Победить Страх

– Кир, а если энергия Страха никогда не закончится, чего тогда будет?

– Не «чего», а «что», – снова поправила Юля, а Кирилл ответил:

– Плохо тогда будет. Если это не остановить, Землю захватит Зло и начнётся Всемирный Хаос.

– Чего начнётся? – не понял Васька.

А Юля:

– Не «чего», а «что». Хаос начнётся. Не понял, что ли?

– А это чего – хаос?

– Хаос – это беспорядок. Только это не «чего», а «что». Тоже мне, большой, а говорить не умеешь… и не знаешь.

– Да хватит тебе! Перестань придираться! – чуть не со слезами закричал на неё Васька. – Чего пристала со своим «чего»?

– Не со своим, а с твоим.

Мне стало смешно. Хотя нет, не только мне – все засмеялись, кроме Васьки. Ведь забавно же: Васькина младшая сестра, которая всего-то во втором классе учится, всяких «взрослых» слов знает гораздо больше четвероклассника Васьки. Она к тому же и говорит «правильно», «по-взрослому», как Кирилл.

Так вот, значит, объяснила она брату, что хаос – это беспорядок, а Кирилл говорит:

– Правильно, беспорядок, даже ещё хуже. Поэтому наша задача – победить Страх.

Ну, мы ещё поболтали о всяком-разном и стали расходиться. Мы попрощались с кошелихинскими, и Кирилл вместе с ними исчез – телепортировался в Кошелиху. Мы с Вовкой и Тимкой проводили домой Гелю и уже оттуда сами отправились домой.

Глава 3. Суббота, трамвай, рынок

На следующий день, в субботу, с самого утра было пасмурно. Прогноз погоды грозил проливным дождём, но дождя ещё не было. Не было даже надоевшего промозглого ветра. В общем, было хоть и прохладно, но не очень сыро.

Мы в этот день не учились, поэтому я отправился с родителями на продуктовый рынок. Надо было помочь принести продукты.

Рынок от нас недалеко, но мы решили доехать до него на трамвае. Тревожное чувство появилось уже на остановке. Там стояли и ожидали трамвая ещё несколько человек. Все они, как мне показалось, смотрели на нас и друг на друга с плохо скрываемой злобой.

Когда подошёл трамвай, там такое началось! Мужики полезли вперёд, отпихивая женщин и не давая прохода тем, кому надо было выходить. А уж как они ругались! Мне даже слушать это было стыдно.

Но и тётки спуску не давали. Они дубасили лезущих в трамвай мужиков и выходящих из трамвая пассажиров сумками, кулаками, да и вообще чем придётся. Да и в «красноречии» они от мужиков не сильно отставали. Ужас, короче.

Пока шла потасовка, мы стояли и ждали. Битва закончилась, и мы спокойно вошли в вагон. В трамвае было свободно, даже не все места оказались занятыми. Непонятно, для чего нужно было устраивать драку при посадке.

Мы уселись на свободные места, но когда трамвай тронулся, чувство тревоги усилилось. Мне показалось, что вот-вот, прямо сейчас, произойдёт что-то плохое. И точно, позади нас послышалась громкая ругань. Я посмотрел туда: там какой-то дядька ругался с кондуктором. Ну, кондукторша тоже спуску не давала. Она обзывала дядьку такими словами, что лучше их не повторять.

В ссору мало-помалу начали ввязываться другие пассажиры. Одни заступались за дядьку, а кто и за кондуктора. От ругани в трамвае стоял такой гвалт, что вскоре совсем ничего нельзя стало разобрать. Пассажиры начали вскакивать с мест и чуть не устроили драку.

Я тоже начинал злиться. Даже не знаю, на кого я злился больше. Может, на дядьку, а может, на кондуктора. Вообще-то я на них обоих злился, да и на других пассажиров тоже. Это была не просто злость. Я почувствовал, что если бы у меня было оружие, я стал бы стрелять и в пассажиров, и в кондуктора, и даже в папу с мамой.

Когда я чуть ли не воочию представил себе этот ужас, мне стало страшно. Я понял, что это не мои чувства и мысли. Я понял, что моими чувствами управляет что-то чужое, враждебное. Это «что-то» хочет заставить меня сделать что-то страшное.

Ничего, Кирилл научил меня кое-чему. Я применил один из его приёмов. Я просто выгнал из себя это враждебное нечто, и злоба сразу пропала.

Я больше не злился ни на пассажиров, ни на кондуктора. Я словно прозрел, что ли. Я понял, что и пассажиры, и кондуктор скандалят не сами по себе, а кто-то или что-то враждебное, злое, завладело их волей и заставляет ссориться.

Мне ужас как жалко стало и кондуктора, и пассажиров. Я ещё подумал: «Интересно, куда едет этот дядька? Домой, наверное. Ну да, точно, домой. С покупками же».

А дядька был чем-то похож на моего папу. Хотя, вообще-то, не очень. Если честно, то он совсем не был на него похож. Это я только представил себе, что похож, даже сам не знаю почему. Я представил, с каким нетерпением ждут его дома жена, мама, сын. Подумал: «Дяденька везёт подарок сыну на день рожденья. Хотя нет, это кукла. Значит, не сыну, а дочке».

Мне вдруг так захотелось, чтоб у этого дяденьки всё было хорошо. Ну, не только у него, а у всех: у кондуктора, у пассажиров. Я словно наяву представил себе, как дядя Миша приходит домой, как он достаёт из сумки подарок. Вот они его распаковывают, открывают коробку. А сколько радости в глазах у Надюшки.

Я словно воочию увидел, как они всей семьёй садятся за стол. Вот тётя Лена – Надюшкина мама – открывает коробку с большущим тортом, который она принесла из холодильника, вставляет в него четыре свечки, зажигает…

Как только я представил себе всё это, начало что-то происходить. Улетучилась тревога, стало легко на душе, даже радостно. Казалось, что трамвай отпустили невидимые щупальца страшного и злого монстра. Из людей словно испарилась злоба. Почти сразу же прекратилась ссора, а когда подъезжали к рынку, дядя Миша извинялся перед кондуктором, а та говорила:

– Пустяки, я сама погорячилась. Это всё из-за погоды. Понимаете, очень угнетает эта слякоть… и холод. Так что это вы уж меня простите. Не сердитесь, пожалуйста.

– Ну что вы, что вы, – отвечал Михаил Евгеньевич, – это я сорвался. Даже не знаю почему. Наверное, и правда – погода.

Когда мы выходили на остановке, я, проходя мимо дяди Миши, сказал ему:

– Дядя Миша, поздравьте от меня Надюшку с днём рожденья.

– Спасибо, Саша, обязательно передам твоё поздравление, – пообещал он и улыбнулся. И от этой улыбки вся тревога, всё плохое совсем исчезло.

Вышли мы из трамвая, и я вдруг будто очнулся: «Что такое, – думаю, – откуда я узнал, что незнакомого дядьку зовут Михаилом Евгеньевичем? И что дочку зовут Надей, а жену Леной, что у Нади сегодня день рожденья… Да, он ведь тоже узнал моё имя!» А тут ещё мама спрашивает:

– Саша, а ты откуда знаешь этого дяденьку? – а я не знаю, что и ответить. Я же и сам ничего не понял. Телепатия, что ли? Ну, я и сказал первое, что пришло в голову:

– Надя, – говорю, – в нашей школе, в четвёртом «А» учится.

Ага, учится, как же… Через три года будет учиться. Только не в четвёртом классе, а в первом. Да и не в нашей школе, кстати, а в сорок восьмой – в той, что на улице Бонч-Бруевича. Не понимаю, откуда я это узнал.

Оттого что соврал, на душе стало противно. Хотя есть у меня оправдание, я просто не знал, что ответить. В общем, настроение снова испортилось, а тут ещё рынок этот. Там тоже все нервные, озлобленные, да ещё дождь начал накрапывать. Снова накатила тревога.

Мы купили разных продуктов, и встали в очередь за картошкой. Впереди, прямо перед нами, стоял дядька. Продавщица ему уже взвешивала картошку. Картошка хорошая, в меру крупная. Знаете, есть такая, с красноватой кожурой. Она, если её поджарить, такой вкуснятиной становится – пальчики оближешь.

Ну ладно, взвешивает продавщица картошку, а тут возьми да и попади на весы одна мелкая картофелина. Подумаешь, какая важность. А дядька и давай орать:

– Ты что мне одну мелочь кладёшь, мымра старая?!

– Какая же это мелочь?! Глаза-то разуй, алкаш! – это уже продавщица отвечает.

– Сама ты алкоголичка со стажем! Только бы всех надуть! Вон, гниль одну мне наложила! Ведьма!

– Ой, ой, сам-то кто! Посмотрись в зеркало, наркоман.

Тут и люди, которые уже пристроились за нами в очередь, стали возмущаться:

– Чего ты лаешься как собака, барыга! – крикнула продавщице бабушка, которая заняла очередь за нами.