Сотрудник ЧК

— Прицел два, — раздался голос Костюкова. — Залпом по германской пехоте… — Мгновение подумал: — За революцию… пли!

И не успел Лешка осознать слов команды, как грохнул залп.

В тупой глухоте Лешка расслышал лязг затворов и снова:

— Пли!

Немцев точно отмело к стене почтамта. Поднялся Костюков и негромко, деловито сказал:

— Айда в атаку.

Лешка бежал вместе со всеми, прыгая через груды мусора, что-то кричал…

Немцы отступали вдоль улицы. Некоторые стреляли на ходу. Лешка мельком видел, как невысокий пожилой солдат бросил винтовку и, приседая от ужаса, поднял руки. На него набегал Пахря…

Лешка догонял немца с широкой круглой спиной. Он видел, как под шинелью у того ходили лопатки, как взблескивали подковки на сапогах…

В конце квартала немец обернулся и выстрелил. Пуля свистнула возле самого Лешкиного лица…

От этого свирепого свиста, от внезапного сознания, что это сама смерть пронеслась рядом, Лешка оторопело остановился. Немец был уже около угла. Тогда, вспомнив о револьвере, Лешка поднял его и прицелился. Мушка запрыгала, потерялась на серо-зеленой шинели. Тяжелый револьвер дернулся, вырываясь из руки…

Лешка впервые в жизни стрелял в человека, и он не сразу уловил связь между своим выстрелом и тем, что произошло.

Немец вдруг метнулся в сторону, припал к стене дома и, прижимаясь к ней спиной, обернулся. Мясистое перекошенное лицо его на Лешкиных глазах обмякло и посерело. Роняя винтовку, он пошарил рукой по стене, нашел водосточную трубу, вцепился в нее и стал медленно садиться на землю. Пальцы его скользили по запотевшей от сырости трубе, оставляя на ней мокрые следы. Потом он упал…

Лешка осторожно подошел к нему.

Немец лежал ничком, подогнув ноги, и на его шинели, между лопатками, где вошла пуля, виднелась маленькая рваная дырочка.

Лешка стоял, потрясенный серьезностью происшедшего. Все, что было до сих пор, казалось теперь мелким, не стоящим внимания. «Игра в революцию» кончилась. Теперь Лешка становился человеком, окончательно и бесповоротно выбравшим свой путь в жизни.

Если Лешка и не сказал себе всего этого, то, во всяком случае, так он чувствовал. А слов было только два: «Вот оно…»

Улица опустела, несколько убитых лежало на мостовой. За углом хлестали выстрелы и слышались крики.

Лешка поднял винтовку убитого им немца и, не оглядываясь, побежал туда, где вели бой его товарищи.

Весь день — двадцатое марта — Лешка пребывал в каком-то лихорадочном, тревожно-радостном угаре. Впоследствии он никак не мог припомнить, что было раньше, что позже. Все смешалось в его памяти в один пестрый, грохочущий клубок. Он был возле думы, врывался в белый особняк херсонского миллионера Соколова, где находился немецкий штаб, громил оружейный магазин Фрикке на Суворовской улице. Потом все с тем же небольшим отрядом Костюкова он попал на улицу Говарда и видел, как фронтовики отбили у немцев десять грузовиков, на которых те пытались вырваться из города. Два подорванных гранатами грузовика образовали баррикаду, перегородившую проезжую часть улицы. Немцы залегли под колесами уцелевших автомобилей и открыли пулеметный огонь. Фронтовики пошли в штыковую атаку… А потом на одном из захваченных грузовиков Лешка носился по городу и вылавливал прятавшихся по дворам и чердакам немецких солдат…

К вечеру Херсон был свободен. Но ненадолго. Уже на следующее утро отступившие к Николаеву остатки немецких и гайдамацких отрядов вернулись с подкреплением.

И все началось сначала. Дрались на Забалке, в Сухарном, у вокзала и на кладбище, у больницы Тропиных и в Военном фортштадте. В портовых мастерских чинили пулеметы и винтовки. Херсонские мальчишки сновали по передовой, собирая расстрелянные гильзы. Во многих дворах чадили жаровни — там отливали пули. По улицам то и дело проходили отряды Красного Креста. Все городские лечебницы были забиты ранеными.

Наконец восставшим удалось выбить немцев из Херсона и отбросить их почти на тридцать километров от города. Власть перешла в руки Совета пяти, созданного из представителей фронтовиков и рабочих.

Было ясно, что нового наступления немцев ждать придется недолго. Однако обстоятельства сложились так, что город получил небольшую передышку. Вспыхнуло восстание в Николаеве. Рабочих и фронтовиков там было значительно больше, чем в Херсоне, но и немецкий гарнизон намного сильней. На подавление николаевского восстания были переброшены германские и австро-венгерские части. Ходили слухи, что ими руководит недавно прибывший с Западного фронта генерал Бем-Ермоли…

События в Николаеве на время отвлекли внимание немцев. В эти дни нельзя было узнать некогда тихий патриархальный Херсон. Он заметно опустел с тех пор, как фронт отодвинулся от города. Оживленно было только в рабочих районах. На центральных улицах царило безлюдье и пугливая тишина. По вечерам сквозь заложенные ставни редко-редко пробивался наружу неосторожный луч света. На дверях магазинов висели пудовые замки. Витрины покрылись черными листами гофрированного железа. В ожидании лучших времен жители предпочитали не показываться на улицах.

С утра за город тянулись угрюмые колонны херсонцев с кирками и лопатами. По приказу оперативного штаба восставших они шли строить укрепления…

Однажды, пробегая мимо одной из таких колонн, Лешка услышал, как его окликнули. Человек тридцать обывателей, одетых так, словно их отправляли в сибирскую ссылку, шли по Кузнечной улице. Их сопровождали двое рабочих с винтовками. В конце колонны Лешка увидел Павла Никодимыча Глущенко. Зять был в высоких болотных сапогах, стеганой телогрейке и старой кепчонке с пуговицей на макушке. Он отчаянно моргал, делая Лешке знаки подойти. Лешка сразу понял, что ему нужно. Глущенко, конечно, будет просить, чтобы Лешка помог ему освободиться от трудовой повинности — с такими просьбами в штаб восстания приходили многие.

«Как же, дождешься ты от меня! — подумал Лешка. — Другим работать, а тебе, значит, дома сидеть? Ничего, потрудись на революцию!»

Он сделал вид, что не понимает сигналов зятя, и убежал.

За все это время Лешка только один раз побывал дома. Он предстал перед домашними опоясанный широким кожаным ремнем, подаренным ему Пахрей; на ремне висел револьвер в желтой скрипящей кобуре — Лешка раздобыл ее в конфискованном фронтовиками оружейном магазине.

Глущенко не стал с ним разговаривать. Он презрительно оглядел Лешку с головы до ног и ушел в другую комнату. За дверью негромко и зло прошипел:

— Папашенькин сынок, ничего не скажешь!..

Лешка ухмыльнулся.

Екатерина, увидев брата, заплакала:

— Что ты делаешь, Лешенька! Убьют тебя где-нибудь! Что я папе скажу?

— То и скажешь, что убили, — жестко ответил Лешка. — Не бойся, ничего тебе не будет. Папа поймет…

Он сказал, что состоит связным при Силине и, если Екатерине понадобится что-нибудь, пусть приходит прямо в штаб, он, Лешка, поможет.

Потом, уступая просьбам Екатерины, съел тарелку борща и сменил белье. Он чувствовал себя взрослым и сильным человеком.

Силин был теперь членом оперативного штаба восставших. Лешка большую часть времени проводил в Ново-Петроградской гостинице на Ганнибалловской улице, где располагался штаб.

С утра и до позднего вечера в штабе не прекращался шумный людской круговорот. Шли рабочие и жены рабочих, крестьяне из окрестных деревень, обыватели. Сюда приводили спекулянтов, сильно набивших базарные цены на продукты, мародеров, воришек и прочий темный элемент, оживившийся в первые дни восстания. Большинство задержанных отпускали, посулив в следующий раз разделаться с ними, как положено, самых заядлых уводили за город и там расстреливали. Возиться с ними было некогда.

Город готовился к обороне.

На помощь восставшему Херсону прибыл из Севастополя военный корабль с отрядом революционных матросов. Их встреча была похожа на праздник.

Лешка прибежал в порт вместе с огромной толпой горожан. Люди наводнили пристанские спуски, ребятишки облепили заборы и крыши портовых сооружений.

Широкий, осадистый военно-морской заградитель «Ксения» медленно и торжественно развернулся и, загнав под пристанские сваи пенную волну, ошвартовался. Молодцеватые, перекрещенные по груди пулеметными лентами матросы сошли на берег. На их поясах угрожающе бряцали гранаты. Похожие друг на друга, точно морские братья, они построились у пирса, красуясь выправкой и вооружением.

Кто-то крикнул:

— Да здравствуют черноморцы!

И толпа, взорвавшись приветственным ревом, кинулась к матросам. Их растащили в разные стороны, обнимали, хлопали по плечам. Командира отряда, коренастого здоровяка в широких брезентовых штанах, затеяли качать. Он взлетел над толпой, одной рукой придерживая гранаты и маузер, другой стараясь ухватиться за шею кого-нибудь из качавших его людей.

— Стой! — сипло кричал он. — Стой, говорю, вашу мать!.. Дай слово бросить!..

Наконец ему удалось облапить высокого вадоновского металлиста. Держась за его могучую шею, матрос сорвал с головы бескозырку, обвитую двухцветной георгиевской лентой, и выкрикнул:

— Привет геройскому Херсону! Дадим немцу жару, ур-ра!..