– Да нет – прозвище. Раз кузнец – значит Вакула. А так Лихаченко Владимир Петрович. Но прозвище пришлось ему впору – сидит, как костюм индивидуального пошива. Жена у него работает в магазине, так он больше там околачивается, чем на работе. Деньги любит, хитёр как чёрт – в ступе толкачом не поймаешь – и, учти, способен на подлости.
Потом Майер познакомил меня со сварщиком Костей Петуховым, шлифовщиком Алексеем Денисовичем Пуховым, слесарем Виктором Константиновичем Михайловым, с токарями я уже был знаком: старшего звали Василием Григорьевичем Беловым, а младшего – Володей Денисенко.
Потом мы пошли в новую мастерскую. Константин Фёдорович завёл меня в медницкий цех, где я увидел своего знакомого, которого нормировщица называла Асфальдасом Асфальдасовичем. Он показался мне ещё больше похожим на рака с добрыми глазами.
– Это наш медник – Тарбинис. Если что надо, обращайся к нему – всё сделает: мыслимое и немыслимое.
В ответ медник сконфузился и брызнул несколькими мелкими смешками, снова показавшимися мне виноватыми.
– Я видел, нормировщица дала ему сделать ключ! Ведь это тонкая работа, как он её сделает такими руками? – спросил я Майера, когда мы закрыли за собой дверь.
– Ты никогда и не увидишь, как он сделает, – ответил он. – Я как-то принёс ему автомобильный радиоприёмник – оторвался проводок толщиной с волос. Работа тончайшая. Спрашиваю: «Сделаешь?» Он говорит: «Сделаю, только не стой за спиной, приходи через час». Через час прихожу – сделал! Он вообще старается работать, чтоб никто не видел. Может, как в сказке, гномов вызывает – чёрт его знает.
– А что у него за имя – Асфальдас Асфальдасович?
– Никто не знает, как его зовут: Тарб?нис и Тарб?нис. А на самом деле, даже не Тарб?нис, он мне как-то называл свою фамилию… Сейчас, подожди, вспомню… Так-так-так… . Точно – Тарбиныс. На «а» ударение. Он тут недалеко с одной бабкой живёт, так и её все зовут Тарбиниха, хотя она русская и фамилия её Максименко.
– Он кто по национальности?
– Кажется, литовец. – ответил Майер. – Сосланный.
– Лесной брат, что ли?
– Да хрен его знает, чей он брат. А вот ещё один сосланный: Адам Адамович Шнайдер – он у нас моторист, а по совместительству, пока сын в отпуске, мастер по регулировке топливной аппаратуры, – сказал Майер, входя в помещение, в котором резко пахло соляркой. – Здорово, Адам Адамович. Это новый заведующий, вместо Лукашова.
Мастер только головой кивнул и ничего не сказал.
– Сына Петькой зовут. Хороший мастер, но запойный пьяница, ты уж извини, Адам Адамович, что при тебе говорю. Не дай бог, шлея под хвост попадёт – две недели гарантированно будет не годен к употреблению.
– Попала уже, – угрюмо сообщил Петькин отец.
– Что попало? – не понял Майер.
– Шлея под хвост.
– Гм… Одно хорошо, что Адам Адамович в таких случаях выручает: пашет за себя и за сына. На склад пойдём?
– Зачем? Я не Хам, чтобы рассматривать спящих в непотребном виде.
– Ну тогда поеду на бригаду. Да! Чуть не забыл сказать – по утрам в семь часов перекличка. Быть обязательно!
Я вернулся в нормировку. За стеной ухал электромолот – на работу пожаловал Вакула.
В это время что-то зашумело, и серенькая коробочка на столе завопила: «Мастерская! Мастерская!»
– Мастерская слушает! – сказала нормировщица, сдвинув красный рычажок.
– Лукашова на связь!
– Александр Савельич, он уехал в «Сельхозтехнику», – не моргнув глазом соврала Антонина Ефимовна.
– От мастерской двух человек на сеновал во вторую смену!
– Вот новый заведующий, – сказала нормировщица, – ему скажи.
– Понял: двух человек на сеновал, – ответил я диспетчеру, – хотя я ещё не заведующий, только собираюсь им стать.
– Мне чтоб два человека были, а кто у вас заведующий меня не интересует, – строго заявил Александр Савельич.
– Весело тут у вас! – сказал я нормировщице и пошёл искать добровольцев на сеновал.
Первым я, естественно, навестил кузнеца Вакулу, рассудив, что справедливо будет ему отработать время, в течение которого он шлялся неизвестно где.
Кузнец был высокого роста, широк в плечах, и сила в нём чувствовалась громадная. Ему было лет тридцать, но он уже почти облысел, и его коричневый от солнца череп весь просвечивал сквозь редкие серые заросли. Все части его могучего тела двигались чрезвычайно быстро, и ещё быстрее бегали серые глаза.
– Владимир Петрович, – обратился я к нему, – почему после обеда вас не было на работе?
– А ты кто такой, …?
– Я новый заведующий мастерской Владимир Александрович Мельников. Значит так, идёшь после работы на сеновал!
– Приказ давай на сверхурочную работу! Без приказа, …, не пойду.
– Не пойдёшь – подавай заявление!
– А работать кто будет? Ты что ли? – Вакула засмеялся. – Знаешь, сколько было таких как ты? Даже не надейся! Я свои права знаю!
– Хорошо, в своё время вернёмся к вопросу о твоих правах.
– Вернёмся, вернёмся! Меня не напугаешь! Это вы должны бояться, что я уйду! Меня завтра в Райцентре десять организаций возьмут! Не кузнецом, так сварщиком!
Поняв, что Вовка мужик серьёзный, с ходу его не возьмёшь и в отношениях с ним нужна обдуманная тактика, я пошёл искать более покладистых работников.
У всех были железобетонные причины не идти на сеновал. Уговорить мне удалось только Адама Адамовича, вторым добровольцем от мастерской пришлось идти самому.
Первый день
Назавтра в семь часов я пришёл в нормировку на утреннюю перекличку, о которой меня предупредил Майер. Солнце стояло ещё невысоко и потоками вливалось в комнату через огромное окно.
Нас было четверо: главный инженер Саблин, я, Майер и Александр Леонтьевич Лукашов, который, выбравшись наконец на белый свет из ящика с ветошью, явился перед нами, «готовый к употреблению».
Он чувствовал себя неважно после вчерашнего. Ему было лет тридцать или чуть больше, но лицо его было помято и изрезано морщинами, естественными для семидесятилетнего старца, но никак не тридцатилетнего мужика. Вместе с тем, глаза у него были ясные, добрые, волосы русые, волнистые. Но что-то в нём было несерьёзного, нетвёрдого, вялого, податливого. Мне показалось, что даже неопытный человек по одной его внешности определил бы, что он не способен никем руководить, даже самим собой.
Я тоже был не в форме, отработав смену на сеновале. Болело всё – руки, ноги, спина… С непривычки, конечно.
И Саблин был удручён – он сидел за столом нормировщицы, ожидая нагоняя от директора:
– Будет мне сейчас за транспортёр!