Французская барышня

Французская барышня
Александр Валентинович Амфитеатров

Женское нестроение #12
«Талантливый, хотя порою черезчуръ парадоксальный, литературный отшельникъ Реми де-Гурмонъ, равно изв?стный теперь какъ поэтъ, романистъ, философъ, a всего удачн?е и глубже – какъ критикъ, посвятилъ одну изъ удачн?йшихъ статей своего превосходнаго сборвика «Le Chemin de Velours» изсл?дованiю типа современной французской «барышни», то есть молодой д?вушки въ образованныхъ и зажиточныхъ классахъ общества, созданныхъ и охраняемыхъ буржуазною культурою минувшаго в?ка. Фактическимъ источникомъ и фундаментомъ этому блестящему этюду, не лишенному недостатковъ слишкомъ широкаго сатирическаго обобщенiя, но въ ц?ломъ полному правды и тонкаго, инстинктивнаго чутья, послужилъ солидный томъ Оливье де-Тревиля: “Наши д?вушки въ собственныхъ признанiяхъ” (Les Jeunes Filles peintes par elles-m?mes)…» Произведение дается в дореформенном алфавите.

Александр Валентинович Амфитеатров

Французская барышня

Талантливый, хотя порою черезчуръ парадоксальный, литературный отшельникъ Реми де-Гурмонъ, равно изв?стный теперь какъ поэтъ, романистъ, философъ, a всего удачн?е и глубже – какъ критикъ, посвятилъ одну изъ удачн?йшихъ статей своего превосходнаго сборвика «Le Chemin de Velours» изсл?дованiю типа современной французской «барышни», то есть молодой д?вушки въ образованныхъ и зажиточныхъ классахъ общества, созданныхъ и охраняемыхъ буржуазною культурою минувшаго в?ка. Фактическимъ источникомъ и фундаментомъ этому блестящему этюду, не лишенному недостатковъ слишкомъ широкаго сатирическаго обобщенiя, но въ ц?ломъ полному правды и тонкаго, инстинктивнаго чутья, послужилъ солидный томъ Оливье де-Тревиля: «Наши д?вушки въ собственныхъ признанiяхъ» (Les Jeunes Filles peintes par elles-m?mes). Пользуясь матерiаломъ двухъ тысячъ шести опросовъ Тревиля, котораго онъ остроумно называетъ «Донъ-Жуаномъ анкеты», Реми де-Гурмонъ написалъ весьма неут?шительную картину французскаго «женскаго нестроенiя» въ томъ раннемъ и подготовительномъ, коренномъ фазис? его, что обусловленъ влiянiями шкоды, домашняго воспитанiя и литературы.

По в?рному историческому наблюденiю Реми де-Гурмона, франдузская «барышня» («la jeune fille» – въ кавычкахъ) – типъ сравнительно недавнiй: ему едва минуло сто л?тъ. До великой революцiи «барышенъ» не было. Были д?вчонки, отроковицы (fillettes), жившiя на д?тскомъ положенiи до наступленiя половой зр?лости. И были молодыя дамы, вышедшiя замужъ четырнадцати, пятнадцати л?тъ. Того промежуточнаго, вн?замужняго состоянiя, которое выражаетъ собою слово «барышня» и которое часто тянется десять и бол?е л?тъ, – состоянiя, такъ сказать, «длящейся нев?сты», – XVIII в?къ не зналъ. Конечно, и тогда не вс? д?вственницы рано находили жениховъ, и многiя подолгу ожидали замужества. Но, по литератур? и историческимъ памятникамъ стараго режима, очень зам?тно, что между такою, «засид?вшеюся въ д?вкахъ», особою л?тъ 18–30 и молодою замужнею дамою въ дореволюцiонномъ обществ? не было той глубокой разницы быта и нравовъ, какую выростилъ XIX в?къ. Лишенная по какой-либо причин? брачныхъ узъ, взрослая д?вушка пользовалась довольно широкою свободою вн? ихъ, и «д?вичьи гр?шки», въ эпоху регентства и Людовика XV, не возбуждали ни общественнаго изумленiя, ни, т?мъ бол?е, негодованiя. Донъ-Жуанъ XVIII в?ка – поб?дитель, по преимуществу, д?вичьихъ сердецъ, соблазнитель и погубитель д?вушекъ брачнаго возраста. Реми де-Гурмонъ справедливо зам?чаетъ, что въ нашъ в?къ пресловутый Казанова покорялъ бы только замужнихъ дамъ; ищущихъ приключенiй адюльтера, развеселыхъ вдовицъ, да продажныхъ женщинъ: современная французская барышня ограждена отъ подобныхъ господъ надежной ст?ною личной и общественной морали. Сто л?тъ назадъ было иначе. Въ дополненiе къ хвастливымъ анекдотамъ Казановы, Restif de la Bretonne оставилъ намъ характеристику той же легкой доступности для д?вушекъ среднихъ классовъ общества, Laclos – для барышенъ придворной аристократiи. Паденiе д?вушки разсматривалось XVIII в?комъ, какъ неизб?жная уступка непоб?димой природ?. Уклониться отъ рокового закона почитали возможнымъ лишь компромиссомъ ранняго брака, то есть – не давая женщин? времени быть «барышнею», переводя ее прямо отъ куколъ въ объятiя законнаго супруга.

Въ психологiи раннихъ браковъ стараго режима явственно опред?ляются два р?шающихъ мотива: со стороны родителей – желанiе поскор?е отд?латься отъ обузы опекать доброд?тель дочери, со стороны жениховъ – желанiе обезпечить продленiе своего рода двумя, тремя первыми д?тьми несомн?нно законнаго происхожденiя. Къ двадцати двумъ или тремъ годамъ роль замужней женщины, какъ производительницы рода, уже кончалась, и охлад?вшiе супруги начинали жить каждый своею личною жизнью. Женщин? XVIII в?ка не оставляли права выбирать мужа, – зато она впосл?дствiи выбирала себ? любовника. На долю супружества доставаласъ пассивная чувственность только что не малол?тней самки, на долю вн?брачной связи – сознательная страсть созр?вшей жеящины, въ самомъ счастливомъ и разумномъ возраст?, когда прелесть красиваго чувства любви говоритъ въ челов?к? гораздо громче грубой половой потребности. Отсюда истекали единовременно и поразительная легкость нравовъ старинной французской семьи, и та изящная, то рыцарская, то пастушеская, сантиментальность, въ которую эта легкость нравовъ облекалась.

За сто л?тъ, отд?ляющихъ насъ отъ т?хъ временъ, не только бытовыя условiя, но и самое чувство стыда y французской жевщины изм?нило свой характеръ очень р?зкою и глубокою эволюцiей. Люди л?тъ пятидесяти-шестидесяти помнятъ еще, изъ своихъ юношескихъ дней, величественныхъ старухъ, которыя родились въ двухъ посл?днихъ десятил?тiяхъ XVIII в. или въ первомъ десятил?тiи в?ка XIX и выходили замужъ по пятнадцатому, шестнадцатому году. Они вспоминали д?тство, вспоминали впечатл?нiя супружества, но воспомннанiй о д?вической юности, воспоминанiй «барышни», y нихъ не было. Не было y старухъ и того особаго спецiальнаго стыда, который характеризуетъ и наполняетъ переходный добрачный возрастъ современной женщины условною доброд?телью житейскаго нев?д?нiя. Он? хорошо понимали стыдъ того или другого д?тскаго порока, чутко воспринимали мотивы, вызывающiе стыдъ y замужней женщины, но тотъ сл?пой «стыдъ знать стыдное», что нын? почитается величайшимъ достоинствомъ хорошо воспитанной «барышни», оставался имъ чуждъ и незнакомъ: этимъ бабушкамъ казались см?шными и жалкими кривляками двадцатил?тнiя внучки, ц?ломудренно красн?вшiя отъ безцеремонныхъ анекдотовъ и откровенностей беранжеровскихъ старушекъ, съ ихъ допотопно наивною манерою называть вс? вещи своими именами.

Итакъ, типъ «барышни», исторически – прежде всего, результатъ позднихъ браковъ, введенныхъ въ необходимость изм?нившимися экономическими условiями французскаго быта посл? революцiи. Его вызвала къ жизни ликвидацiя насл?дственной дворянской собственности, упрочило и выростило торжество благопрiобр?тенныхъ буржуазныхъ капиталовъ. Нарожденiе типа можно опред?лить хронологически съ большою точностью. Въ 1798 году Демутье издаетъ книгу для д?вицъ – «Письма къ Эмилiи о ми?ологiи», въ 1809 году выходятъ въ св?тъ «Сказки для моей дочери» Буйльи. Между двумя этими произведенiями, обращенными, на разстоянiи всего одиннадцати л?тъ, къ одному и тому же возрасту – непроходимая нравственная пропасть. Демутье говоритъ еще съ молодою д?вушкою стараго режима – юнымъ существомъ, предназначеннымъ волею всемогущей природы къ восторгамъ любви и жизнерадости. Книгу Демутье нельзя дать въ руки современной «барышн?»: ея лукавое, веселое, животное, почти языческое мiросозерцанiе – школа сантиментальнаго сладострастiя, – можетъ быть, пригодная, въ своемъ род?, для женскаго покол?нiя, переходившаго непосредственно изъ д?тской комнаты въ супружескую спальню, но совс?мъ неудобная для покол?нiя, которому, въ ожиданiи брака, надо ц?ломудренно заглушать въ себ? голосъ инстинкта въ теченiе трехъ, пяти, семи, десяти и бол?е л?тъ. Буйльи, Жанлисъ и прочiе авторы для юношества въ первую четверть XIX в. направляютъ всю свою д?ятельность, чтобы притупить инстинктъ въ его прямыхъ, натуральныхъ требованiяхъ, съ подм?номъ ихъ идеалистическими суррогатами э?ирной мечтательности, красивой сантиментальности, отвлеченныхъ порывовъ въ неизв?стное, съ суровымъ противод?йствiемъ имъ обновленными мотивами, заимствованными изъ прописей, забвенной было аскетической морали: покорность Провид?нiю, скромность, послушанiе, чувство долга и пр. Такимъ образомъ, дата рожденiя «барышни» падаетъ для Францiи, a сл?довательно и для вс?хъ европейскихъ странъ, отражавшихъ ея культурную эволюцiю, на первое десятил?тiе XIX в?ка. У насъ, русскихъ, въ это время Наташ? Ростовоi было 7–9 л?тъ, Татьяна Ларина только что родилась, будущiя жены декабристовъ – «Русскiя женщины» – едва ум?ли лепетатъ и ходили п?шкомъ подъ столъ, a В?ра и княжна Мэри еще не зачинались. Сопоставляя съ этими литературными образами первыхъ русскихъ «барышенъ» Софью изъ «Горе отъ ума», которая значительно старше яхъ вс?хъ, нельзя не уб?диться и по роднымъ прим?рамъ, что хронологiя Реми де-Гурмона построена остроумно и основательно: Татьяна, «Русскiя женщины», – это уже будущiй XIX в?къ, воспитанницы Буйльи, тогда какъ «дочь! Софья Павловна, срамница!» – вся еще въ прошломъ восемнадцатомъ, – ученица Демутье.

Во французскую жизнь и литературу «барышня» вошла, какъ везд?сущiй символъ показной цензуры нравовъ. Книга для барышенъ, – язвитъ Реми де-Гурмонъ, – важный предметъ торговли, ежегодно поощряемый къ производству академiей и н?которыми другими благотворителъными обществами. Ради барышенъ переводятся безвкуснодоброд?тельные ханжескiе романы чопорныхъ англiйскихъ лэди. Ради барышенъ классическая антологiя противоестественно превращена въ руководство добрыхъ нравовъ. Ради барышенъ пресл?довали судебнымъ порядкомъ автора «Мадамъ Бовари» (Г. Флобера), и услужливая критика замалчивала талантливыхъ беллетристовъ, не слишкомъ щепетильныхъ по части морали. Ради барышенъ не былъ допущенъ въ число «безсмертныхъ» акадеыиковъ Эмиль Зола. Ради барышенъ правительственные театры изгнали со своихъ сценъ Шекспира. Ради барышенъ исторiя сочинила изъ подл?йшаго в?ка Людовика XIV героическую эпоху доброд?тели и рыцарскаго достоинства. Ради барышень – тысяча условныхъ лжей науки, искусства и литературы, въ которой умерла искренность слова такъ же, какъвъ жизни умерла откровенность темперамента, прямота чувствъ, ясный языкъ страстей.

Теченiя реалистической литературы, начиная съ Теофиля Готье, Флобера въ роман?, съ Бодлера въ поэзiи, представляютъ собою какъ бы мужской бунтъ противъ тираннической опеки «барышни» надъ мыслью в?ка. До изв?стной степени, именно бунтомъ вызываются крайности натурализма, которыя ввела въ моду французская беллетристика посл? второй имперiи, усердствуя въ нихъ съ преувеличенною настойчивостью и часто, надо сказать правду, безъ особойвъ-томъ необходимости. Это – крайности возстанiя, крайности людей, мстительно разсвир?п?вшихъ на первопричины своего рабства. Реалисты, натуралисты сознательно и гн?вно зачеркнули для себя семейную публику, гд? «барышня» – центръ, идолъ, конечная ц?ль, термометръ и барометръ домашняго культа и строя. Они пишутъ только для мужчинъ и для т?хъ, сравнительно очень немногихъ, французскихъ женщинъ, которыхъ идейная эмансипацiя в?ка усп?ла поставить на точку мужского мiросозерцанiя. Отсюда т? капризныя бравады талантливаго Зола, едва-ли не генiальнаго Гюи де-Мопассана и др., что, при всемъ совершенств? ихъ творчества., все-таки, вотъ уже слишкомъ сорокъ л?тъ, держатъ французскую «настоящую литературу» въ зыбкой пограничности съ литературою «непристойной». В?къ идеалистическвкъ лицем?рiй выработалъ предразсудокъ, что «знать все» – привилегiя однихъ мужчияъ, и вотъ – литература, открывающая «все», тоже становится исключительно мужскимъ достоянiемъ, запретнымъ въ силу обычая (по крайней м?р?, оффицiально!) для женскаго пола. Типъ «барышни» и брачныя метаморфозы, развивающiяся на подготовительной почв? этого типа; – зл?йшiе враги и тормозы прогресса французской литературы. Въ буржуазныхъ семьяхъ авторы д?лятся на такихъ, чьи книги «можно забыть на стол? въ гостиной» рядомъ съ цв?тами, альбомами, безд?лушками, и на такихъ, чью книгу оставить на столь добропорядочномъ и благонравномъ стол? – чуть не уголовное преступленiе. Одинъ австрiецъ французскаго воспитанiя, путешествуя со мною по далматинскому побережью. усердно пряталъ отъ моей жены книги, взятыя имъ въ дорогу. Я думалъ, что это потайная и, очевидно, стыдная литература – по меньшей м?р?, какiе-нибудъ забубенные томы съ задворковъ порнографическаго издательства Оффенштадта или ему подобныхъ спекулянтовъ, и удивлялся охот? нашего умнаго и даровитаго спутника засорять свои мозги такою дребеденью. Каково же было мое изумленiе, когда запретныя книги оказались романами Флобера, съ «Саламбо» во глав?, «Rouge et Noir» Стендаля и «Mademoiselle Maupin» Теофиля Готье! У русскихъ дамъ этотъ эпизодъ вызоветъ презрительныя, a можетъ быть, и не совс?мъ дов?рчивыя улыбки, но – да! нев?роятно, a оно такъ: Стендаль, Флоберъ, Теофиль Готье, Бодлэръ, Зола, Гюи де-Мопассанъ, Октавъ Мирбо и пр. заперты въ индекс? librorum prohibitorum, въ незримомъ, но вс?мъ изв?стномъ каталог? книгъ, которыя «нельзя забывать въ гостиной» и о которыхъ еще бол?е нельзя спросить французскую барышню: читали ли вы?

Цензурою постояннаго соображенiя: годится ля для барышенъ? – объясняются низкiй уровень и б?дность выбора семейнаго чтенiя во Францiи. «Настоящую литературу» добропорядочный буржуа не пускаетъ въ домъ, потому что ее неудобно забывать въ гостиной, a литература для барышенъ не нужна взрослымъ людямъ, ибо скучна выше всякаго терп?нiя, лишена правдоподобiя и здраваго смысла. Французская провинцiальная семья перестала читать, – говоритъ Реми де-Гурмонъ, – потому что г. Онэ глупъ, a г. Поль Абданъ не им?етъ нравственности. Идеалы провинцiи: ахъ, если бы къ генiю Бальзака да чистоту Фенелона! Русскому читателю эти трагикомическiя вождел?нiя напоминаютъ мечты Ага?ьи Тихоновны о женихахъ: вотъ кабы къ носу Подколесина да фягура Яичницы! Однако, подобныхъ желанiй и разсужденiй не чужды даже самыя передовыя семьи Францiи: я думаю, – уязвляетъ мимоходомъ Реми де-Гурмонъ, – даже до семьи г. Жореса включительно!

Что же читаетъ французская барышня? Изъ 133 молодыхъ образованныхъ д?вушекъ, опрошенныхъ Реми де-Гурмономъ о любимомъ ихъ автор?, объявиля таковымъ: Расина – 19, Корнеля – 17, Боссюэта – 11, Севинье – 10, Мольера – 9, Ламартина – 8, Шатобрiана – 7, Буало – 6, Лафонтена – 5, Гюго – 4, Фенелона – 3, Мэнтенонъ – 3, Малерба – 3, Ронсара – 2, Сталь – 2, Жюля Верна – 2, Мюссе – 2, Ростана – 2. По одному разу указаны: Вальтеръ Скоттъ, Эженя де Геренъ, m-me Сегюръ, Перро, Андерсенъ, Мишле, Монтэнь, Зинаида Флерiо, Толстой, Бюффонъ, Додэ, Сарсэ, Б. де Сенъ-Пьеръ, Гонкуры, Жуанвиль, Коппе, Паскаль, Карлъ Орлеанскiй, – и одинъ нзъ нов?йшнхъ поэтовъ, «недавно умершiй», котораго Реми де-Гурмонъ не называетъ, но, судя по намекамъ, в?роятно, Поль Верленъ.

Не трудно вид?ть изъ этого списка, что литературныя привязанности юныхъ французскихъ читательницъ сложились не по самостоятельному выбору, и подавляющее большинство ихъ – школьнаго происхождеиiя. Самое значительное число поклонницъ неожиданно оказывается y авторовъ XVII в?ка, усердно изучаемыхъ въ классахъ словесности; гораздо меньше симпатiй на сторон? романтиковъ (Ламартинъ, Гюго, Мюссе), которыхъ школьныя программа допускаетъ въ классы, но безъ особаго покровительства; самый плачевный недостатокъ почитательницъ – y авторовъ посл? 1850 года, категорически отрицаемыхъ пуританскою критикою среднихъ учебныхъ заведенiй.

Вторая, ярко зам?тная особенность списка – строго выдержанный нацiонализмъ симпатiй: полное отсутствiе иностранныхъ именъ. За исключенiемъ сказочника Андерсена и уже полусказочника Вальтеръ Скотта, только одному Льву Толстому удалось проникнуть въ очарованный кругъ 133 д?вичьихъ мiросозерцанiй, спящихъ въ глубокой родной старин?! Намъ, русскимъ, съ нашею международною энциклопедичностью, при огромной жажд? нашихъ д?вушекъ къ чтенiю, подобная узкость вкуса такъ же мало понятна, какъ и его поразительная архаичность. Вообразите себ? русскую д?вушку интеллигентнаго круга, откровенно признающуюся, что она незнакома съ Шекспиромъ, Шиллеромъ, Байрономъ, Гейне, Диккенсомъ, Сервантесомъ, Викторомъ Гюго, Гюи де-Мопассаномъ, Мицкевичемъ! Вообразите себ?, что она заявляетъ, будто «не любитъ» Чехова, Лъва Толстого, Максима Горькаго, Тургенева, Достоевскаго и лишь съ гр?хомъ пополамъ допускаетъ Пушкина и Лермонтова, но зато упивается одами Державина, баснями Хемницера, пов?стями Карамзина и балладами Жуковскаго! Между т?мъ, во французской параллели, результаты опроса Реми де-Гурмона именно таковы, и никого во Францiи это, казалось бы, очень плачевное – показанiе не удивляетъ, очень немногихъ смущаетъ, a возмущаетъ уже и совс?мъ мало кого. Самъ Реми де-Гурмонъ, наприм?ръ, лишь усп?ваетъ высказать мимоходомъ сожал?нiе, что французская д?вушка не знакомится съ классическими литературами античнаго мiра, да наградитъ отечество сов?томъ: «женщина не должна быть ретроградкою, – довольно, если она консервативна»! Такъ что и онъ къ французской программ? женскаго чтенiя относится, хотя и отрицательно, однако, безъ остраго негодованiя и даже, пожалуй, безъ негодованiя вовсе.

При нацiоналистической и архаической окраск? своего чтенiя, французская барышня, понятно, должна оставаться очень вдалек? отъ соцiальныхъ идей своего в?ка. Возобновимъ сравненiе: часто ли можно встр?тить въ русской интеллигенцiи д?вушку, которой чужды имена Б?линскаго, Добролюбова, Чернышевскаго, Герцена, Салтыкова, Михайловскаго, Владимiра Соловьева? Марксистокъ и народницъ y насъ было не меньше, ч?мъ марксистовъ и народниковъ; «идеалистокъ» чуть ли не больше, ч?мъ идеалистовъ. Во Францiи – ничего подобнаго. Изъ 133 барышенъ ни одна не обмолвилась именами ые только какихъ-либо новыхъ св?тилъ соцiальной философiи, врод? Фулье или покойнаго Гюйо, но весьма очевидно, что для собес?дницъ Реми де-Гурмонъ не существуютъ ни Прудонъ, ни Фурье, ни Огюстъ Контъ, ни даже Вольтеръ и Руссо и энциклопедисты XVIII в?ка. Ихъ философскiя симпатiи умираютъ съ Боссюэтомъ и Фенелономъ; чтобы воскреснуть въ Шатобрiан?. В?къ деизма – для нихъ мертвая точка прошлаго. A въ XX стол?тiи он? ухитряются жить, не зная и не нуждаясь знать Дарвина, Шопенгауэра, Карла Маркса, Спенсера, Ницше…

При всемъ отвратительномъ направленiи школьной науки, создающей литературное нев?жество французской барышни, нельзя не отдать справедливости этой школ? въ томъ отношенiи, что ея нравы, методы и люди обладаютъ тайною привлекать къ ней любовь и сл?пое дов?pie питомицъ. Ея умственная и нравственная дисциплина воспринимается съ пассивною готовностью, достойною лучшаго прим?ненiя, ч?мъ указываютъ педагоги, отставшiе отъ в?ка на добрыхъ дв?сти л?тъ и, т?мъ не мен?е, по какому-то чудесному мастерству, ум?ющiе и охранять свой авторитетъ, и навязывать юнымъ мозгамъ свои допотопные вкусы. Мы знаемъ слишкомъ хорошо; что въ русской школ? лучшее средство сд?лать автора ненавистнымъ для учениковъ, это – обратить его въ предметъ класснаго чтенiя. Прекрасный трудъ г. Петрищева «Зам?тки учителя» даетъ прелюбопытныя иллюстрацiи къ этому глубокоприскорбному, но неопровержимому положенiю. Вс? авторы, которыхъ ка?едра рекомендуетъ, какъ образцовыхъ представителей истинной литературы, презираются на партахъ, какъ не литература вовсе. Литература же начинается для партъ съ т?хъ, на кого ка?едра налагаетъ свое отлученiе. Такимъ образомъ, вн? литературы остались Ломоносовъ, Державинъ, Фонвизинъ, Крыловъ, Карамзинъ, Жуковскiй. Г. Петрищевъ высказываетъ даже сожал?нiе – не безосновательное, хотя на первый взглядъ оно и кажется парадоксальнымъ: зач?мъ школа включила въ свои программы Пушкнеа, Лермонтова и Гоголя? По его словамъ, даже и къ этимъ св?тлымъ именамъ русскiй школьникъ сталъ относиться теперь несравненно холодн?е, ч?мъ раньше, когда читалъ «Демона» и «Он?гина» контрабандою. Гаснетъ обаянiе, вянетъ дов?рiе къ генiямъ, ув?нчаннымъ въ Капитолiи русской оффицiальной программы! Литература для русскаго школьника – Чеховъ, Горькiй, Короленко, Гаршинъ, Надсонъ, Салтыковъ, Некрасовъ, Успенскiй, Чернышевскiй, Левъ Толстой, Тургеневъ, Б?линскiй, Добролюбовъ: «отреченные» писатели, которыхъ школа или не хочетъ знать вовсе, или принимаетъ, скр?пя сердце, съ подозрительнымъ долгимъ искусомъ и безжалостными ограниченiями. Не то y французовъ, Несостоятельная образованiемъ, ихъ школа – совершенство воспитательнаго гипноза. Вкусы и внушенiя своихъ кдассовъ словесности француженка уноситъ въ жизнь очень надолго, если не навсегда. Реми де-Гурмонъ собралъ любопытную коллекцiю критическихъ мн?нiй, высказанныхъ французскими барышнями и молодыми дамами. Они поражаютъ однообразiемъ мысли, общимъ шаблономъ симпатiй и антипатiй, – вс? сужденiя, какъ на подборъ, старомодны и выражены въ ходячихъ, явно внушенныхъ, фразахъ, лишенныхъ субъективной окраски, затрепанныхъ, какъ старый праздничный флагъ, и р?шительно ничего не говорящихъ ни уму, ни сердцу современнаго челов?ка. Умы, затянутые въ схемы Корнеля, Расина, Боссюэта, Шатобрiана, какъ талiи – въ корсетъ, какъ нога китаянки въ д?тскiй башмачекъ! И, какъ китаянка гордится ножкою, изуродованною въ д?тскомъ бапшачк?, такъ француженка гордится своимъ образованiемъ въ ржавыхъ псевдоклассическихъ и романтическихъ оковахъ. Головы, работающiя вн? освященныхъ благословенiемъ школы схемъ, ей кажутся столь же распущенными, непристойными и не должными быть, какъ талiя безъ корсета! Француженка полна подозр?нiемъ и ненавистью къ литературнымъ новшествамъ:

– Прекрасное никогда не старится, – поб?доносно ув?ряютъ эти фагатическiя старов?рки, – зач?мъ же пытаться его обновлять?

Самостоятельное критическое сужденiе – большая р?дкость y французской женщины. Одна изъ собес?дницъ Реми де-Гурмона высказала о братьяхъ Гонкурахъ мн?нiе очень умное, ясно, хорошо и полно формулированное, но – въ устахъ русской курсистки, даже не изъ очень бойкихъ, оно р?шительно никому не показалось бы ни оригинальнымъ, ни выдающимся. Скор?е, напротивъ, сказали бы: ну еще бы иначе! экую Америку открыла! A Реми де-Гурмонъ до того изумленъ и обрадованъ своею р?дкостною находкою, что торжественно восклицаетъ по адресу столь счастливаго и исключительнаго «урода въ семь?»:

– Вамъ сл?довало бы открыть для нашихъ учителей курсы добросов?стности и здраваго смысла!

Н?тъ сомн?нiя, что въ н?которыхъ, быть можетъ, даже многихъ случаяхъ, отв?ты, полученные Реми де-Гурмономъ, гр?шатъ лицем?рiемъ, по желанiю барышенъ выставить себя въ наибол?е красивомъ, приличномъ, серьезномъ св?т?. Но тогда еще бол?е характерно то обстоятельство, что лицем?рiе принуждено играть свою кокетливую комедiю именно въ такомъ странномъ направленiи! Понятно невинное притворство иной русской барышни, авторитетно толкующей о Маркс? или Владимiр? Соловьев?, хотя она и въ глаза не видывала ни «Капитала», ни «Оправдавiя Добра», но кому въ голову придетъ щеголять, въ свид?тельство своей литературности, цитатами изъ Кантемира, Сумарокова, Новикова? Такъ что даже случаи лицем?рныхъ отв?товъ подтверждаютъ все то же любопытное наблюденiе: только литература, рекомендованная школою, признается французскими барышнями за хорошую и достойную ихъ вниманiя, только въ знанiи такой литературы имъ не стыдно сознаться; что осталось вн? школы, – значитъ, запретно, неприлично, нехорошо…

Въ посл?днiе годы выдвинулся изъ рядовъ французскаго журнализма фельетонистъ, пишущiй подъ псевдовимомъ Вилли (Willy). Къ сожал?нiю, выдвинулся не надолго, такъ какъ усп?лъ уже и разм?няться въ порнографа. очень мутной воды. Но первыя его пов?сти о «Клодин?», какъ обличительныя разоблаченiя быта фраацузской женской школы, были талантливы и м?тко попали въ ц?ль: недаромъ же имя Claudine стало въ Париж? нарицательнымъ для пансiонерокъ-подростковъ, ыаканун? окончанiя курса въ среднемъ учебномъ заведенiи! Вилли вывелъ на св?жую воду множество гр?шковъ и учащаго, и учащагося женскаго покол?нiя, въ особенности ярко подчеркнувъ недостатки той сантиментальной аффектацiи, того институтскаго «обожанiя», которыя во французской женской школ? зам?няютъ товарищество и слишкомъ часто перерождаются въ самыя некрасивыя страсти и пороки… иногда на всю жизнь! Десятки французскихъ художниковъ слова, наблюдателей жизни, намекали публик?, что такъ называемая «лезбiйская любовь», – къ сожад?нiю, слишкомъ частый и чуть не нацiональвый порокъ французской женщины зажиточныхъ классовъ, – обыкновенно выносится изъ монастырскихъ школъ и закрытыхъ пансiоновъ. Вилли – того же мн?нiя. Но ни этотъ бойкiй обличитель, ни его безчисленные подражатели почти не касаются вопроса о запретномъ чтенiи; тогда какъ y описателей тайнъ русской школы онъ всегда и обязательно выступаетъ на первый планъ. Если героини Вилли читаютъ что-нибудь потихоньку отъ начальства, это, нав?рное какая-либо изъ ряду вонъ скабрезная книга, въ знакомств? съ которою и мужчин?-то не слишкомъ прилично сознаваться. Запретнаго чтенiя для саморазвитiя н?тъ. Французская школьница не прячетъ подъ тюфякъ Ренана или Прудона, какъ русская – Писарева и Герцена, и не читаетъ ихъ воровски по ночамъ, при трепетномъ св?т? припасеннаго огарка. Фабрикацiю своей мысли и своего вкуса француженка, не только номинально, но и д?йствительно, предоставляетъ, какъ н?кую монополiю школ? – съ непоколебимымъ уб?жденiемъ, что учебныя программы дадутъ ей и именно т? знанiя, какiя надо, и аккуратно столько знанiй, сколько надо. Самой, значитъ, заботиться не о чемъ, кром? усп?шной сдачи экзаменовъ: ими школа пров?ряетъ свою паству, a государство и нацiя – школу.

Пассивность воспрiятiя, воспитанная дрессировкою на «хорошiй вкусъ», выростаетъ во французской женщин? до суев?рiй изумительныхъ. Знакомыя барышни и дамы Реми де-Гурмона чистосердечно сознаются въ полной неспособности одол?ть бол?е десяти страницъ братьевъ Гонкуръ; другимъ Шекспиръ кажется страшнымъ и темнымъ, въ род? дремучаго л?са, куда лучше и не вступать, чтобы не заблудиться; третьи совершенно глухи къ красотамъ Верлэна, тогда какъ необыкновенно чутко и тонко разбираются въ самыхъ сокровенныхъ глубинахъ и отт?нкахъ Расина и Корнеля… Расинъ! Корнель! О!.. И вс? декламируютъ:

– Rodrigue! As tu du coeur?

Единственная фраза, которая, – по ядовитому мн?нiю Реми де-Гурмонъ, – дожила бы до нашихъ дней изъ всего Корнеля, не будь на св?т? французскихъ барышенъ и ихъ тетрадокъ для упражненiй по словесности, – такъ какъ ее спасли бы игроки въ вистъ и червонная (coeur) карточная масть…

Сила можетъ навязать молодымъ умамъ ненужное знанiе, но не въ состоянiи заставить молодые умы любить ненужное знанiе. Лучшiй историческiй прим?ръ – наша пресловутая классическая система, пропитавшая н?сколько русскихъ покол?нiй ненавистью и недов?рiемъ имевно къ т?мъ мертвымъ наукамъ, формальною гимнастикою по л?стницамъ и трапецiямъ которыхъ обусловливался для нихъ аттестатъ зр?лости. Если ненужное, мертвое знанiе, прiобр?таемое молодыми француженками въ школахъ, не возбуждаетъ къ себ? ненависти, но, напротивъ, хранится съ уваженiемъ и любовью на многiе годы, то виною тому, во-первыхъ, разум?ется, какъ уже сказано, искусные методы, нравы и люди французскаго преподаванiя; a во-вторыхъ и въ главныхъ, – полагаетъ Реми де-Гурмонъ, – тайное сочувствiе юныхъ женскихъ сердецъ къ красивому идеализму той старомодной литературы, которою питаетъ ихъ школа. Француженка едва-ли не больше вс?хъ другихъ женщинъ Европы обладаетъ способностью и склонностью замкнуться всею полнотою жизни въ чувство любви. Предъ ея глазами – всегда идеалъ матери семейства, созданнаго любовью. Она – жена и любовница, по преимуществу. Не удивительно поэтому, что она такъ много слышитъ въ Корнел?, когда онъ говоритъ съ нею устами Химены, такъ много видитъ въ Расин?, когда онъ показываетъ ей, какъ н?жныя т?ни старшихъ подругъ, Ифигенiю и Беренику. Оливье де-Тревиль упросилъ н?сколько десятковъ барышенъ написать, какъ он? воображаютъ свой житейскiй идеалъ. Изъ этого громаднаго матерiала Реми де-Гурмонъ выбираетъ нравственныя качества, на которыя предъявляются больше запросовъ и притязанiй. Въ первой очереди – по 31 разу – оказываются: доброта, послушанiе, преданность, милосердiе, любовная н?жность, чувствительность. Зат?мъ – до 30 разъ – заявлены: хорошее воспитанiе, почтительность, скромность, мягкость, простота. Въ третьемъ класс? (по 19 разъ): любезность, грацiя, маленькое кокетство. Противъ религiи не высказалась ни одна д?вушка, но только 14 выдвинули религiозность на первый планъ жизни, къ тому же съ оговоркою, что он? ищутъ религiи просв?щенной и благочестiя, прочно обоснованнаго. Почти столько же (13) партизанокъ y широкаго образованiя, причемъ 7 тоже оговорились: но безъ педантизма! Претензiй на энергiю, силу воли, см?лость, р?шительность, самолюбiе, гордость высказано, сравнительно, немного: къ первому классу симпатiи этотъ относится лишь какъ 13:31. Серьезный образъ мысли и возвышенные порывы понадобились 13. Развязность и веселость – 11. Хорошо постичь домашнее хозяйство желаютъ 8. Способности къ наук?, критическiй даръ, пытливость ума ставятъ выше всего 7. Любопытно, что съ т?хъ поръ, какъ музыка ушла отъ простой звуковой иллюстрацiи в?чной любовной поэмы къ программамъ бол?е отвлеченнаго содержанiя и часто даже философской окраски, симпатiи къ ней французской барышни значительно понизились. Мечту быть великою музыкальною артисткою выразили Оливье де-Тревиль только дв? барышни, тогда какъ честолюбiе отличиться въ живописи оказалось y четырехъ, a въ поэзiи – y шестерыхъ. Къ совершенству въ спорт? вождел?ли дв?, но также и дв? сд?лали къ своимъ показанiямъ приписку: не надо спорта!

– Въ этихъ признанiяхъ, – приводитъ списокъ де-Тревиля къ одному знаменателю Реми де-Гурмонъ, – такъ мало «революцiи», что можно вообразить себя въ в?к? королевы Амелiи или въ т? времена, когда королева Берта пряжу пряла!

Сказать по-нашему: при цар? Горох?!

Любить и быть любимою – весь смыслъ жизни для французской женщiшы буржуазнаго строя. Она обожаетъ житейскiй комфортъ, но жажда богатства въ ней очевь невелика, и прiобр?тательный инстинктъ умолкаетъ, какъ скоро она видитъ своихъ любимыхъ близкихъ обезпеченным на безб?дное существованiе, на возможность жить, что называется, не хуже людей: bons bourgeois. Октавъ Мирбо очень умно и тонко поставилъ въ своей пьес? «Les affaires sont les affaires» рядомъ съ ненасытнымъ хищникомъ-миллiонеромъ, Изидоромъ Леша, фигуру его жены, которую въ ужасъ приводитъ почти машинальное наростанiе ихъ несм?тныхъ богатствъ – замки, земли, кредитныя поб?ды… Во француз?-мужчин? в?чно живъ темнераментъ воина: за упраздзенiемъ «великихъ Конде», Тюренней, Неевъ, Наполеоновъ, этотъ темпераментъ, приспособляясь къ духу времени, бросаетъ Леша и Саккаровъ въ биржевыя кампанiи, съ битвами, хоть и безъ холоднаго и огнестр?льнаго оружiя, но тоже на жизнь и смерть, со вс?ми ужасами и отв?тственностями челов?ческой взаимоненависти. Если живъ, хоть и перерядился на новый ладъ, исконный французскiй боецъ – истинный галльскiй п?тухъ – весельчакъ, любезникъ, драчунъ и каналья, то н?тъ мудренаго сохраниться въ неприкосновенности и жен? этого забiяки, la belle ch?telaine – прекрасной, немножко игривой, но, въ конц? концовъ, все-таки очень ц?ломудренной блюстительниц? среднев?кового замка, и нев?ст?, которая пряла въ башн? на золотой прялк? серебряныя нитки, въ влюбленномъ ожиданiи своего рыцаря: «Иль на щит?, иль со щитомъ вернусь къ теб? изъ Палестины»!.. Т?мъ бол?е, что къ наилучшему консервированiю сихъ антиковъ и общество, и школа приложили, какъ мы вид?ли, зам?чательно дружныя усилiя.

    1905.