Падение с яблони

– Пошел во-он!..

И тут откуда ни возьмись прилетел огромный кусок мела. И вдребезги разлетелся под самым носом Ушатого. Тот побелел наполовину от перепуга и наполовину от поднявшейся пыли. Оказывается, это Семеныч не выдержал шума и взорвался. И по чистой случайности не прибил нашего тучегонителя.

На минуту все притихли. Мне вдруг стало невыносимо жалко Ушатого. И неприятно оттого, что сам только что приставал к нему, а не к Орлу. Вообще-то, я терпеть не могу, когда кто-то издевается над слабым. А у Буркалова врожденный порок сердца. В детстве, говорят, мамочка еле его выходила. Синенький был. Теперь какой-то желтый.

Странно, что и Семеныч оторвался тоже на нем. Прямо закономерность какая-то – добивать слабых.

Чья-то пулька ударяет мне в руку. Не обращаю внимания, продолжаю писать.

Семеныч разносит листки с контрольными работами, что мы делали на прошлом занятии. Листочки никому не доставляют радости – сплошные двойки. К величайшему удивлению, у меня тройка.

Звонок.

Седьмой урок – гражданская оборона. Ведет старый полковник Шабалкин. Ширококостный, широколицый, седовласый, с узким непробиваемым лбом. Он словно вырублен из окаменевшего дерева. Как автомат, повторяет фразы, заученные сто лет назад, когда он был еще лейтенантом. Понятно, что никто его не слушает, хотя и не очень шумят при этом. У полковника очень выразительные брови – густые, как буденновские усы, и они всегда угрожающе нахмурены. Кажется, одних бровей его мы только и боимся.

Однако перестрелка ни на минуту не затихает. Со среднего ряда слышится приглушенное:

– A-а!.. Козел, конча-ай!.. С такой близи…

Это Мендюхану кто-то залепил прямым попаданием в шею. Шлепанье пулек не прекращается. Хорошо укатанная, смоченная слюной пулька издает на голом теле звук, напоминающий музыку пощечины. Он проникает в душу каждого стрелка и услаждает ее. И в то же время заставляет держаться в постоянном напряжении.

Полковник приказал достать листочки.

Провел десятиминутную контрольную работу. Наши преподаватели страшно любят такие контрольные работы. Извращенное, я бы сказал, удовольствие – наблюдать, как мы корчимся, напрягая свои спящие извилины.

Все что-то написали. Я тоже царапнул несколько строк. И еще нарисовал ядерный взрыв и кучу трупов – из тех, что, не зная гражданской обороны, не попали вовремя в убежище.

Сейчас полковник ходит взад-вперед, сам себе что-то объясняет. Смотрит на стены, где развешаны всевозможные ядерные плакаты. Такое впечатление, что он разговаривает с ними. Его терпением можно восхищаться.

Из-за отсутствия замечаний и окриков со стороны преподавателя шум в аудитории нарастает. Группа наглеет. Дешевый, который сидит за первым столом, окончательно повернулся задом наперед. Ему только что влепили в глаз, и по щеке ручьем течет слеза. Он ожесточенно отстреливается, не успевая следить за качеством изготовляемых пулек. И они разворачиваются в воздухе и летят, как бабочки, не представляя собой никакой опасности.

Мендюхан не выдержал перекрестного огня и перебежал со среднего ряда на крайний, заняв второй свободный стол. Полковник заметил самовольное перемещение, но мужественно промолчал.

За третьим столом расположился Чернобаев по кличке Варан, которого он чем-то напоминает. Правда, частенько в его прозвище первая буква заменяется на «Б», но Чернобаев не обижается. Он вообще никогда не обижается и не возмущается. Первым не нападает. Поэтому серьезным противником его никто не считает.

Четвертый стол занимает Северский. Он в азарте, в ударе. Кусает губы, теребит на пальцах резинку, присматривается и прицеливается. Стреляет, подлец, без промаха. Бьет больнее всех. От его выстрелов кричат во весь голос.

За пятым – Тарасенко и Шматко, которые почему-то не принимают участия в боях. Причины могут быть разные. Обычная усталость, какие-нибудь половые неприятности, даже пацифистское настроение может быть. Но только не интерес к уроку. Сидят они, как изваяния, и совершенно не реагируют на пули, которые сыплются в них горохом. Тарасенко и Шматко – это стреляные воробьи, старые боевые офицеры, ведущие в группе всю штабную работу.

Зая на этот раз занимает последний стол крайнего ряда. Он продолжает зорко следить за положением на фронтах. И, в отличие от настоящего полковника, держит всю инициативу в своих руках. Вот он медленно с достоинством римского прокуратора заряжает карающую пулю, растягивает резинку, наводит ее на Карманникова, чем-то провинившегося, и – хлоп! – прямо в шею. Попадание в шею – это высшее снайперское достижение, равное выстрелу в десятку. Карман взвыл протяжно, подскочил над столом и рухнул на него с шумом. Затем послал в адрес Заи несколько безобидных ругательств. На что тот ответил снисходительной улыбкой.

Звонок.

Второй урок ГО. На моем ряду за первым столом отчаянную борьбу за выживание ведет Толик Назариев или Чахир-зек, как прозвал его Зая. Он русский, но приехал откуда-то с Кавказа. Очень открытый и эмоциональный парень. В азарте не владеет собой, но при этом не перестает улыбаться. Не помню его без улыбки. Он, наверное, и спит, оскалив зубы. Есть такие люди… Однако сейчас именно эта улыбка и привлекает внимание снайперов. Им почему-то непременно хочется сбить ее. Даже сам Зая всадил своему крестнику пару зарядов. Но улыбка держится, как красное знамя на Брестской крепости.