Несравненно больше

Глава 3

Ибо Я Господь, Бог твой; держу тебя за правую руку твою, говорю тебе: «Не бойся, Я помогаю тебе.

    (Книга пророка Исаии 41:13)

Детский дом № 51 был огромным – в нем жило около 400 детей. На первом этаже находилась огромная столовая. Но вскоре я понял, что и она недостаточно велика, чтобы вместить всех. Перед завтраком или обедом нас строили в длинный ряд, и мы парами, держась за руки, спускались в столовую. Обычно обед проходил в четыре этапа. Мы тихо стояли в ряду, ожидая своей очереди.

Помню тот день, когда мы только приехали в этот детский дом. Размеры фойе, порог которого мы только что переступили, произвели на меня неизгладимое впечатление. Я стоял и удивленно разглядывал огромную люстру. Вдруг один из огромных стеклянных шаров, висевших на ней, оторвался, упал прямо передо мной и разлетелся на множество маленьких осколков. В тот момент я и не догадывался, что случится со мной в этом учреждении. Разбившийся шар был символом того, что мне предстояло пережить.

Миша, Эдик и я впервые оказались в компании старших мальчиков – им было уже около 17 лет. Мы сразу стали их бояться, и этот страх преследовал нас повсюду. Старшие ребята постоянно обижали нас, малышей, заставляли пить, курить и ругаться. Если мальчик отказывался, его били до тех пор, пока он не  сдавался. Эдик и я никогда не соглашались делать то, что нас заставляли, и нас прозвали «аристократами». Старшие ребята думали, что мы считали себя лучше других, поэтому били нас чаще, чем остальных.

Мальчики жили на 4 этаже. В каждой спальне находилось по 20 детей, и кровати стояли так близко друг к другу, что между ними можно было протиснуться только боком. Никакой другой мебели в спальнях не было.

Каждый день после школы у нас было два часа свободного времени. И хотя нам не разрешалось покидать территорию детдома, все мы делали это. Рядом с детским домом находился хлебозавод. Несмотря на то, что его окружал бетонный забор с проволочным ограждением, дети часто проникали на его территорию и воровали хлеб. Зачастую младшие отдавали хлеб старшим, чтобы их не били.

Понятия благотворительности в то время просто не существовало – считалось, что государство заботилось о нуждах детей. Ни у кого из нас не было средств на карманные расходы, поэтому многие дети промышляли попрошайничеством. Иногда им удавалось выпросить на порцию мороженого. Я никогда не крал и не попрошайничал, но часто бродил по городу в надежде найти оброненные кем-то деньги. Иногда это удавалось, и я покупал себе мороженое. А еще я пользовался тем, что вход в кино для нас был бесплатным. Много раз я отправлялся на дневной сеанс и смотрел фильм, сидя в зале в полном одиночестве.

Раньше дети из нашего детского дома учились в школе с углубленным изучением английского языка – в то время она считалась элитной. Дети из благополучных семей получали в ней отличное образование. Учеба в этой школе могла бы стать для нас хорошей возможностью, но за полгода до нашего приезда ее закрыли. Однако нет худа без добра – старое школьное здание передали нашему детскому дому. В него и поселили всех первоклассников, в числе которых были Миша, Эдик и я.

Это здание представляло собой старинный дворец с огромными красивыми залами. Там были великолепные мраморные камины, люстры, украшенные изысканным орнаментом, большие зеркала и причудливая резьба.

Первоклассников было всего 40-50. Нас разместили в четырех больших комнатах – две из них отвели под спальни, одну выделили для игр и последнюю для занятий. Была, конечно, и уборная с умывальником. Помню множество запертых дверей в другие помещения, чтобы мы не бродили по ним. Хотя большая часть помещений нам была недоступна, мы были в восторге от того, что у нас появилось собственное пространство. Мы называли его своим «великим избавлением». Днем нам приходилось пересекаться со старшими ребятами, которые обижали нас, но ночью мы находились на своей территории и чувствовали себя в безопасности.

Ночь полностью принадлежала нам. Воспитатели уходили домой около 9 вечера, и на дежурстве оставался один ночной воспитатель на весь этаж. К тому времени нас уже переселили в другое здание, где мы жили все вместе. Всего в детском доме находилось около 400 детей, половина из которых занимала наш этаж. Дети есть дети, в семье или в детском доме, поэтому ночь всегда была любимым временем для наших игр. Мы стаскивали с кроватей покрывала и катали на них друг друга по скользкому паркету. Если мы попадались разгневанному воспитателю, обычно мне доставалось в первую очередь, потому что я смеялся громче всех. Женщина-воспитатель терпеть нас не могла, но меня она считала зачинщиком всех шалостей, потому просто ненавидела. Она пользовалась каждым удобным случаем, чтобы наказать меня всем в назидание.

Мы слышали, как она приближается, и бросались к своим кроватям, натягивая одеяла и притворяясь спящими. Она врывалась в комнату, и хотя все 20 детей хихикали под одеялами, направлялась прямо к моей кровати, срывала с меня одеяло и била туфлей по лицу.

В самом начале моего пребывания в этом детдоме меня отправили к врачу из-за проблем с глазом, не помню точно, каких именно. Один из немногочисленных воспитателей-мужчин вызвался сопровождать меня. Я приготовился к приключению – это была моя первая «официальная» поездка в город. Возможность впервые прокатиться на метро приводила меня в восторг!

На обратном пути из больницы воспитатель повел меня к себе домой, чтобы показать, где и как он живет. Дома он принялся избивать меня и попытался изнасиловать. Я пинался, кричал и толкался. Я был совсем маленьким и не мог защитить себя, поэтому он мог бы применить силу и добиться своего. Но, к счастью, моих отчаянных попыток сопротивляться оказалось достаточно, чтобы он сдался. Он схватил меня за руку и грубо потащил обратно в детский дом. При первой же возможности я пожаловался директору. С тех пор я редко видел мужчин в детском доме. И сейчас в детских домах нечасто можно встретить мужчину-воспитателя. На это есть много причин, одна из которых заключается в том, что к мужчинам относятся очень осторожно из-за частых случаев домогательств и насилия.

В нашем детском доме не было душа, горячую воду давали редко. Мы «мылись» по утрам, плеская на себя холодную воду. Шесть дней в неделю мы не меняли одежду, включая нижнее белье. Раз в неделю мы отдавали постельное белье и одежду в прачечную. Никто из нас не был уверен, что получит обратно именно свою одежду, тем более получит ее чистой и сухой. Эдик и я посреди недели частенько отправлялись постирать свои трусы и носки. Мы шли в уборную, раскладывали свою одежду на большой деревянной скамье, мочили ее водой и терли большим куском хозяйственного мыла. Затем мы несли ее к раковине, полоскали в холодной воде, развешивали на веревках, натянутых между двумя трубами, и оставляли сушиться. Остальные дети не особо заботились о дополнительных мерах гигиены, и от них исходил такой запах, что мы с трудом могли его переносить.

Раз в неделю нас водили в общественную баню. Нам, младшим мальчикам, всегда было там немного не по себе. Нам выдавали кусок мыла и таз с горячей водой, в котором мы и мылись. Никакого шампуня, никакого душа. Вот почему первое время после детского дома я так любил подолгу принимать горячий душ.

В начале своего пребывания в этом детском доме я часто болел, как и в первые годы моей жизни. Меня снова сразил приступ воспаления легких, у меня была грыжа и хронические проблемы с желудком. Четыре года подряд я проводил в больнице по месяцу. Врачи обследовали меня, пытались поставить диагноз и выявить причины недомогания. В медицинской книжке постоянно повторяется запись «хронический гастроэнтерит/ язва». Почти все время на протяжении этих лет я испытывал боль и очень сильно похудел. Во время учебы в первом классе я часто пропускал занятия по болезни, поэтому меня оставили на второй год.

Самое обескураживающее воспоминание о детстве, проведенном в детском доме, – это отсутствие индивидуального подхода. Нас кормили одним и тем же, одевали в одно и то же, одинаково с нами обращались, и мы подчинялись общему распорядку. Каждое утро начиналось с построения в фойе с октябрятскими и пионерскими речевками и девизами.

Помню, как я получил октябрятский значок – красную звездочку с портретом маленького Ленина в центре. Такие же значки были и у всех моих друзей. В этом тоже выражался коллективный подход – все это заставляло чувствовать себя никем.

Я был лишен всякой индивидуальности и был одним из многих тысяч детдомовцев, проживавших в Советском Союзе. У нас не было ни личного пространства, ни возможности ощутить свое человеческое достоинство. Не было абсолютно никакого личного внимания и ласки.

И все же, вспоминая эти годы, я вижу, что Бог отметил меня задолго до того, как я к Нему обратился. Для воспитателей я был зачинщиком неприятностей, для старших ребят, обижавших нас, – одним из «аристократов». Из своей гордости и упрямства, а может, потому что Бог хранил меня, я не сдавался и отказывался пить спиртное, курить и материться.

Я никогда не следовал примеру тех, кто воровал хлеб с хлебозавода, чтобы откупиться от обидчиков. Я не попрошайничал, предпочитая в одиночестве бродить по городу и искать потерянные деньги. И через некоторое время Бог подал мне знак Своей любви и заботы.

Глава 4

Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя. Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю.

    (Книга Псалтирь 120:1–2)

В детском доме № 51 у нас было несколько воспитателей и одна учительница. Звали ее Ирина Гавриловна. Она вела у нас занятия с 1 по 5 класс. До этого она преподавала в школе-интернате с углубленным изучением английского, и мы были ее первыми учениками из детского дома.

Ирина Гавриловна совершенно ясно дала нам понять, какова ее роль. «Я не ваша мать, я ваш учитель, – предупредила нас она. – Не надо меня обнимать и целовать. Не ластитесь ко мне и не зовите меня мамой. Я здесь, потому что мне платят за то, чтобы я вас учила».

Неудивительно, что она оказалась очень строгой, и все мы ее боялись. Она была ярым сторонником правильной осанки, и все время заставляла нас сидеть прямо на стульчиках. Если она замечала, что кто-то сутулится, то шлепала его указкой. Также она шлепала нас по рукам за разговоры в классе.

Ирина Гавриловна водила нас в Дома культуры на разные классы и кружки: танцы, шитье, фото и спортивные секции. Знания, которые мы получали в школе при детском доме, были неглубокими, поэтому занятия в Доме культуры могли бы стать для нас замечательной возможностью научиться новому, если бы кто-то объяснил, как нам это пригодится в жизни. Чаще всего дети думали: «Зачем мне учиться фотографировать, если мне это не нужно?» Многие охотно предпочли бы отправиться на улицу и клянчить деньги у прохожих на очередную порцию мороженого.

В сентябре 1986 года, за несколько месяцев до того, как мне исполнилось 9 лет, в нашем детском доме появился новый сотрудник – Милана Николаевна Козеева. Она и стала воспитателем группы из 26-ти девочек и мальчиков, одним из которых был и я. Помню, как впервые увидел ее в тот день. Она показалась мне самой красивой женщиной среди всех, кого я когда-либо встречал. Мы ощущали любовь, которая исходила из ее сердца. Она говорила нам: «Если хотите, вы можете звать меня мамой, когда никого из взрослых нет рядом. Я буду любить вас, заботиться о вас и обещаю защищать вас от всего, что может вам навредить». Это были лучшие слова, которые я когда-либо слышал в своей жизни.

Вспоминая время своей работы в детском доме, Милана Николаевна говорит: «Мое сердце наполняла теплая волна радости и благодарности Богу за возможность работать со всеми этими драгоценными детьми». Меня она помнит как высокого худенького мальчика с темными вьющимися волосами. «Ты был очень живым и подвижным, – говорит она. – Когда я узнала тебя ближе, то поняла, что ты совершенно не контролируешь свои эмоции. Когда ты чувствовал себя счастливым, это легко можно было понять по твоей активности, радостным крикам и заразительному смеху. Если ты был зол или чем-то расстроен, это также было очень заметно. Было совершенно очевидно, что тебе нужен сильный наставник и человек, которому ты мог бы доверять».

Каждое утро в 7.30 Милана Николаевна будила нас и помогала подготовиться к началу учебного дня. Вместе с ней мы спускались в столовую на завтрак, а потом направлялись в класс. Наши занятия длились с 9.00 до 14.30, и каждый раз Милана Николаевна приходила, чтобы отвести нас обратно.

Конечно, старшие ребята продолжали нас обижать. Милана Николаевна не могла быть сразу в нескольких местах и уследить за всем происходящим, но если она замечала, что кто-то из старших обижает мальчиков из ее группы, она приходила на помощь и преследовала обидчика, размахивая палкой от швабры. Вскоре старшие ребята уяснили, что с ней лучше не связываться.

Только 10 или 15% проживавших в детском доме детей были круглыми сиротами и находились на полном попечении государства. Остальные дети были так называемыми социальными сиротами, которые попали в детский дом из-за того, что их родители были алкоголиками, преступниками или издевались над своими детьми. Поскольку большинство таких родителей не были официально лишены родительских прав, почти все мои одноклассники отправлялись домой на праздники и выходные. Сначала это ужасно огорчало тех, кто оставался. Но со временем мы осознали преимущество своего положения: Милана Николаевна по очереди брала нас к себе домой на выходные.

Миша, один из моих друзей, относился к категории социальных сирот и каждую неделю отправлялся к маме, а мы с Эдиком провели много выходных в обществе Миланы Николаевны и ее семьи. Мы познакомились с ее мужем, дочерями и их мужьями, и даже с ее родителями, которых мы называли дедуля и бабуля. Ее родители жили на даче, за 50 км от города. В их доме было электричество, но не было отопления и водопровода. Поэтому работы всегда было достаточно, я приучился там к физическому труду.

Никогда раньше я не видел колодца, но вскоре научился набирать из него воду и колоть дрова для домашней печки. Все члены семьи Миланы Николаевны полюбили нас с Эдиком и всегда были рады видеть нас, но, конечно, ей нужно было думать и о других детях, которые ждали своей очереди.

Милана Николаевна любила каждого из нас и не показывала своих предпочтений. Однако мы знали, что Эдик стал ей как сын, и она особенно привязана к нему. И хотя она не усыновила его, все мы знали, как она им дорожит. Мы никогда не спорили с этим и не возмущались. Никто другой не обращался с нами так, как наша любимая воспитательница. Ее забота и любовь напоминали материнскую.

Понятия «любовь» и «семья» в то время были для меня чем-то далеким и незнакомым, поэтому не могу сказать, что я сознательно стремился к ним. Я просто не знал, что это такое. В советское время детей усыновляли нечасто – об иностранных усыновителях не было и речи, а русские семьи редко изъявляли такое желание. Круглые сироты оставались в детском доме до 17-18-летнего возраста. Хоть я и не отдавал себе отчета в своих эмоциональных нуждах, но понимал, что с появлением Миланы Николаевны я испытал чувства, до того момента мне незнакомые. Впервые в жизни я почувствовал себя любимым и защищенным.

Желая оградить нас от дурного влияния старших мальчиков и помочь хоть ненадолго вырваться из детского дома, Милана Николаевна сумела подарить нам самый чудесный год в нашей жизни. Когда нам было по 9 лет, она добилась того, чтобы руководство детдома выделило средства и отправило нас в санаторий на целый год. Он находился в Сестрорецке, в курортном районе, за 40 километров от Ленинграда. Бетонные здания санатория располагались в парковом пространстве, самом большом из тех, что нам доводилось видеть. Милана Николаевна и Ирина Гавриловна отправились вместе с нами в санаторий на целый год. Они дежурили по очереди: одну неделю с нами проводила Ирина Гавриловна, совмещая роли воспитателя и учителя, а на следующей ее сменяла Милана Николаевна.

Милана Николаевна и Ирина Гавриловна стремились доказать руководству детского дома, что такой эксперимент принесет большую пользу нашему здоровью. Мы проходили физиотерапию, нам делали массаж, мы принимали ванны с ромашкой и эвкалиптом. С нами были няни, которые менялись каждые 24 часа. Мы играли на песочном пляже, отправлялись в лес на прогулки. Милана Николаевна ходила с нами за ягодами и учила печь пироги. Для нас, 9-летних детей, это было замечательное времяпровождение. Это время было самым счастливым в моей жизни. Единственным омрачающим моментом был сон-час. Мы уже не были малышами, но нас заставляли отдыхать днем, что я очень не любил.

Первое время у нас в санатории был телевизор. Иногда мы смотрели интересные передачи, а потом шли в лес, строили шалаши из веток и представляли себя героями этих передач. Таких импровизированных сюжетно-ролевых игр в детском доме никогда не было.

Каждый вечер мы старались не пропустить детскую передачу «Спокойной ночи, малыши!». Это была первая доступная нам телепрограмма для детей, и мы обожали ее.

Тогда я и не осознавал, что счастливое время с нашей любимой воспитательницей и ее семьей, и год, проведенный в санатории, – только затишье перед бурей. Меня ожидало изменение всех обстоятельств моей жизни, и этим переменам суждено было стать трагическими. Этот прекрасный год только отсрочил и предварил худшие времена моей маленькой жизни.

Глава 5

Для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет, и отрасли от него выходить не перестанут.

    (Книга Иова 14:7)

Имя «Милана» означает «добрая, милая, нежная». Такой и была наша воспитательница. Время, которое мы проводили в обществе Миланы Николаевны, как день и ночь отличалось от общения с другим воспитателем. Мы всегда считали дни до ее возвращения.

Все дети, кроме меня, называли ее мамой. Я любил ее, но никого прежде мне не приходилось называть мамой. Я наделял это слово огромным значением и представлял свою маму. Милана не была моей мамой, но я все же любил ее, поэтому называл особенными ласковыми словами, которыми не называл более никого: «мусик» или «мима».