на ветру, скрипят деревья. Может, не деревья вовсе, а суставы неведомого зверя.

* * *

Утром я выбрался к прогоревшему костру и пустой бутылке. Возле палатки были следы: протекторная подошва с глубоким рисунком, четырнадцатый размер. Ублюдок шатался вокруг моей палатки, вероятно, заглядывал внутрь, смотрел, как я сплю!

Крякнув, будто меня стукнули кулаком в живот, я ломанулся за пистолетом. Насколько я был осведомлен, эта простая тактика часто оканчивается успехом.

– Давай поступим по-настоящему оригинально, – сказал я, учащенно дыша, «глок» в руке. – Ты не будешь об этом думать весь день. Немного подумаешь об этом перед сном, потом ляжешь спать.

Не стану утверждать, что это звучало убедительно, но что вообще может звучать убедительно в сложившихся обстоятельствах?

Помимо прочего, я оставил ботинки снаружи, и за ночь те стали тверже камней на берегу. Опытным путем я обнаружил, что шнуровать задубевшие ботинки куда менее приятное занятие, чем забуриваться в ледяной спальник.

Таблеток от похмелья не было, поэтому я включил походную плиту и сварил кофе – такой крепкий и горький, что сердце мгновенно застучало, туман перепоя начал рассеиваться. Правда, я забыл о фильтр-пакетах, и кофейная гуща поскрипывала на зубах.

За ночь озеро у берега сковал тонкий лед. Я пил кофе, глядя на неподвижную воду, на дальний берег, вырастающий резко – стеной елей. Над озером пролетела большая черная птица. Ворон?

Я вернулся в лагерь, собрал волосы в хвост, вытащил из баула походный топор, складную пилу и приблизился к березе, чье падение разбудило меня среди ночи. В лесу было полно сухостоя и старого валежника, но у березы прочная древесина с прямым волокном, придется потрудиться, чтобы распилить ствол на заготовки и расколоть их на поленья. А мне как раз необходимо было отвлечься. Я принялся сбивать топором ветки, затем поработал пилой. Поленья сложил возле пепелища, не став накрывать их брезентом; пусть полежат под открытым небом на морозце.

Отец постоянно колол дрова. У него был очень острый топор, который он сам вытачивал; говорил, что только таким топором работается легко и приятно.

За целый день я ни разу не приблизился к особняку. Нашел сосну с двумя ведьмиными метлами (или ведьмиными гнездами). Метелка занялась от первой же высеченной искры, оглушительно трещала и сильно дымила. Когда стемнело, я включил походную плиту и приготовил еду из пакета. В таких пакетах бывает что угодно: от пиццы до крем-брюле. У меня оказалась курица по-тайски. Надо только добавить кипяток. К несчастью, я не додумался взять стейк.

Закрыв глаза, я представил, что ем ньокки со сливками и трюфельным маслом, отовсюду доносится приглушенный гул разговоров, играет джаз… Мне не хватало музыки. Правильно подобранная песня может заменить внутренний диалог. А теперь все, что я слышал, это гребаный внутренний диалог.

Одежду я бросил поверх спального мешка; она послужит дополнительным теплоизолирующим слоем, кроме того, утром будет не такой холодной. Натянув шерстяную шапку и еще одни носки, я обеспечил себе вполне сносные условия. Не хватало самой малости – глотка коллекционного шестидесятилетнего коньяка. Хотя, конечно же, глотком я бы не ограничился.

Вспомнив о сигнальном пистолете, я вытащил его из упаковки и отсоединил патронташ от рукоятки. На упаковке было написано, что «Орион» нельзя хранить и носить заряженным. Ну, мне лучше знать. Усмехнувшись, я переломил оранжевый ствол и сунул в него патрон двенадцатого калибра. Затем потренировался хватать «глок» и направлять его на вход. С другой стороны, в качестве приветствия можно пальнуть из сигнального пистолета и подкрепить его рукопожатием из «глока». Привет, как дела.

Вскоре воздух внутри спальника прогрелся. Снаружи палатки тлели угли. Во тьме закричала сова. Ее крик переместился, когда она перелетела на другое дерево.

14

Я снова проснулся в кромешной темноте, с натянутой на замерзший нос шапкой. Внутри спальника было невыносимо жарко, я выпутался из него, сорвал шапку и сел, чувствуя, как горячий воздух из мешка выходит наружу, в зубодробительный холод. Я учащенно дышал, сердце колотилось в горле. Мне снилось, что я занимаюсь любовью с Вивиан, я до сих пор чувствовал ее горячую спину под своими руками. Давай, детка, зажги мой огонь. Наполни эту ночь огнем.

Над лесом прокатился низкий рокот грома. Я посмотрел в сторону костра как раз в тот момент, когда погасли угли.

Той ночью я больше не спал. В темноте шел дождь, вспышки молний отбрасывали длинные извилистые тени. В стрекоте дождя о нейлон мне мерещились шаги; они то приближались, то отдалялись. У меня не было ни сил, ни желания проверять, есть ли там кто-то на самом деле, или это мое воображение, заигрывающее с паранойей. Так или иначе, я был готов пристрелить любого, кто сунется в мою берлогу, будь то хоть сам дьявол.

Когда стало понемногу сереть, я выглянул из палатки. Продолжал моросить дождь, несколько капель тут же упали мне за шиворот. Я достал из кармана шапку, нахлобучил ее до бровей, когда осознал две вещи. Первая: ботинки. Вторая: дрова. И первое, и второе было мокрым. Пусть полежат на морозце, верно? Какого черта! Соревнование на звание лучшего-бойскаута-за-тридцать-пять проходит в соседнем лесу.

В машине были кроссовки. Но что такое кроссовки в северном лесу? И как я доберусь до Хорслейка, когда с деревьев капает, земля под ногами пружинит, а носки можно выжимать?

Ругая себя последними словами, я спустился к озеру. Дождь колотил по стальной поверхности, острые, точно спицы, ели были подернуты серой дымкой, а мои ноги очень скоро стали ледяными. Я настолько упал духом, что, вернувшись в лагерь, не стал зажигать плиту и позавтракал холодным супом, замерзнув от этого еще сильнее. Счистив грязь с ботинок, взял их с собой в палатку, но что толку теперь?

* * *

Когда я открыл глаза, свет снаружи не изменился. Сливавшийся с тенями циферблат Rolex Submariner утверждал, что сейчас – семнадцать минут третьего. Голова раскалывалась, я чувствовал, что заболеваю.

К черту все, с меня хватит! Я могу уехать прямо сейчас. В сухих, мать его, кроссовках.

Выскочив из палатки, я заорал:

– Я ЗДЕСЬ! ЧЕГО ЖЕ ТЫ ЖДЕШЬ?

Со стороны озера донеслось отрывистое карканье.

Натянув брюки и куртку, я схватил пистолет, ключи от машины и побежал в Хорслейк.

* * *

Четверть часа спустя я продрался сквозь подлесок и вывалился на Главную улицу. Где-то в середине пути я понял, что не взял фонарь. Распахнув дверцу своего внедорожника, рухнул на водительское кресло, вставил ключ в замок зажигания и… замер.

Моросил дождь, монотонно и беспрерывно.

Достав фотографию Вивиан из внутреннего кармана куртки, я позволил себе снова утонуть в ней. Сколько боли ты можешь причинить женщине, которую любишь? Я грохнул кулаком по клаксону, и мертвая тишина огласилась отрывистым гудком. Как далеко зайдешь? Некоторое время я колотил по рулевому колесу, дверце и сиденью – по всему, до чего мог дотянуться.

Затем разулся, стащил сырые носки, нацепил беговые кроссовки (зачем мне беговые кроссовки, если я не бегаю?) и вышел на дорогу. Мой взгляд упал на второе по высоте после «Хорслейк Инн» здание в городке.

* * *

Я не был в церкви уже много лет. Не считал себя атеистом, но и верующим, как бабуля, в чьем доме повсюду были деревянные распятия, словно в каком-нибудь классическом фильме ужасов, тоже не являлся. Я не выносил разговоров о Боге, а воскресные службы, когда приходилось сидеть рядом с незнакомыми людьми, считал вмешательством в свое личное пространство.