Сено. Повесть

На другое утро, подоив коров, вычистив навоз из пригона, она безжалостно разбудила Александра Ивановича:

– Собирайся. Пойдём коров пасти.

Наспех попили горячего кофе.

– Монтерей, – прочитал на банке муж.

В последнее время он полюбил читать вслух все надписи на упаковках и банках.

Тётя Катя поклевала, как птичка, кусочек хлеба с сахаром. Александр Иванович привык завтракать основательно и долго. Но сегодня она подогнала его:

– Давай быстрее, уже девятый час!

И он ответил с готовностью:

– Всё, всё, уже кончаю.

И пошли. Правда, Александр Иванович ещё раз удивил её. Выйдя во двор, он встал сусликом, указывая на далёкие белые облака у горизонта:

– Смотри, вон за тем горным перевалом уже идёт снег. Там находится самый холодный город на Земле. Он называется Воркута.

Она на этот бред только рукой махнула. А старик согнулся снова крючком и заулыбался навстречу выходящей из пригона скотине:

– А почему наши коровушки дома? Они ж давно должны быть в стаде!

– Господи, совсем ребёнком стал, – подумала тётя Катя, а вслух сказала: – Неужели ты не помнишь? Я тебе вчера весь вечер твердила, что пастух больше не гоняет стадо, что нам надо самим пасти. Мы сейчас для этого и идём.

Двинулись со двора. Утреннее солнце заливало мир ослепительным светом. Небо над головой было индиговым, как грудь павлина. Деревья стояли голые, и только молодые берёзки в клубном саду догорали как свечки, жёлтым, остроконечным пламенем.

Одну улицу Александр Иванович прошагал рядом, а потом стал отставать. У совхозного сада она ещё раз оглянулась и увидела его далеко позади. Вприпрыжку, насколько позволяли его скрюченность и скособоченность, он гнался за чужими телятами, замахиваясь на них палкой.

За углом сада перед ней открылось широкое поле с бродящим скотом. Она уже направилась со своими Муськами и Борьками в этот залитый светом простор, как вдруг случилось нечто сказочное: откуда ни возьмись появился Серёжа верхом на коне и крикнул:

– Иди домой, Катерина Ивановна, мне лошадь дали. Я буду пасти.

Старушка не поверила, потом поперхнулась от радости и с повлажневшими глазами смотрела вслед Серёже, удалявшемуся с её мини-стадом.

Да, это было почти счастье. И долго ещё в течение дня на часах было гораздо меньше времени, чем ей казалось, и много ещё можно успеть.

Александр Иванович приплёлся домой через полчаса после неё. Она белила спальню и слушала с закипавшим раздражением, как он ходит по кухне и гремит крышками. И чего ищет?! Потом он пришёл в зал, громко зевнул и лёг на диван. Всё, теперь будет спать до обеда.

– Кому на Руси жить хорошо! – сказала Катерина Ивановна вслух, и звук её голоса был гулок в пустой комнате.

Александр Иванович никак не откликнулся – наверное, уже спал. Вот так он проспал всё лето. Утром вставал, выпроваживал со двора «коровушек», завтракал и ложился до обеда. Отобедав, опять спал до пяти. Она ворчала и даже стыдила его: «Если ты будешь днями напролёт спать, никто тебе сено во двор не привезёт». «Ну, сколько можно спать, делай же хоть что-нибудь!»

Несколько раз они довольно сильно поругались. Но Александр Иванович через десять минут ничего не помнил или делал вид, что всё забыл, и спал по-прежнему.

Даже их сосед Константин Акимович сказал: «Чтобы сено было, надо летом не спать». Показалось – на них намекал.

С Константином Акимовичем они соседствуют давно. Он на целых десять лет моложе неё – ему шестьдесят три. Выйдя на пенсию, сосед ни дня не остался работать в совхозе, полностью переключившись на своё личное подсобное хозяйство, которым всегда гордился и гордится. «Я, – говорит, – и за людей не сщитаю тех, кто каждый день не ест мяса и презираю всех, у кого нет ни телёнка, ни курёнка!» А, впрочем, неплохой мужик, и жена его Ганна тоже ничего, хорошая женщина, хотя оба поддают немилосердно. Но это их проблема!

Сосед ей сочувствует и даже помогает: было дело, обожравшегося быка держал, когда ему в глотку обрат с водкой и рассолом заливали; свиней колол, да много чего – сразу не вспомнишь! Во многом помогает, кроме одного… Трава и сено – тут к нему бесполезно соваться.

Летом почти каждое утро он запрягал свою клячу Лысуху, и, сунув в телегу косу и вилы, отправлялся поле. Возвращался с целым возом сочной изумрудной травы. Её телята, увидев этот деликатес, бросались к забору, надрывали голосовые связки, тянули носы к недоступной телеге, пускали телячьи слюни; но Бойко оставался глух к их голодным воплям, и ни разу не сбросил им с воза навильник своей чудесной травы.

Накричавшись, глубоко разочарованные, с обиженными мордами, плелись её Борюльки назад к своим кормушкам доедать принесённые ею в мешках из-за огородов горькие лопухи, от которых прочно прилипло к ним прозвище «лопушатники», потому что в нынешний (первый) год своей жизни они ничего кроме лопухов не видели.

А у Константина Акимовича один пригон от остатков привозок нынешнего года трещит, скособочившись, а на другом прошлогоднего сена центнеров двадцать. И больше всего на свете Бойко боится, что она попросит его продать хотя бы несколько центнеров. Только разговор начинает сворачивать на сенную тему, как он поспешно начинает жаловаться с каким трудом ему это сено далось, что он надорвал поясницу, что у сына Кольки ничего нет и надо его обеспечить.

– А что поделаешь? Я говорю: «Надо было летом меньше спать! Ты такой лоб, в июле был в отпуске и не мог сена накосить!» А всё равно, ворщи, не ворщи – не рабощий щеловек и другим не станет – один стог придётся ему отдать. Это только кажется, что у меня много, а оно всё разойдётся, даже самому не хватит.

А однажды Константин Акимович сказал:

– В этом году сена нет только у ленивого, кто спал всё лето, – и какая-то жёсткость, даже злость проскочила в его словах.

Наверно, он сам понял, что намёк получился слишком грубым, и добавил:

– Я говорю про молодых, а про таких стариков, как вы, какой разговор!

«У ленивого только сена нет». А летом, когда сенокос шёл, он пел совсем другую песню. Наверно боялся, что она попросит помочь. И не зря боялся. Часто Катерина Ивановна думала: поеду-ка я с ним, ему скосят, и мне скосят: сколько смогу, скопню, ну а стог сметать – он с мужиками поможет. Но она так и не посмела озвучить. Едва она спрашивала: «Ну как там обстановка, Константин Акимович?» – он в ужасе махал руками, закатывал глаза и говорил: