Основы Науки думать. Книга 1. Рассуждения

«Наше познание объективной действительности начинается с ощущения и восприятия. Ощущение является источником, и притом единственным источником, нашего познания действительности. Но, начинаясь с ощущений и восприятия, познание действительности не заканчивается ими. От ощущения и восприятия оно переходит к мышлению.

Ощущения и восприятия отражают отдельные стороны явлений, моментов действительности в более или менее случайных сочетаниях. Мышление соотносит данные ощущений и восприятий – сопоставляет, сравнивает, различает, раскрывает отношения, опосредования и через отношения между непосредственно чувственно данными свойствами вещей и явлений раскрывает новые непосредственно чувственно не данные абстрактные свойства; выявляя взаимосвязи и постигая действительность в этих ее взаимосвязях, мышление глубже познает ее сущность.

Мышление отражает бытие в его связях и отношениях, в его многообразных опосредованиях» (Там же, с. 283).

Если не считать легкой неловкости языка, который не привык использовать слово «мышление» для выражения таких образов, само высказывание кажется верным. Особенно для профессионального психолога, который привык, что мышление и все остальные «стороны сознания» – это всё «познавательные процессы». И мышление – это познавательный процесс. Или, как говорит сам Рубинштейн:

«Мышление как познавательная теоретическая деятельность познания теснейшим образом связано с действием» (Там же, с. 285).

Это он выводит нас на единицу или «клеточку психического», о которой спорит с Выготским, считавшим такой единицей «значение», а не действия. Но пока это не важно. Важно лишь то, что при таком определении мышления, чуть не вся психология оказывается если не теорией познания, то уж точно наукой о познании.

Но вот беда, психологи не дают определения познания! В сущности, не дает его и Рубинштейн. Хотя он не зря стал классиком, начинает он свой труд с попытки разговора о знании. Попытка, конечно, слабая и не совсем удачная. Но Рубинштейн, видимо, осознавал это и в конце жизни вернется к ней в прекрасной и очень философичной работе «Человек и мир». Она тоже насквозь идеологизирована как марксизмом, так и естественнонаучностью. Но там он думает и думает так, как никто из наших психологов в его время уже думать не умел. Работа эта вышла лишь посмертно.

Но у меня сейчас нет возможности заниматься ею, пока мне важно пройти тот слой культуры, мешающий чистоте моего видения, который создал Рубинштейн, закладывая основы советской науки о мышлении. Поэтому я вынужден ограничиться тем, что он говорит о познании в «Основах общей психологии».

Говорит он о познании в связи с разговором о сознании. Все-таки Рубинштейн чувствовал, что что-то путает с понятием сознания, не в силах дать ему определения, и потому многократно к нему возвращался. В первой главе «Основ» есть раздел «Понятие сознания», который начинается со слов: «природа психического имеет двоякую форму существования или проявления» (Там же, с. 9).

Первая выражается в поведении, в деятельности, в «рефлексе», вторая – в рефлексии, интроспекции, самосознании…

Что-то из разряда откровений во сне, когда все кажется гениальным. Где тут сознание, Рубинштейн так и не сообщает, оставляя думать, что психическое и есть сознание. И принимается спорить с интроспективной психологией сознания, которая все неверно понимала. Завершается этот спор утверждением:

«Психическое не сводится к одному лишь “явлению сознания”, к его самоотражению в себе самом. Сознание человека не является замкнутым внутренним миром. Оно определяется в своем собственном внутреннем содержании лишь посредством своего отношения к внешнему, объективному миру, который оно отражает» (Там же, с. 10).

Это сон, сон о научности и марксизме. Рубинштейн просто не мог говорить, не учитывая то, что сказал, к примеру, Ильич, или то, что было принято в научном сообществе. В научном сообществе было принято считать сознание тем, что сознает. Ильич требовал говорить о нем как об отражении.

А жизнь прорывалась словами о содержании сознания, требовала видеть сознание миром, причем внутренним миром. С этим требовалось спорить, в итоге рождались бредовые опровержения, лишь нарушающие точность рассуждения, которые ничего не опровергали: сознание не является внутренним миром, потому что определяется в своем содержании отношением к внешнему миру.

Или же Рубинштейн хотел сказать, что сознание – это внутренний мир человека, лишь не замкнутый, открытый внешним воздействиям? Отчего же так и не сказал?! Тогда, по крайней мере, хотя бы родилось простейшее определение сознания.

Так же не просто складывается и понятие познания. Каким-то образом оно вползает в сон Рубинштейна через переживания. К тому же оказывается, что сознание – это не психика, психика проявляется в сознании лишь через переживания, его «особым психическим аспектом»… Сноразум – удивительная вещь!

«Переживания человека – это субъективная сторона его реальной жизни, субъективный аспект жизненного пути личности.

Таким образом, понятие переживания выражает особый психический аспект сознания; он может быть в ней более или менее выражен; но он всегда наличен в каждом реальном, конкретном психическом явлении; он всегда дан во взаимопроникновении и единстве с другим моментом – знания, особенно существенного для сознания» (Там же, с. 6).

И ведь я вполне допускаю, что Рубинштейн хотел здесь сказать нечто вполне осмысленное и даже весьма важное. Просто его мысль исказилась, проходя через слои культуры, обрастая в каждом из них признаками образованности и свойства, то есть принадлежности к своим. Вроде красивого простонаучного словечка «момент», которым настоящий русский интеллигент должен «шифроваться», чтобы его не раскусили непосвященные.

«В первичной зачаточной форме момент знания в сознании заключается в каждом психическом явлении, поскольку всякий психический процесс является отражением объективной реальности; но знанием в подлинном, специфическом смысле слова – познанием, все более глубоким активным познавательным проникновением в действительность оно становится лишь у человека по мере того, как он в своей общественной практике начинает изменять и, изменяя, все глубже познавать действительность.

Знание – существенное качество сознания…» (Там же).

Я даже не в силах выявлять все странные сочетания мысли, которые показались сну Рубинштейна допустимыми. Главное, что познание – это более глубокое активное познавательное проникновение в действительность. Да… определение…

Более глубокое, чем что? Чем психический процесс или психическое явление? То есть любое явление сознания осуществляет, так сказать, производство знания. Но это знание еще не является настоящим, то есть познанием… Иначе говоря, между знанием ненастоящим и настоящим существуют количественные различия, которые однажды позволяют говорить об одном из видов знания, что оно настоящее, потому что родилось в ходе общественной практики…

Не слишком философский подход. Как мне кажется, на философском уровне мы должны говорить о качественной природе знания. И если нечто получает у философа имя знание, значит, то, что его произвело, уже обладает способностью творить знание. И какая бы общественная жизнь к этому ни добавлялась, качественно она уже ничего не прибавит. Следовательно, все это наносное, культура, идеологические требования. А само орудие познания уже пропущено и не описано.

Далее Рубинштейн еще много звонко бредит о том, как общественное познание подымает индивидуальное познание до уровня научного познания. Но все это не имеет значения, потому что мы уже не там…

Вот из таких основ и начинается у Рубинштейна разговор о познавательном процессе, именуемом нашей психологией Мышлением.

Глава 4. Мышление Рубинштейна. Продолжение

Как я уже говорил, мышление нашей психологии меня интересует только потому, что она спрятала в нем и рассудок и разум. Вот такой научный подход: не разделять понятия, а свалить все в общую кучу, дать почти случайное имя для всего вместе, а потом изучать по кирпичику.

Кстати, вопрос о кирпичике или единице того, что называется мышлением, был очень насущен для психологии вообще и для Рубинштейна в частности. Для Рубинштейна именно потому, что от того, чья первооснова психологии победит, зависело, и кто лучший психолог. Поэтому рассказ о мышлении Рубинштейна надо начинать с главы, где он говорит об этой «клеточке». А говорит он о ней в главе «Психические процессы и действие». Глава начинается с постановки задачи:

«Для того чтобы понять многообразные психические явления в их существенных внутренних взаимосвязях, нужно прежде всего найти ту “клеточку” или “ячейку”, в которой можно вскрыть зачатки всех элементов психологии в их единстве. В логике такой клеточкой, или ячейкой, в которой можно вскрыть зачатки всех элементов диалектики, является, как указывал Ленин, любое предложение» (Рубинштейн, 1940, с. 142).

Насчет Ленина Рубинштейн, похоже, придумал неудачно. Просто попробовал пришить то, что и Ильич вслед за Марксом считал необходимым искать во всем «первокирпичики». Во всяком случае, во втором издании этого изящного телесного изгиба в сторону властей нет. Вместо него там изгиб в сторону естественнонаучности, который, на мой взгляд, вообще невозможно понять, если не спишь в одном сне с Рубинштейном:

«При этом под “клеточкой”, или “ячейкой”, мы разумеем не какой-то экстракт или сгусток “чистой” психики, а в соответствии с нашей общей концепцией такое психофизическое единство, в которое заключены основные моменты психики в их реальных взаимосвязях, обусловленных конкретными материальными обстоятельствами и взаимоотношениями индивида с окружающим миром» (Рубинштейн, 1989, с. 192).

Я этой феней не владею, но понимаю, что она должна была вызывать эстетическое удовольствие у тех, кто хотел быть поближе к власти, но не умел так прятать суть в треске и блеске. Сказать же Рубинштейн хотел этим лишь то, что Выготский неправ, а он придумал лучше. Выготский тут, правда, не назван, но знающие люди все понимали верно:

«Если по аналогии спросить, что является “ячейкой”, “клеточкой”, в которой можно вскрыть зачатки всех элементов психологии, то на этот вопрос наш ответ гласит: этой “ячейкой”, или “клеточкой”, является любой акт жизнедеятельности у животного, деятельности у человека» (Рубинштейн, 1940, с. 142).

Из этого вполне достойного сноразума утверждения вырастет огромное здание психологии деятельности, посвященное, по большей части, тому, как убедить всех, что это утверждение верно. Верно же оно только в том, что деятельность – это важная часть человеческого существования и определенно должна изучаться.

Относительно же первокирпичика психологии существует давняя история. Но в данном случае Рубинштейн всего лишь придумал, как обойти Выготского, заявив свой «кирпичик», но постарался это прикрыть рассуждениями о том, что «клеточку» надо рассматривать генетически:

«Генетический, исторический принцип распространяется и на нее. Различие психики на разных ступенях развития находит себе отражение и в развитии соответствующей “клеточки”» (Там же).

Почему я считаю, что эти слова были сказаны лишь для отвода глаз? Потому что в третьем издании ученики Рубинштейна сделали к этому месту пояснение из разряда «на воре шапка горит»:

«Эта генетическая, исторически изменяющаяся на разных этапах развития сущность “клеточки” или “единицы” анализа в психологии до сих пор недостаточно учитывается многими психологами и философами, особенно современными последователями культурно-исторической теории, разработанной Л. С. Выготским…

Если Л. С. Выготский считал, что единицей анализа является такой “продукт”, который “обладает всеми основными свойствами, присущими целому”, то для С. Л. Рубинштейна “единица” психического изначально содержит в себе лишь “зачатки всех элементов или сторон психики”. Легко увидеть, что у Л. С. Выготского недостаточно учтена именно развивающаяся сущность “клеточки”, так как последняя уже изначально и сразу обладает всеми основными свойствами целого.

Отметим также и эволюцию в трактовке С. Л. Рубинштейном этой проблемы. Если в “Основах общей психологии” он в качестве “единицы” деятельности и поведения рассматривает действие (изначально практическое) и поступок, то в 50-е годы “единицей” психического для него становится целостный акт психического отражения объекта субъектом, включающий единство познавательного и аффективного компонентов» (Рубинштейн, 1989, с. 193).

Наверное, так же ощущали себя люди, когда слышали, как «базарят» между собой офени… Глокая куздра будланула бокра…

Выготский, конечно, тоже был непрост, но все же в его усилиях был хоть какой-то смысл. И говорил он яснее.

«Единица, к которой мы приходим в анализе, содержит в себе в каком-то наипростейшем виде свойства, присущие речевому мышлению как единству.

Мы нашли эту единицу, отражающую в наипростейшем виде единство мышления и речи в значении слова. Значение слова… представляет собой такое далее неразложимое единство обоих процессов, о котором нельзя сказать, что оно представляет собой: феномен речи или феномен мышления» (Выготский, Мышление, с. 262).

Как видите, этот непрозрачный спор имеет прямое отношение к исследуемому предмету. Выготский, оказывается, искал то, что является единым для вполне различных человеческих способностей – мышления и речи. Раз есть разные имена, значит, за ними разные понятия. При этом мы с очевидностью понимаем, что они родственны, то есть как бы вырастают из одного корня. Где та развилка, до которой они еще едины?

Выготский был точен и понятен, потому что честно называл то, что хотел найти и достичь. Рубинштейн же скрыл свою истинную цель и поэтому говорил, как советские идеологи, – чтобы звучало весомо, но ничего не было понятно. Похоже, хотел он найти первокирпичик всей психологии. Кажется, он попал в ловушку при изучении сознания, о которой предупреждал еще Вильям Джемс:

«Большинство психологов придерживаются так называемого синтетического способа изложения. Исходя от простейших идей, ощущений и рассматривая их в качестве атомов душевной жизни, психологи слагают из последних высшие состояния сознания – ассоциации, интеграции или смещения, как дома составляют из отдельных кирпичей.

Такой способ изложения обладает всеми педагогическими преимуществами, какими вообще обладает синтетический метод, но в основание его кладется весьма сомнительная теория, будто высшие состояния сознания суть сложные единицы» (Джемс, с. 57).

При этом сам Джемс исходил, что сознание течет как поток мыслей. Точнее, мысли, потому что в оригинале мысль у него стоит в единственном числе. В сознании сами собой меняются «состояния сознания», именно они и есть «кирпичики» сознания для Джемса, если судить вот по таким словам: