Заря русской женщины

Заря русской женщины
Александр Валентинович Амфитеатров

Женское нестроение #11
«Буря, гремящая надъ нашимъ отечествомъ, поставила на очередь политическаго выполненiя одну изъ величайшихъ соцiальныхъ реформъ, – если не самую великую, – какими свид?тельствуется государственная возможность и готовность «отречься отъ стараго мiра», оторватъся отъ. одряхл?вшихъ устоевъ буржуазно-полицейскаго уклада для перем?щенiя на новые устои строя соцiалистическаго. Русская революцiя четвертаго сословiя р?шительно выдвинула впередъ вопросъ о, такъ сказать, пятомъ сословiи, присущемъ неизм?нно вс?мъ странамъ и государствамъ, каждому граду и каждой веси, – вопросъ о женщин?, женскiй вопросъ…»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

Александр Валентинович Амфитеатров

Заря русской женщины

Дорогiе Товарищи!

Буря, гремящая надъ нашимъ отечествомъ, поставила на очередь политическаго выполненiя одну изъ величайшихъ соцiальныхъ реформъ, – если не самую великую, – какими свид?тельствуется государственная возможность и готовность «отречься отъ стараго мiра», оторватъся отъ. одряхл?вшихъ устоевъ буржуазно-полицейскаго уклада для перем?щенiя на новые устои строя соцiалистическаго. Русская революцiя четвертаго сословiя р?шительно выдвинула впередъ вопросъ о, такъ сказать, пятомъ сословiи, присущемъ неизм?нно вс?мъ странамъ и государствамъ, каждому граду и каждой веси, – вопросъ о женщин?, женскiй вопросъ. Отв?тъ на него русской революцiи, – a кто же изъ насъ сомн?вается, что устами ея гласитъ предвид?нiе ближайшаго русскаго будущаго? – отличается яркою и дружною онред?ленностiю. Въ защиту и признанiе равноправiя женщины – равноправiя политическаго, юридическаго, рабочаго, образовательнаго, семейнаго – высказались вс? группы, вс? программы русскаго освободительнаго подъема. Не говоря уже о партiяхъ соцiалистической революцiи, въ которой равноправiе женщинъ подразум?вается само собою, потому что безъ такого равноправiя она была бы лицем?рна, безсмысленна и неосуществима, – не говоря уже о соцiалистическихъ партiяхъ, мы видимъ, что необходимости равноправiя жевщины, хотя бы лишь избирательнаго, подчинился даже буржуазный конституцiонализмъ, выражаемый въ Россiи изв?стною кадетскою партiей. Правда, подчинился съ гр?хомъ пополамъ, съ кислымъ лицомъ и скр?пя сердце. Но д?ло не въ удовольствiи или неудовольствiи гг. кадетовъ, a въ томъ, что логика в?ка заставила придти къ сознанiю правоты и неизб?жности женскаго равенства даже такую, сравнительно правую, доктринерски-буржуазную группу русскаго общества. Двадцатый в?къ – в?къ женскаго возрожденiя: я думаю – не только въ Россiи, но и во всемъ цивилизованномъ мiр?. Онъ началъ жизнь сознанiемъ, что безъ женскаго равноправiя немыслимы бол?е ни свобода, ни благосостоянiе государствъ, ни самозащита гражданства отъ пестрыхъ средствъ и поползновенiй политической и капиталистической тираннiи, – немыслимъ тотъ соцiалистическiй перестрой мiра, совершить который – его, XX в?ка, историческая задача. Поб?да соцiализма заключаетъ въ себ? поб?ду женскаго равноправiя, какъ часть, неотд?лимую отъ ц?лаго. Я уб?жденъ, что не только д?тямъ нашимъ, но и намъ еще удастся застать хоть начальные моменты этой великой, святой поб?ды, которая искупитъ многов?ковое порабощенiе пола поломъ и сотретъ съ лица земли, по удачному выраженiю Куртиса, – «посл?днюю изъ кастъ».

Въ канунъ такой женской поб?ды, не лишнее оглянуться на прошлое великой половой войны, которую она заключаетъ. Выяснить источники и средства, которыми женская поб?да исторически подготовилась и создается, а, сл?довательно, и т? начала, которыми предстоитъ ей укр?питься въ обществ? будущаго. Съ этою задачею и предпринимаю я свой небольшой курсъ, предлагаемый слушателямъ Парижской Русской Школы соцiальныхъ наукъ.

Обыкновенно, начиная исторiю того или другого русскаго института, или бытового или правового, сословiя ли, рода ли, изсл?дователь, съ невольною жалобностью, предупреждаетъ слушателей или читателей о б?дности данныхъ для изображенiя утренней зари поднятыхъ вопросовъ и для научнаго о ней сужденiя. Не изб?гаетъ подобной участи и исторiя русской женщияы. Прямыхъ литературныхъ источниковъ объ ея первобытномъ положенiи такъ мало, они такъ сбивчивы и неопред?ленны, такъ недостойны историческаго дов?рiя, что съ ними почти вовсе нельзя считаться, какъ съ фактическимъ матерiаломъ. Даже въ самыхъ лучшихъ случаяхъ, эти источники, – Несторъ, Русская Правда, церковная литература первыхъ трехъ в?ковъ русскаго христiанства, договоры и зав?щанiя уд?льныхъ князей, пожалуй, даже упомянемъ сомнительное «Слово о полку Игорев?», – представляютъ собою не бол?е, какъ колодцы бол?е или мен?е подходящихъ подтвержденiй для политической, бытовой и правовой экзэгэзы. Они в?роятны лишь постольку, поскольку оправдываются совпаденiями и аналогiями въ жизви, л?тописяхъ и юридическихъ памятникахъ другихъ славянскихъ народовъ. Поэтому, введенiемъ и первою главою въ исторiи русской женщины долженъ быть разсказъ и анализъ ея положенiя въ славянств? вообще, a не въ той лишь узкой Руси, которая нашла свою дикую, хаотическую государственность въ см?шенiи славянъ съ скандинавами, пруссами или какими-то таинственными южными кочевниками: каждый можетъ выбрать зд?сь ту теорiю происхожденiя Руси, которая ему больше по душ?, – нашей тем? оно сейчасъ совершенно безразлично. Единственный важный для насъ моментъ этой первобытно-государственной Руси – принятiе ею христiанства и, при томъ, христiанства восточнаго, византiйскаго. Оно наложило свою тяжелую руку на бытъ славянской женщины съ первыхъ же своихъ шаговъ. Уже «Русская Правда» дышетъ византiйскими в?янiями, а, дв?сти л?тъ спустя, византiйство торжествуетъ по всему фронту русскаго женскаго вопроса, и Данiилъ Заточникъ ищетъ милости y благочестиваго «князя и господина» ругательствами, проклятiями и сатирическими прибаутками по адресу женщинъ – въ дух? истинно-византiйскаго полемическаго краснор?чiя, воспитаннаго на папертяхъ бродячимъ монашествомъ эпохи Соборовъ. Но объ этой эволюцiи мы будемъ говорить особо и посл?.

Интересъ изученiя древности славянства значительно поднимается надъ уровнемъ большинства однородныхъ изученiй т?мъ условiемъ, что, кажется, ни въ одной рас?, какъ въ этой – младшей среди арiйскаго племени по выступленiю на историческую арену Европы – государственность, хотя бы и самая первобытная, не с?ла бол?е внезапно и на бол?е неподготовленную для нея почву. Опять-таки, д?ло для насъ не въ томъ, были ли призваны какiе-то варяги, и, если да, то к?мъ, когда, зач?мъ, откуда. Д?ло въ томъ, что мы застаемъ историческую Русь, уже съ XIV в?ка, въ борьб? родового уклада съ государственнымъ началомъ и церковнымъ правиломъ. И, хотя посл?днимъ суждено къ XIV в?ку поб?дить, a первому пойти на посл?довательное умертвiе, т?мъ не мен?е уже его нев?роятно долгая жизнеспособность доказываетъ, что государственность застигла предъисторическiе родовые славянскiе обычаи не заживо согнившими трупами какими-то, а, напротивъ, силами еще здоровыми, св?жими и даже, можетъ быть, молодыми,

Знаменитый Мэнъ установилъ, – в?рн?е сказать, усовершенствовалъ посл? Моргана, – характеристику рода бракомъ – эндогамiей и эксогамiей, т. е. бракомъ, заключаемымъ обязательно въ н?драхъ рода или, наоборотъ, бракомъ, заключаемымъ обязательно въ чужомъ род?. Второй способъ брака, эксогамiя, представляетъ, съ точки зр?нiя общественной эволюцiи, уже довольно крупную прогрессивную ступень. Былинную и л?тописную Русь мы застаемъ именно на ступени эксогамическаго брака, получившаго свое развитiе, повидимому, задолго до христiанства, которое приняло его подъ свое покровительство и реформировало по своимъ уставамъ. Между обществами эндогамическими и эксогамическими шла лютая вражда. Типическiй представитель старинной эндогамiи, стихiйный богатырь Соловей Разбойникъ, хвастаетъ новому богатырю, Иль? Муромцу:

«Я дочь вырощу, за сына замужъ отдамъ,
Я сына вырощу, на дочери женю,
Чтобъ Соловейкинъ родъ не переводился»…

Разсердился Илья Муромецъ на гр?шную похвальбу Соловья и убилъ его до смерти. У Нестора мы почти уже не застаемъ славянъ въ перiод? чистоэндогамическомъ. Напротивъ, даже въ самыхъ дикихъ племенахъ онъ отм?чаетъ обычай заключать браки чрезъ умыканiе, т. е. похищенiе нев?стъ: порядокъ эксогамическiй. Но, наряду съ этимъ, онъ жалуется, что внутри новой славянской семьи живутъ еще пережитки древняго кровосм?сительнаго строя, во вкус? Соловья Разбойника. Тысячу л?тъ тому назадъ, въ славянств? уже свир?пствовалъ столь частый порокъ русской крестьянской семьи – пресловутое «снохачество». Суровыя среднев?ковыя легенды и романы о кровосм?сител? – церковнаго происхожденiя, результаты борьбы съ эндогамическими отношенiями, которыя въ глухихъ углахъ Вятской или Пермской губернiи сохранились даже до XIX в?ка. Достаточно вспомнить «Подлиповцевъ» ?. М. Р?шетникова.

Ни чей фольклоръ, какъ славянскiй, не сохранилъ бол?е св?жимъ преданiемъ той доисторической эпохи, когда разница половъ опред?лялась только суммою физическихъ вн?шнихъ признаковъ. Борьба за существованiе, среди суровой первобытной природы, либо сближала мужчину и женщину въ любовное товарищество двухъ равносильныхъ добычниковъ, либо, наоборотъ, сопернически ожесточала къ лютымъ боямъ. Если мы вчитаемся въ греческiя легенды о происхожденiи ски?скихъ народовъ или въ былинный эпосъ любого славянскаго племени, мы всюду застаемъ женщину въ борьб? съ мужчиною за превосходство, – вровень съ нимъ и весьма часто съ преобладанiемъ надъ нимъ. Одинъ изъ изсл?дователей русской старины совершенно справедливо отм?чаетъ, что первобытный славянскiй бракъ черезъ умыканье заключался не только черезъ похищенiе женщинъ мужчинами, но и женщинами мужчинъ. По Геродоту, ски?ы произошли отъ вынужденнаго сожительства Геркулеса съ Ехидною, женщиною-зм?ею, похитившею y него коней и назначившею такой любовный выкупъ. На курганахъ южнорусскихъ и сибирскихъ степей высятся с?рыми громадами челов?кообразныя глыбы каменныхъ бабъ. Это монументы свид?тельницъ и, какъ думаетъ Флоринскiй, вдохновительницъ первобытнаго искусства въ ту доисторическую эпоху, когда по степямъ этимъ «шатались»; подобно «с?ннымъ копнамъ», богатыри, «паленицы удалыя». На?здничая удал?е всякаго мужчины, он?, по былинной гипербол?, – хватали богатырей «за желты кудри, опускали во глубокъ карманъ», чтобы разсмыслить на досуг? – «то-ли молодца смертью убить, то-ли за молодца замужъ пойти». Ч?мъ чище кровью славянскiй народъ, т?мъ богаче его легенда о старинномъ женскомъ богатырств?, о временахъ женскихъ царствъ, городовъ, княженiй. Это – Ванда y поляковъ, Любуша и Власта – y чеховъ, полуисторическая Ольга – y русскихъ славянъ, совс?мъ уже историческiя Елена и Рикса – y поляковъ. По вс?мъ славянскимъ землямъ разс?яны урочища съ названiями, въ род? Д?вiй городъ, Д?винъ, Бабье городище и т. д. Какъ показали археологическiя изсл?дованiя, они гораздо древн?е печальной возможности получить подобныя названiя отъ невольничьихъ торговъ или стоянокъ татарскаго полона. Волшебныя сказки русскаго народа полни памятью женскихъ богатырскихъ городовъ, замковъ, кр?постей, которыми влад?етъ какая-нибудь Царь-Д?вица, Елена Прекрасная, Сонька Боготворка, и въ которые, пока она бодрствуетъ, не дерзаетъ проникнуть самый мужественный витязь, потому что – убьетъ богатырша, оберегая свою д?вственную свободу. Вс? эти амазонки, покуда д?вушки, сильн?е и грозн?е мужчинъ. Сила и воинственность теряются ими только въ замужеств?. Все это, если снять съ основы легендъ волшебную призрачность сказочныхъ разм?ровъ, если роскошные города обратить въ л?сныя деревни, a дворцы въ шалаши, свид?тельствуетъ, что славянскiй эпосъ не усп?лъ забыть той общественной разд?льности половъ, которую, въ пережиткахъ, путешественники наблюдаютъ еще въ н?которыхъ поселкахъ Австралiи или центральной Африки.

Покоренiе властной женщины-богатырки грубою силою или, чаще, хитростью мужчины открываетъ эру ея семейнаго порабощенiя. Первое орудiе посл?дняго – отнятiе y женщины права носить оружiе, воспрещенiе физическихъ упражненiй, развивающихъ воинственную готовность и ловкость. Въ одной изъ русскихъ былинъ, богатырь-Дунай убиваетъ жену за то, что она лучше его стр?ляетъ изъ лука. Въ польской легенд? – мужчины, избирая новаго князя по условiю – кто первый переплыветъ озеро Гопло, отстранили отъ состязанiя женщинъ, опасаясь ихъ соперничества. Мечъ и плетка – орудiя воинственнаго кочевья – монополизируются мужскимъ поломъ; на долю женщинъ выдвигается Schusselgewalt, право ключей, право домашняго управительства въ ос?дломъ мирномъ быту. У народовъ германскихъ, – н?сколько старшихъ культурою сос?дей славянъ по европейскому разселенiю, – эта борьба съ женскою воинственностью усп?ла вызр?ть не только въ обыча?, но и въ нормахъ права. Такъ лонгобардскiй законъ оц?ниваетъ преступленiя противъ женщинъ пенею вдвое выше, ч?мъ преступленiя противъ мужчинъ, но лишь въ томъ случа?; если женщина не могла защищаться и, вообще, вела себя, какъ существо слабаго и робкаго пола. Наоборотъ, убiйство женщины, хотя бы случайно попавшей въ драку между мужчинами, оц?нивалось, какъ обыкновенное убiйство. Законъ баварскiй предоставлялъ женщин? право судебнаго поединка, но, если она выставляла бойца-зам?стителя, то, въ случа? поб?ды, получала двойную композицiю, а, если дралась сама за себя, то лишь ординарную. Впосл?дствiи ухищренiя разобщить женщину съ оружiемъ и обратить изъ воительницы въ ключницу выразились, какъ пережитокъ, въ среднев?ковыхъ запретахъ женщинамъ од?ваться въ мужское платье, за что полагались тяжелыя пени, a иногда даже смертная казнь. У датчанъ это было поводомъ къ разводу.

Славянская борьба съ первобытною женскою свободою и самостоятельностью не усп?ла догнать германскаго запретительнаго обычая, почему не отразила его и въ прав?. Славянство было почти совершенно чуждо того элемента «половой опеки», который легъ въ корень женскаго права германскихъ народовъ и породилъ въ нихъ пресловутое «рыцарство» съ т?мъ фальшивымъ идеаломъ «женственности», что и посейчасъ оплакивается вс?ми ромаатиками-реакцiонерами. И какъ жутко приходится расплачиваться за уклоненiе отъ него передовымъ женщинамъ, ищущимъ живого общаго д?ла и свободы! Среднев?ковый статутъ города Офена опред?ляетъ женщину, какъ «тварь робкую и слабую, которая, поэтому, должна быть охраняема и защищаема». Изв?стно опред?ленiе половой опеки Вальтеромъ, какъ «власти надъ женщинами въ отношенiи ко всему, что касается собственнаго блага самой женщины, a также чести и интересовъ ц?лаго семейства». Опред?ленiе весьма полное, и было бы безспорно, если бы прибавить: «при воспрещенiи женщин? опред?лять самой, въ чемъ почитаетъ она это собствевное благо». Такого выбора женщина не им?ла за вс? тысячу слишкомъ л?тъ исторической жизни германскаго племени, и только грядущiй соцiалистическiй строй способенъ возвратить ей первобытное, съ доисторической ночи потерянное, право. Славянство встр?тилось съ христiанскою пропов?дью и законодательствами – изъ Рима и Византiи – въ такомъ бытовомъ перiод?, когда не могло быть и р?чи о «половой опек?». Полу, который назвался, a впосл?дствiи и д?йствительно сталъ «сильнымъ», не было не только никакой надобности, но даже и положительно вреднымъ оказалось вид?ть въ женщин?, хотя бы уже и подчиненной брачно, «полъ слабый». Отм?тимъ, что даже при Иван? Грозномъ населенiе Руси равнялось полутора миллiонамъ жителей, и густота разселенiя была мен?е, ч?мъ нын? въ Архангельской губернiи. Половая опека германцевъ выработана каменнымъ замкомъ въ горномъ ущель? и городомъ, который выростаетъ подъ охраною замка. Славянство же встр?тилось съ христiанствомъ отвюдь не въ городской форм? разселенiя: это – еще жизнь л?сного или степного хутора, избяное скваттерство на родовыхъ началахъ. Въ опасностяхъ и приключенiяхъ этого рода, первобытный славянинъ искалъ въ жен? существо – умиротворенное для домашней жизни, но совс?мъ не «слабое, робкое, долженствующее быть защищаемымъ». Знаменитый славянофилъ Константинъ Аксаковъ когда-то обратилъ вниманiе на слово «супротивница», которымъ ласкательно и уважительно характеризуютъ былинные богатыри своихъ нев?стъ и женъ. Супротивница зд?сь значитъ не то, какъ теперь почитаютъ: «которая мн? перечитъ, противъ моей воли идетъ», но – «ровня мн?, способная выстоять противъ меня въ моемъ подвиг?, въ моей работ?». Это были в?ка, когда расчищались л?сныя чащи и выкорчевывались первые участки подъ будущее общинное землед?лiе, когда шелъ рукопашный бой со зв?ремъ и съ челов?комъ чужого рода-племени за право мирнаго сос?дскаго существованiя. Естественно, что въ такой тяжкiй рабочiй и опасный бытъ женщина нужна, именно, какъ «супротивница» мужчин?, a не какъ чувствительная Эльза изъ «Лоэнгрина», за которою половая опека приставляетъ семь нянекъ и семь сторожей – блюсти ея лилейную безпомощность. Жена Ильи Муромца од?вается въ его досп?хи, чтобы биться съ Тугариномъ, за отсутствующаго мужа. И «б?жалъ Тугаринъ въ свои улусы загорскiе, проклинаючи Илью Муромца, a богатырь Илья Муромецъ знать не зналъ, в?дать не в?далъ, кто за него бился съ Тугариномъ». Это физическое равенство женщины съ мужчиною ползетъ черезъ много славянскихъ в?ковъ, всплывая то фигурами былинными, то л?тописными, то п?сенными изъ поздн?йшаго новгородскаго эпоса и разбойничьей лирики. Когда ушкуйникъ, а по сл?дамъ его, пiонеръ съ топоромъ и сохою двинулись отъ Ильменя и Ладожскаго озера на дальнiй с?веръ и волжскiй востокъ, туда передвинулся и богатырскiй типъ женщины-добычницы, «супротивницы» своему мужу. Для западной Руси онъ сд?лался уже излишнимъ въ развивающемся городскомъ быту. Т?мъ не мен?е, не только въ новгородскомъ эпос? о Васьк? Буслаев?, но даже и въ л?тописяхъ новгородскихъ встр?чаемъ мы женщинъ, предводительствующихъ уличными смутами, которыми былъ такъ учащенно богатъ этотъ странный городъ, съ его безалабернымъ народоправствомъ. Поволжье полно преданiями объ участiи «могутныхъ» воинственныхъ женщинъ въ колонизацiи края: достаточно напомнить, хотя бы, легенду объ Усоль? подъ Казанью. На Мурман? поморки до сихъ поръ сохранили отзвуки самостоятельности, столь свойственной доисторическимъ прабабкамъ ихъ. Море и климатъ не изм?нились съ т?хъ поръ, какъ славянка впервые увидала предъ собою волны Ледовитаго океана, сл?довательно, почти не изм?нилась потребность дружной работы обоихъ половъ въ обезпеченiе тяжкаго существованiя, почти не изм?нилась первобытная трудность для мужчины-поб?дителя обратить поб?жденную женщину въ слабосильную игрушку, въ предметъ семейной роскоши, почти не изм?нились отношенiя женско-мужского равенства. Поморка, какъ мужчина, работаетъ, какъ мужчина, получаетъ за трудъ, какъ мужчина, пьетъ водку и, какъ мужчина, горланитъ на сходк?.

Итакъ мы исторически застанемъ славянскую женщину въ первомъ перiод? поб?ды сильнаго пола надъ слабымъ, – когда поб?да эта еще не порабощенiе, но лишь капитуляцiя по договору – на условiя мужской гегемонiи. Женщина согласилась стать вторымъ номеромъ, но отнюдь не отказалась отъ самостоятельности, – н?тъ лишенiя правъ, н?тъ ухода въ «половую опеку». Старинныя славянскiя «правды» и статуты суть памятники той посл?довательной борьбы, какъ вяли обычныя начала женской свободы подъ дыханiемъ византiйскаго монастыря и римскаго права, прошедшаго къ сяавянамъ черезъ сос?дскiе германскiе фильтры. Но было бы ошибочно предполагать, что правовой обычай уступилъ легко и скоро. Н?тъ, онъ былъ кр?покъ одинаково и въ добр?, и во зл? для женщины. Вы, конечно, вс? слыхали о древнемъ брачномъ обыча? славянъ, чтобы молодая снимала съ мужа сапоги въ знакъ будущей покорности. Обычай этотъ, почти повсем?стный въ славянств?, знаменитъ, благодаря романическому преданiю о Владимiр? и Рогн?д?, которая не захот?ла «разуть робичича». Но, быть можетъ, нигд? онъ не выразителенъ такъ для старославяескаго брака, какъ y славонцевъ. У нихъ молодая снимаетъ съ мужа сапогъ въ знакъ покорности, но зат?мъ бьетъ снятымъ сапогомъ мужа по голов? – знакъ, что не воображай, будто я всегда теб? буду прислуживать. Печать такой договорности лежитъ, въ теченiе среднихъ в?ковъ, на славянскомъ прав? во вс?хъ его статьяхъ по женскому вопросу. И, опять-таки, ч?мъ чище славянство народа, т?мъ уступчив?е его среднев?ковое право по отношенiю къ женщин?. На первомъ план? остаются поляки, дал?е – чехи. У нихъ, даже въ памятникахъ XIV и XV в?ка, когда попадается законодательное нововведенiе мужевластнаго типа, связывающее женщину «половою опекою», можно почти безошибочно просл?дить заимствованное происхожденiе такихъ нормъ отъ германскихъ сос?дей. Таковы, наприм?ръ, ограниченiя имущественныхъ правъ женщины въ Вислицкомъ статут?, обоснованныя на разсужденiи о fragilitas sexus, o хрупкости или въ старопольскомъ перевод? «кревкосци» пола Вы слышите, что разсужденiя эти, сошедшiяся въ своей терминологiи съ изв?стнымъ восклицанiемъ о женщинахъ Гамлета, даже первоначалыюе выраженiе-то себ? нашли лишь въ латинскомъ язык?, юридическомъ волапюк? Западной Европы.

Отсутствiе половой опеки, прежде всего, подразум?ваетъ наличность половой свободы, свободы полового выбора. Д?йствительно, доисторическая славянка, повидимому, пользовалась въ этомъ отношенiи свободою почти неограниченною; и даже пресловутое «умыканiе женъ» являлось результатомъ предварительнаго соглашенiя умыкаемой съ умыкателемъ. Насильственное умыканiе ыаказывалосъ строго. По чешскому земскому праву умыкнутой насильственно предоставлялось самой отрубить похитителю голову. Мазовецкiе и польскiе статуты, a также вс? три литовскiе обрекаютъ похитителя на смерть или фактическую, или гражданскую (состоянiе «безславiя», infamia), если похищенная не спасетъ виновнаго согласiемъ выйти за него замулсъ. На Руси – подобныя д?ла быстро подпали подъ руку церкви. Они подлежали епископскому суду и именовались «уволочскiя»: аще кто уволочетъ д?вку. Уволоченной д?вк? Ярославовъ уставъ указываетъ платить «за соромъ, a епископу – за судъ».

Русь никогда не любила смертной казни и, съ самыхъ раннихъ дней своихъ, предпочитала искать ей штрафныхъ, денежныхъ зам?нъ.

Козьма Пражскiй, чешскiй бытописатель, къ сожал?нiю часто уходившiй отъ л?тописи въ область историческаго романа, даетъ наиъ удивительную картину первобытной общности браковъ. «Не было преступленiемъ мужа брать жену другого, a жен? выходить замужъ за другого. Что нын? считается ц?ломудрiемъ, тогда было великимъ безчестiемъ, если мужъ довольствовался одною женою, a жена – однимъ мужемъ». Въ указанiи этомъ им?ется въ виду не многоженство, которое вошло въ славянскiй обиходъ сравнителъно поздно и, в?роятно, подъ восточными влiянiями, но необыкновенная легкость, съ какою возникалъ первобытный бракъ, чтобы такъ же легко разрываться. Козьма Пражскiй говоритъ, въ очень поэтическихъ образахъ, даже о мужьяхъ и женахъ на одну ночь, разстававшихся навсегда съ наступленiемъ утра. Браки былинныхъ богатырей кратковременны и непрочны, условны, легко расторжимы, хотя бы и при наличности церковнаго обряда. Каждая отлучка богатыря въ «поле» сопровождается своеобразнымъ договоромъ съ женою, сколько времени должна она мужа ждать, посл? какого срока властна за другого замужъ пойти. A то, говоритъ Добрыня, «знаю я ваши норовы женскiе: мужъ за дровами въ л?съ по?детъ, a жена за другого замужъ пойдетъ». Широкое право развода по соглашенiю ограничило въ славянств? только христiанство, да еще съ превеликимъ трудомъ. Въ 994 году противъ «недозволеннаго расторженiя браковъ» гремитъ апостолъ чеховъ, св. Войц?хъ, но, очевидно, безъ всякаго усп?ха, такъ какъ, сорокъ пять л?тъ спустя, кн. Брячиславъ, надъ гробомъ св. Войц?ха, вынужденъ объявить в?чное изгнанiе т?мъ виновнымъ, «если мужъ оставитъ жену или жена мужа». Врядъ ли, однако, законъ такого рода могъ быстро противод?йствовать вкоренившемуся обычаю, – чехи и моравы были сос?ди полякамъ, a y посл?днихъ, въ то же самое время, самъ законодатель, знаменитый Болеславъ, три раза разводился съ женами, не спрашивая разр?шенiя y церкви. У поляковъ обычай свободнаго развода держался настолько долго, что впосл?дствiи съ выборныхъ королей бралось даже обязательство – не разводитгся съ женою иначе, какъ въ церковномъ порядк?. Посл?днiй прим?ръ подобнаго обязательства мы им?емъ отъ столь поздней эпохи, какъ XVI в?къ: его долженъ былъ дать панамъ-избирателямъ Генрихъ Французскiй, Валуа. Н?которые законодательные памятники среднев?ковья германскаго прямо называютъ разводъ венедскимъ, т. е. славянскимъ обычаемъ. На Руси церковь, съ первыхъ же дней своихъ, объявила войну добровольному разводу т?мъ, «иже свое подружiе оставятъ и поимаютъ ин?хъ, также и жены». Однако, обычай боролся съ закономъ необыкновенно стойко и живуче. Двустороннiй разводъ, по соглашенiю мужа и жены, даже въ Россiи держался исподволь до Х?ІII в?ка: лишь въ 1769 году былъ изданъ указъ, р?шительно уничтожившiй такъ называемыя «разводныя письма». У славянъ, сохранившихъ остатки старинныхъ нравовъ, напр. черногорцевъ, гражданскiй разводъ существуетъ и въ наши дни. Обрядъ его приблизительно тотъ же, что описывали старинные путешественники для Малороссiи XVII в?ка. Символомъ расторгаемаго брака является ткань, – поясъ или кусокъ полотна – которую супруги тянутъ въ разныя стороны, покуда она не лопнетъ. Посл? этого и браку конецъ, и жена возвращается въ свой д?вичiй домъ, вм?ст? съ приданымъ. Если она была замужемъ бол?е десяти л?тъ, то мужъ обязанъ платить ей пожизненную пенсiю, въ разм?р?, опред?ляемомъ мiровою сходкою. Славянскiй институтъ полюбовнаго развода былъ настолько народенъ, что – мы увидимъ впосл?дствiи – онъ приспособилъ къ своимъ потребностямъ даже и воинствующую противъ него церковь. Уд?льный перiодъ подготовилъ и выработалъ ту оригинальную форму развода черезъ постриженiе въ монашество, злоупотребленiе которою современные путешественники изъ Европы отм?чали единогласно, какъ одну изъ самыхъ характерныхъ особенностей московской Руси.

Итакъ, славянская женщина, порабощаясь, узнавала постепенно опеку мужа, опеку рода, но половой опеки – опеки только за то, что она женщина, a не мужчина, столь свойственной гератанскому праву, она не узнала. Вамъ, конечно, изв?стно, что родовой бытъ классифицируется двумя преемственными подразд?ленiями, въ зависимости отъ того – господствуетъ ли въ немъ начало материнское или отцовское, ведутъ ли свое родословiе потомки кол?нами, исходящими отъ праматери, или исходящими отъ праотца. Въ первомъ случа?, родъ называется когнатическимъ, утробнымъ; во второмъ случа? – агнатическимъ. Родовая опека надъ славянскою женщиною – уже агнатическая, но сохранила въ себ? очень много чертъ когнатизма, говорящихъ о томъ, что древнiя преданiя матрiархата, женовластительства были, въ эпоху правовой формировки, если даже изжиты уже, то не забыты народомъ. Въ особенности сказывается это обстоятельство въ оригинальномъ институт? «материнской власти», materna potestas, бытовая наличность котораго выд?ляетъ славянскiя права изъ вс?хъ другихъ въ среднев?ковь?. И съ такою яркостью, что н?которые историки права даже отрицали существованiе въ славянскомъ обычномъ прав? спецiальной отцовской власти (mimdium, patria potestas), столь характерной для древнихъ уложенiй Западной Европы, и предполагали, вм?сго нея, в?роятность см?шанной родительской власти. Это – преувеличенiе. При жизни обоихъ родителей, материнская власть была силою скор?е моральнаго влiянiя на д?тей, ч?мъ правового возд?йствiя. Обычай признавалъ за матерью преимущество воспитательной роли и требовалъ ея участiя, если не р?шающаго, то в?ско-сов?щательнаго въ вопрос? о брак? потомства. Но со смертью мужа, славянская «матерая вдова» оставалась существомъ не только лично свободнымъ, но и властнымъ надъ семьею своею, хотя бы въ ней были и возрастныя д?ти. Лишь съ XV в?ка начинаются мужскiя ограниченiя опекунства вдовы-матери. Ран?е – оно простирается не только на семейственныя и имущественныя отношенiя, но даже и на политику и администрацiю первобытныхъ славянскихъ племенъ-государствъ. Такими властными матерями-опекуншами были на Руси Ольга, y чеховъ Драгомира, мать Вячеслава, y поляковъ Елена, мать Лешка, и Рикса, мать Казимира. Въ частной жизни – любопытенъ прим?ръ матери знаменитаго аскета ?еодосiя Печерскаго: жестокiя истязанiя, которыя претерп?валъ этотъ восторженный юноша отъ своей родительницы за пристрастiе къ монашеству, свид?тельствуютъ о полнот? правъ материнскаго распорядительства свободою и благополучiемъ потомства. Опека матери и вдовы прекращалась только вторичнымъ выходомъ замужъ, т. е. переходомъ ея въ другой родъ и отчужденiемъ отъ рода своихъ д?тей, черезъ самоотдачу подъ новую родовую опеку. Любопытно, что въ былинахъ матери богатырей – почти вс? вдовы и неизм?нно вс? держатъ могучихъ сыновей своихъ въ ребяческомъ повиновенiи. Даже пресловутый Васька Буслаевъ, буйный типъ новгородской вольницы, что «не в?ровалъ ни въ сонъ, ни въ чохъ, только в?ровалъ въ свой червленый вязъ», трепещетъ передъ волею матери, какъ мальчишка, котораго сажаютъ въ карцеръ на хл?бъ и воду. Т?мъ же огромнымъ уваженiемъ къ матери-вдов?, какъ былины, дышатъ зав?щанiя уд?льныхъ князей. Мы видимъ мат-вдову то имущественною опекуншею своихъ д?тей, то ихъ неразд?льною совлад?лицею – чаще всего съ младшими д?тьми, посл? выд?ла старшихъ, то безапелляцiонною распорядительницею насл?дственныхъ выд?ловъ, и это, опять-таки, включительно до отношенiй государственныхъ. Даже на закат? уд?льной Руси и на зар? московскаго самовластiя, Іоаннъ Калита и Дмитрiй Донской оставляютъ вдовамъ своимъ полномочiя блюсти уд?лы д?тей. «Если одинъ изъ сыновей умретъ, то уд?лъ его мать д?литъ между остальными сыновьями; если по смерти отца родится сынъ, мать должна под?лить его, взявши части отъ уд?ловъ старшихъ его братьевъ; наконецъ, если y одного изъ сыновей, по какимъ-нибудь причинамъ, убудутъ вотчины, мать придаетъ ему отъ уд?ловъ остальныхъ его братьевъ» (Шпилевскiй).

Всякая имущественная опека основывается на презумпцiи общественной правоспособности лица, которому она вв?ряется, и возможности для этого лица представительствовать предъ судомъ. Конечио, и эти основныя права, обезпечивавшiя древнюю женскую свободу, мы застаемъ уже въ значительномъ разрушенiи попытками государства и церкви навязать женщин? половую опеку. Т?мъ не мен?е, – въ р?зкiй контрастъ съ памятниками германскими, – славянскiе, повсем?стно и дружно, признаютъ за женщиною процессуальную правоспособность, даже и въ замужеств?. Особенно любопытно выражено это въ «устав? чешскаго земскаго права». Онъ даетъ женщин? широкiя процессуальныя полномочiя по д?ламъ уголовнымъ и о кровной мести, a также о недвижимой собственности, насл?дственномъ имуществ?, по искамъ за приданое. Въ д?лахъ. требующихъ разр?шенiя судебнымъ поединкомъ. таковой предоставляется вдовамъ и д?вицамъ, но замужняя женщина должна была довольствоваться очистительною присягою отв?тчика «самъ седьмь», т. е. съ шестью поручителями. Возможности мужу представительствовать за жену предъ судомъ чехи не только не допускали, но даже воспрещали мужу быть въ процесс? жены свид?телемъ за или противъ нея. У другихъ славянскихъ народовъ судебное представительство мужа за жену регламентируется не ран?е XIV и даже XV в?ка. Въ древнемъ русскомъ прав? о возможности такого представительства упоминаетъ всегда лишь одинъ памятникъ – Новгородская судная грамота, да и то въ условiяхъ, которыя скор?е говорятъ о привилгегiи женщины им?ть въ муж? особаго защитника сверхъ ея собственнаго, личнаго представительства.

Нечего и говорить о томъ, что лицо, вооруженное правами распоряжаться имущественными отношенiями третьихъ свободнорожденныхъ лицъ, хотя бы и собственныхъ д?тей, должно быть само широко одарено имущественными правами и средствами къ ихъ защит?. Такъ какъ невозможно отрицать наличности y славянъ отцовской власти, равнымъ образомъ мужней и родовой опеки, то, на первый взглядъ, кажется страннымъ, какъ ухитрялась совм?щаться женская свобода со вс?ми этими опеками. Но, изучая характеръ посл?днихъ, нельзя не придти къ заключенiю, что, во множеств? личныхъ и имущественныхъ отношенiй, он? оказывалисъ бытовыми взаимоограниченiями, въ пользу опекаемой, въ защиту ея свободной воли отъ самовластiя и произвола опекуновъ. Возьмемъ хотя бы вопросъ о вступленiи въ бракъ. Вдовiй выборъ второго мужа былъ свободенъ во всемъ славянств? до XVI в?ка, когда Краковскiй статутъ (1532) нарушилъ это единство закономъ о конфискацiи вдовьяго имущества, буде вдова дастъ согласiе на ея похищенiе. Браки д?вушекъ стояли въ зависимости отъ власти отцовской, которая усилялась изъ года въ годъ и отъ в?ка къ в?ку по м?р? того, какъ слаб?ла и вырождалась опека родовая. Но въ древности бракъ д?вушки, отпускъ ея въ чужой родъ, былъ д?ломъ всего рода, и д?вушка, приневоленная къ непрiятному для нея союзу, могла апеллировать къ союзу родственниковъ, какъ по отцу, такъ и по матери, какъ въ агнатическомъ порядк?, такъ и въ когнатическомъ. Русскiя свадебныя п?сни полны воспоминанiями этихъ временъ, a иногда – жалобами нев?сты на несправедливость или безд?ятельность родственнаго сов?та, который лишь «притакнулъ» крутой вол? батюшки съ матушкою. И, наоборотъ, родственный сов?тъ могъ побуждать родителей къ выдач? дочери замужъ, хотя бы они тому и противились. Особенно это правило касалось родителей овдов?дыхъ. По литовскому статуту, по законамъ далматинскаго побережья, – если вдовый отецъ или вдовая мать перечатъ совершеннол?тней д?вушк? въ ея нам?ренiи выйти замужъ, она можетъ вступить въ бракъ съ согласiя родственниковъ. Если мы при этомъ обратимъ вниманiе, что, ч?мъ древн?е памятникъ права, т?мъ раньше обозначаетъ онъ срокъ женскаго совершеннол?тiя, то узда на родительскiй произволъ получалась изрядная. В?дь встр?чаются сроки совершеннол?тiя въ 12 и въ 10 л?тъ. A самая с?дая древность даже и не опред?ляла сроковъ цифрами, довольствуясь физическими признаками зр?лости, въ род? чешской рекомендацiи – считать д?вушку совершеннол?тнею, если y нея начали развиваться груди. Совершеннол?тiе д?вушки, несомн?нно, парализовало н?сколько родительскую волю, и, быть можетъ, стремленiе обойти обычай родственнаго вм?шательства въ защиту дочери надо считать въ числ? причинъ, объясняющихъ возмутительно раннiе браки въ кiевской, галицкой и владимiрской Руси. Наприм?ръ, великiй князь Всеволодъ III выдалъ дочь свою за Ростислава Рюриковича, въ Б?лгородъ, восьми л?тъ, хотя очень плакалъ при этомъ, потому что; прибавляетъ л?тописецъ, была она ему «мила и молода». Наконецъ, въ самой глухой полуисторической древности, опека рода надъ брачнымъ выборомъ д?вушки им?етъ характеръ не запрещенiя или побужденiя ея воли, но защиты ея вс?мъ родственнымъ союзомъ отъ насильственнаго брака. Въ свободныхъ обрядахъ славянскихъ народовъ до сихъ поръ остались сл?ды т?хъ воинственныхъ сценъ, которыми родъ отв?чалъ на попытки «умыкателей» заключать браки чрезъ похищенiе, разбойничьимъ наб?гомъ. При той легкости, съ какою заключался и разрывался славянскiй бракъ не только до христiанства, но и долгiя десятил?тiя, если не стол?тiя, посл? него, отказъ сватаемой нев?сты жениху былъ, повидимому, тяжкимъ оскорбленiемъ и отомщался жестоко. Однако, романическая легенда о Рогн?д? или историческiй прим?ръ Предславы, сестры Ярослава Мудраго, наглядно показываютъ, что священную волю д?вушки распоряжаться своимъ замужествомъ родъ ставилъ выше риска пострадать даже отъ такихъ могучихъ противниковъ, какъ Владимиръ Кiевскiй или Болеславъ Польскiй.

Упомянутое сейчасъ имя Владимира Кiевскаго невольно приводитъ насъ къ мыслямъ о многоженств?, которымъ такъ прославился этотъ князь – до принятiя христiанетва. Л?тописная, мало правдоподобная, легенда приписываетъ ему шесть женъ и восемьсоть наложницъ. Д?ло, конечно, не въ томъ, какъ удивляется кто-то въ сатир? Щедрина, «на кой чортъ понадобилась ему такая уйма бабъ?» a въ томъ, что эту уйму совершенно немыслимо было прокормить съ той лапотной маленькой Руси, населенной по одной душ? на пять квадратныхъ верстъ, которою правилъ Владимиръ. Вопросъ о многоженств? y славянъ очень спорный. Трудно отрицать, что оно было въ обыча?, когда христiанство проникло въ славянскiя дебри, но, повидимому, оно никогда не господствовало въ народ? – оставалось лишь терпимою роскошью привилегированныхъ классовъ, перенятою отъ тюркскихъ кочевниковъ и, значитъ, пришедшею на Русь поздно. Владимиръ – единственный русскiй князь, котораго легенды окружаютъ какимъ-то волшебнымъ восточнымъ гаремомъ. О предкахъ его легенда не передаетъ ничего подобнаго. Свид?тельства арабскаго путешественника, знаменитаго Ибнъ-Фоцлана о славянскомъ многоженств?, очень выразительны, но больше указываютъ на широкое развитiе наложничества, ч?мъ на многократный и одновременный бракъ, что, въ среднiе в?ка, повсем?стно весьма различалось, a въ славянств? – классифицировалось съ особенною подробностью категорiй. Мы не можемъ сейчасъ остановиться подробно на вопрос? о славянскомъ многоженств?, такъ какъ я буду вынужденъ еще вернуться къ нему въ сл?дующемъ чтенiи, говоря о т?хъ византiйскихъ и монгольскихъ влiянiяхъ, гсоторыми создалась московская, до Петра Велакаго, семья. Сейчасъ же достаточно будетъ кратко повторить старый выводъ изв?стнаго слависта Макушева: «У славянъ преобладала моногамiя, хотя было дозволено и многоженство; въ посл?днемъ случа?, однако, число женъ было ограничено». Необходимо прибавить, что, наряду съ терпимымъ многоженствомъ, нов?йшею полигамiей, не вымерли еще преданiя стариннаго многомужiя, родовой полiандрiи. Объ этомъ – наилучшiй показатель упомянутый уже Ибнъ-Фоцланъ, описавшiй похороны русса, умершаго холостымъ, и его загробное в?нчанiе съ д?вушкою, обреченною ему въ жены. Не входя въ подробности этого наивнаго обряда, н?сколько щекотливыя для современнаго уха, отм?чу лишь, что супружескiя права мертвеца на загробную супругу были реализированы представительствомъ шести его родичей: «самъ седьмъ».

Выше я говорилъ о непрочности и кратковременности легко расторжимыхъ былинныхъ браковъ. Но, при этомъ, не сл?дуетъ упускать изъ виду, что былина, п?сня, сказка – это, все-таки, своего рода, беллетристика, занимающая слушателя интереснымъ случаемъ общественной жизни. Поэтому – въ т?хъ же самыхъ былинахъ мы встр?чаемся, какъ съ крайностями женскаго легкомыслiя въ брачныхъ перем?нахъ, такъ и, наоборотъ, съ крайностями в?рности, – включительно, наприм?ръ, до требованiя, чтобы овдов?вшiй мужъ погребалъ себя вм?ст? съ покойной женою (Потокъ-богатырь), до самоубiйствъ жены надъ прахомъ мужа (Василиса Микулишна) и мужа надъ трупомъ жены (Дунай-богатырь). Конечно, въ н?которыхъ случаяхъ въ этихъ трагедiяхъ чувствуются отголоски ритуальныхъ самоубiйствъ арiйской, подъ-Гималайской древности. Но гораздо чаще звучитъ чисто-психологическiй, настояще любовный, можно бы сказать даже: идеалистическiй мотивъ – одной души въ двухъ т?лахъ. Какъ всякiй бракъ, возникающiй по свободному выбору, поддерживаемый равенствомъ супруговъ и им?ющiй возможность быть расторгнутымъ по обоюдному ихъ согласiю, славянскiй первобытный бракъ былъ напитанъ дружествомъ, незнакомымъ для посл?дующихъ покол?нiй церковно-государственныхъ. Они обратили бракъ въ орудiе и форму женскаго порабощенiя и обратили мужа и жену въ двухъ принципiальныхъ враговъ, между которыми согласiе – не бол?е, какъ счастливо длящееся перемирiе. Я уже им?лъ случай отм?тить отвращенiе славянства къ повторности брака, – подразум?ваю: безъ согласiя на то мужа и жены. Вжив?, супруги легко сходились и расходились, но, если одинъ изъ нихъ умиралъ въ брак?, то смерть не разрывала брака. Мы вид?ли, какимъ уваженiемъ пользовалось въ славянств? вдовство. Наоборотъ, вдовецъ или вдова, вступающiе въ новые браки, подвергались не только умаленiю личнаго достоинства, но и ограниченiямъ личныхъ и имущественныхъ влiянiй своихъ по первому браку.

Итакъ, изъ картины, б?гло набросанной мною передъ вами, вы легко усмотрите, что первобытное состоянiе славянской женщины отличалось такимъ количествомъ свободъ и преимуществъ, что съ трудомъ в?рится процессу посл?дующей соцiальной эволюцiи, которая отвела женщину отъ л?сной воли и степного равенства въ вырубленный изъ этого л?са и поставленный среди этой степи теремъ. Въ сл?дующихъ чтенiяхъ я буду им?ть честь разсказать вамъ постепенныя ступени этой эволюцiи, руководимой заимствованными со стороны, изъ-за моря и изъ-за горъ, началами церковности и государственности. Мы посл?довательно разсмотримъ исторiю паденiя т?хъ правовыхъ институтовъ, которые грубо и инстинктивно опред?ляли собою свободу первобытной женщины, но, въ формахъ тонко выработанныхъ и логически развитыхъ принциповъ, должны опред?лить и свободу женщины будущей – свободу близкую, наступающую, уже озаренную прив?тнымъ, краснымъ св?томъ соцiалистическаго утра. Мы разсмотримъ, какъ искоренился на Руси свободный бракъ и выросла половая опека съ нерасторжимымъ церковнымъ бракомъ, какъ ограничивалжсь имущественныя права женщины и ея почетное значенiе въ род?, какъ закрылись для нея судъ и привилегiи культа, какъ въ рукахъ ея оказались ключи безсильные предъ мужнинымъ мечомъ и плеткою, – словомъ, разсмотримъ семисотл?тнее торжество агнатическаго рода надъ когнатическимъ и переработку перваго въ мужевластное государство.

Устои мужевластнаго государства, почитавшiеся незыблемыми сотни л?тъ, заколебались лишь въ XIX в?к?, когда машинныя производства и ростъ рабочаго класса быстро вызвали банкротство старой европейской семьи, покоившей на труд? и заработк? мужа хозяйственное и постельное содержанство жены, искусственно выработанное половою опекою. Въ теченiе XIX в?ка, наростала для русской женщины та потребность и необходимость возвратить себ? роль и значенiе «супротивницы» мужа-добычника, которою, – какъ мы сейчасъ вид?ли, – характеризовался первобытный славянскiй бракъ. Женскiй вопросъ назр?лъ къ разр?шенiю въ государств?, назр?вшемъ къ разрушенiю, въ государств?, которое было построено на семейномъ обездоленiи женской половины челов?чества и объявило торжественно, что баба – не челов?къ. Мы видимъ, однако, что женскiй вопросъ, при всей своей многострадальности, оказался прочн?е и живуч?е государства и смотритъ въ его умирающiе глаза съ такою же поб?дною и властною силою, какъ смотр?лъ въ глаза его д?тства. Эгоистическiя лжи искусственнаго мужевластнаго права отпадаютъ, просыпается природная мораль и правда – правда основного равенства половъ. Имъ предстоитъ воскресить – въ формахъ правовой сознательности, въ детальномъ, логическомъ и кр?пко защищенномъ соцiальномъ распред?ленiи, – ту свободу, которую смутнымъ хаосомъ, наивно и по-д?тски нам?чалъ для жевщины первобытный естественный коммунизмъ. Свободу брака, свободу воли, свободу труда, свободу имущественнаго распоряженiя, свободу общественной д?ятельности, свободу политическаго представительства.

    1906 г. 17/12. Парижъ.