Галопом по Европам. Каникулы 2020

Так что поздравляю тебя, Бернардо, это мой псевдоним для киношников, долларовым миллионером. Наконец-то. Тут же, как по анекдоту, снова захотелось в Англию. Не то, чтоб уже бывал, просто хочется. Зато появилась цель, догрести до пяти лямов и покинуть Рашку. Не смотри на меня с укоризной, Александр Сергеич, не я такой, жизнь такая. Мы ведь одной крови. Только ты внешней разведкой занимался, а я внутренней. Потому ты разведчик, а я сексот. Папе было хорошо, он при Советах служил в отделе кадров молодого перспективного театра и все актёры сами приходили к нему стучать друг на друга и на Ефремова. Стали выяснять, чего вдруг единомышленники его так не полюбили. Выяснили и тут же поставили руководить МХАТом, а там двести человек актёров против пятидесяти в юном театре. Все застуженные и народные. Папу тоже туда перевели. Там и я родился от юной актрисы. У неё теперь пятый муж и она всё-таки состарилась. Единственное, что мне от неё досталось, это имя Зорян, правда она хотела меня назвать Бандерасом, очень его любит. Но папа настоял на славянском звучании имени Зорро. Привычка к псевдонимам у нас от первого русского предка, Мокши, любимого палача Василия Третьего, папы, не к ночи пусть будет, помянутого, Ивана Грозного. Свой ник предок получил за созвучную ирландскую фамилию Макканинг и любовь макать бояр башкой в дерьмо. Мы, ирландцы, в России появились раньше Лермонтов и, уж прости Александр Сергеевич, раньше африканцев. Потому мы Маканины, но так же служим России. При разделе театра мама, вместе со старичьём, отошла к Дорониной, и тут же развелась. Вышла замуж за народного артиста СССР, из тех, кто на сцену должен выходить не больше двух раз в месяц и стучать имел право, прямо в ЦК. Похоронила его, получив немалое наследство. И так три раза. Теперь её грабит молоденький муж. Я впитал запах кулис с молоком матери и ненавижу его.

Решенье принято, что дальше? Машина моя в Дегтярном переулке стоит. Во что я одет, ребята не знают. Прикрываю ржавчину волос капюшоном и подземным переходом просачиваюсь под самые «Грабли». Взглянул напоследок на второй этаж, где ребята меня ждут и никаких чувств, кроме злорадства, не испытал. Пусть бомонд идёт на ТВБ, три таких весёлых русских буквы. К приезду следующего куратора у меня заначена группа юных юристов. Я их подловил на сравнительном анализе европейского и нашего законодательств. Будут они в соцсетях греметь и сотрясать. Это дороже будет, чем яблом торговать на улицах. А эти пусть звонят мне на планшет, жалуются Дугласу. Я ведь вместе с симкой возвращал. Единственное, что меня печалит, это то, что двадцать штук зелени придётся отдать местному куратору. Ой, блин, ещё отчёт писать! И надо где-то, что-то описать. Пиво, на ветерке захотело выйти. В «Грабли» нельзя. Но рядом с машиной есть мусоросборник, возле которого всё время трётся дворник-таджик. Я ему деньги плачу, чтоб за машиной присматривал. Вот на мусор и … .

Захожу, уже очень нетерпеливо, в арку гостиницы «Интер Континентал», бывшая «Минск», а тут засада. Не нашли другого времени для вывоза мусора. Им надо всего минут пять, но у меня этого времени уже нет! Во дворы, направо? Там у офисов курильщиц полно всё время. А слева у нас заросли древнего боярышника. Туда!

Никогда не заходил, а тут какая-то изба, сложенная из чуть не метровой толщины брёвен. Заросла вся мхом. Крыша высокая и очень крутая, покрытая, как её? Точно дранкой. Да мне пополам.

Настроился на стык первого и второго бревна, упёрся левой рукой в торец третьего, и наконец-то испытал блаженство. К нему прибавился восторг и ликование. Я поднял лицо к небу, с целью восславить Господа и крикнуть в московское пустое небо «кхаллилуя». Именно так, с придыханием на первом слоге, как когда-то меня учили белые братья. Поднял к небу руки и растворился в океане радости.

Очнулся на чём-то твёрдом, но не холодном, от незнакомых голосов. Женский звонкий искрящийся голос, звавший в бесконечное путешествие за его владелицей, игриво произнёс: – Я тебе тушёной капустки приготовила.

– Со свининой или говядиной? – вопросил высокий скрипучий, в высшей точке переходящий в скрежет, мужской голос.

– Без любого мяса, – женский голос стал сварлив, – денег нет и мяса нет.

– Как так?! – прохрипел собеседник. – За последние пять лет я принёс тебе четырнадцать тонн золота. Где деньги, Гугуся?

– Не путай золото и деньги, – обличительно вскрикнула женщина, – зачем, о, зачем, я подарила тебе «Философию денег» Зиммеля? Специально на английском языке. Чтобы ты её прочёл, – в голосе женщины проявилась слезинка.

– Я английского современного языка в письменном виде не понимаю, – извиняющимся голосом проскрежетал мужчина, – я и денег бумажных не пойму. Вот, золотой, он и в Африке золотой, но почему я должен его поменять на бумажку, чтобы купить мяса, не пойму.

– Не надо золотой менять на бумажку! – встрепенулась женщина. – Неси его сюда, целее будет.

– А вот посмотри, – послышался стук, как будь–то, что-то поставили на стол, – у новенького в портфеле, какие-то деньги лежат. Может на мясо и хватит?

Надо сказать, что разговор между неизвестными вёлся на двух языках. То есть женщина строго говорила на современном русском языке, с московским говором, правильно редуцируя первые гласные. А мужчина изъяснялся на жутком английском суржике с дикой примесью шотландского и ирландского диалектов. Я его понимал лишь потому, что в школе занимался углублённым изучением английского языка со всеми диалектами. Потом увлёкся каталанским и языком басков, что и привело меня к удалённому обучению в университете Андорры, это параллельно с армией и факультетом социологии университета Ломоносова. Всё папа оплатил и в армию сдал меня он же. Свёл с кем надо и тихо умер в двухэтажном домике под Шереметьево, когда тащил из машины реплику скульптуры «Нос» Юсуфова, подаренную автором театру Гоголя в Москве и изгнанной, оттуда Серебряковым. Папа стаскивал в дом списанные из театров по политическим мотивам реликвии. Например, в библиотеке его дома стоит бронзовая скульптура «Писающего мальчика» из кабинета Станиславского, но тогда она была чёрной. Папа поскрёб черноту и выяснил, что это сажа. Реставраторы хорошенько отмыли памятник, и он стал бронзовым. Происхождение мальчика неизвестно. Но папа надеялся, что это именно та копия, что стырил из Брюсселя Наполеон. А теперь и у меня собираются украсть украденные деньги.

Я открыл глаза и увидел стену могучей русской печи, а слева от неё монументальный стол, на котором лежал мой открытый кейс. На лавке лицом ко мне сидел мужик, одетый в зелёный с жёлтой подкладкой пиджак, зелёные, но более светлые брюки, белую сорочку с жёлтым галстуком-бабочкой, на ногах жёлтые же туфли. Морщинистое лицо старого шарпея посверкивало злыми зелёными глазками. Не смотря на обрамление длинных золотистых до медности волос, кожа лица тоже отсвечивала зеленоватыми разрезами морщин.

А женщину, стоящую с ним рядом не разглядел, но точно знал, что если скажет она мне убицца ап стену – убьюсь, с ликованием.

– Оп-па, вот оно и проснулось, – констатировал мужик, – слышь парень, сколько у тебя тут этих зелёненьких?

Я проигнорировал вопрос.

– На первый взгляд тут где-то сто пятьдесят тышь, – на глазок определила женщина.

– На мясо хватит? – спросил мужчина.

– Хватит, милый, хватит, – нежно проворковала женщина, – и на пиво хватит. Пойдём, касатик, я тебе самогонки для аппетита налью.

– Чего он молчит, – зелёный ткнул пальцем в мою сторону, – не уважает?

– А если бы тебя по башке стукнули горшком с золотом, – спросила женщина, – ты бы как себя вёл? Принудительная инициация.

– Да горшок-то лёгкий! – воскликнул мужик. – Там после разгрузки всего килограмм пять золота. А инициация, это да. Это серьёзно. Сразу в третий уровень, тяжело. Он же, – мужик, вставая из-за стола, снова ткнул в мою сторону пальцем, – на третье бревно избушки рукой опёрся, струйкой законтачил цепь с фундаментом, да ещё в лоб получил горшком леприкона. Это тяжело.

Неизвестные закрыли кейс с моими деньгами и, прихватив его с собой, вышли в дверь, из которой пахло тушёной капустой.

Я бывал в подобных ситуациях и знаю, что не права качать надо, а срочно делать ноги. Вот когда я вырвусь на свободу, тогда и посмотрим. Четырнадцать тонн золота означают, что ни я, ни куратор, никогда больше работать не будут. Да мы разнесём эту халупу по брёвнышку!

Поднявшись, я, исключительно для демонстрации доказательств, схватил со стола горшок с золотом и рванул в полуоткрытую дверь. На улицу.

Последнее, что я услышал, был скрипучий вопль, рыжего: – Он таки спёр мой горшок! Умора!

Разговор Славки с матерью. Швеция – Россия

На экране появились лица двух молоденьких девчонок – беленькой и черненькой. Черненькая вежливо поздоровалась. – Здравствуйте Виктория Павловна, – но ее перебила беленькая. – Привет, мама. Мне какие-то мужики снится стали. Ты говорила, что видела отца во сне ещё до вашего знакомства. Так имей в виду, что Че Гевара давно умер, а за ворюгу московского я не пойду. Времени мало так что, по делу.

В Дании мы вербанули десять шлюх с Украины типа «надоело, хотим завязать» и на самолёте дернули в Стокгольм. К 10 часам утра купили экскурсию в местный Парламент и уже к половине одиннадцатого Маслова и компания приковались цепями к деревьям на парламентском дворе. Растянули плакат «Спасите женщин» на английском языке. Между деревьев, подстриженных кубиками, это смотрелось красиво. Туда же Эллка пригнала телевидение и журналюг. При виде мастеров пера шлюхи дружно зарыдали, а Маслова начала вещать. Но тут произошел облом. Местные только на шведском языке говорят. Пришлось Эллке поработать переводчиком с ломанного, укро-английского на ломанный шведский.