Подкидной агент

– В спячку? – удивился Максимов. – Весной?

– У тебя, голуба моя, в школе по географии что было? У них, на той стороне Земли аккурат Бабье лето. А у нас, если ты не забыл, Мундиаль, прости господи за слово непотребное, на носу. И мне там, – Сологуб ткнул пальцем в потолок, – намекнули, что неплохо было бы нам управиться до его начала.

**

– Мама, ты выяснила, отчего папа дуется на Старха?

– Дуется? – Лариса Матвеевна покачала головой, – Да нет, дочь моя, твой отец Вяземского ненавидит.

– Но за что?! Они ведь едва знакомы.

– Всему виной книга Старха, где он назвал одного из персонажей подкаблучником.

– Это про то, как мы искали колчаковское золото? Но ведь там больше половины вымысла, и имена все изменены. А тот персонаж, про который ты говоришь, и вовсе на папу не похож.

– Тут я с тобой не соглашусь. Похож. И даже очень.

– Пусть так. Но чтобы такой милый человек, как мой папа мог кого-то возненавидеть, да ещё по незначительному поводу – не верю!

– Это отец с тобой милый, ну, и со мной. А на работе – жёсткий, властный и очень самолюбивый чиновник. А тут ещё нашлись «доброжелатели», пустили слух об одном литературном герое очень похожем на сенатора Корниевского. Знаешь, как теперь отца в Федеральном Собрании называют?

– Неужели Подкаблучник?!

– Именно. За глаза, конечно, и с оглядкой, но всё же…

– Господи, как всё это гадко и несправедливо… Постой, а ты, как про это узнала?

– Из самых достоверных источников, – усмехнулась Лариса Матвеевна. – Поспрошала подруг из числа жён больших чиновников да сенаторов, у одной одно выведала, у другой – другое, вот картинка и сложилась.

– Ужас какой. Бедный папа. Бедный Старх. Мама, с этим надо что-то делать!

– Это я и без тебя понимаю. Ненависть твоему отцу глаза застит, может толкнуть на необдуманный шаг, который негативно скажется на его положении. Но это, Лара, моё дело, ты сюда свой красивый носик больше не суй, и Гене ничего не говори, побереги карьеру мужа.

– Но ведь он спросит!

– Тебе повторить курс соскока с неприятных тем?

– Поняла. Не надо. Только что делать с Сологубом? Это ведь он тему обозначил.

– Тебе, повторюсь, ничего. Дядю Мишу я беру на себя. Он, кстати, вполне может оказаться полезен в этом деле… Вполне…

Глава пятая, в которой говорится о том, насколько вредной может оказаться любовь к караоке для отношений внутри семьи

Нет ужаснее состояния, – люди знающие не дадут соврать – чем застрять с утра в глубоком похмелье. Первой напоминает о вреде для здоровья чрезмерного употребления алкоголя зловредная птичка «Перепил», которая нещадно обрабатывает чугунным клювом твою многострадальную черепушку. Параллельно с этим возникает ощущение, что у эскадрона гусар летучих, разбившим бивак в твоём рту, основательно перекормлены лошади. Попытка мысленно написать сочинение «Как я провёл вчерашний вечер» заканчивается фиаско. И тут ты первый раз после пробуждения с трудом размыкаешь свинцовые веки. Исключительно ради того, чтобы тут же их смежить: открывшаяся действительность водит перед глазами хороводы, вызывающие приступ тошноты. И ведь не попросишь живой воды, крикнув: «Катя, рассолу!». Где теперь та Катя, и уж тем более, где теперь тот рассол, если Россия-матушка, родина этого чудодейственного напитка там, на другой стороне Земли, а в Южной Америке традиция изготовлять огуречно-помидорный нектар почему-то не прижилась.

Аристарх Вяземский осторожно, чтобы не спугнуть надежду, пошарил рукой возле кровати. Есть! Ухватился за горлышко бутылки, потряс. Ещё раз есть! Потянул к губам, сделал пару глотков, дринка на полтора каждый, и уже без особой осторожности опустил бутылку на пол. Последовавший звук подсказал, что не удержала равновесия стекляшка, упала набок. В ноздри шибанул запах выливающегося алкоголя. Да и пропади оно пропадом! В джипе, помнится, был целый ящик, – Хосе подсуетился – не весь же его я употребил? Стоп! Джип… Хосе… Виски, конечно, не рассол, но в похмелье тоже кое-что кумекает. Птичка заметно угомонилась и вместе с прояснением сознания к Вяземскому стали возвращаться воспоминания. Вчера он с триумфом отыграл «Роз Мари». Катя за этот успех подвергла его оглушающей критике, – почему, он так и не понял. От потока язвительных колкостей он и вправду вскоре оглох, но хорошо видел на таком ещё недавно родном лице язвительно шевелящиеся губы. Помнится, вначале что-то кричал в ответ, потом молчал и тихо сатанел. Под конец взорвался. Начал крушить интерьер. Чтобы тяга к разрушению не перекинулась на причину его взбешённости, убежал из дома. Что было потом? Бежал… Бежал… и забежал в дом Хосе Кардосо! Дальше была бешеная езда на джипе, которая оборвалась возле знакомого ему по прошлому приключению охотничьего домика. Было много виски, провал в памяти… и кошмарное пробуждение в этой кровати. Надо попробовать открыть глаза. Не очень хочется, но надо… А нет, ничего. Изображение почти чёткое и никаких тебе бешеных хороводов, так, лёгкое вальсирование. Встаём, Старх, не спеша, вся жизнь впереди, и по стеночке, по стеночке чапаем в сторону туалета, где с помощью зубной щётки и пасты постараемся изгнать чёртовых гусар.

**

Этим утром Екатерина Вяземская даже в мыслях переставшая называть себя Марией Остроуховой проснулась, не побоимся этого слова, обновлённой. Согласитесь, для женщины забальзаковского возраста в классическом летоисчислении такое легко можно приравнять к ЧП квартирного масштаба. «Захотела и сделала! – размышляла, нежась в постели, – тоже, кстати, против обыкновения – Катя. – Давно подозревала, что во мне живёт порядочная стерва… Хватит врать! Точно знала, поскольку иногда позволяла ей царапаться когтистой лапой. А вот прошлым вечером взяла, да и спустила с поводка. О, как она искромсала этого жалкого фигляра, вообразившего себя… вообразившего себя… Чёрт знает, кем он там себя вообразил, только мне это не понравилось! Любитель караоке! И ладно. На это его „таланта“, соглашусь, хватало. Так нет, караоке-оперетту его голосейшество поставить изволили! А о том, что я этот вид сценического искусства обожаю, – забыл?! А знал ли? Обязан был знать! Проигнорировал, мля! Сам себе режиссёр, сам себе Джимми плюс группа таких же шизанутых на остальные роли и вот те на те „Роз Мари“! Под караоке! Вчера в местном культурном центре состоялась премьера этого кошмара. Наша не продвинутая публика чуть не писала от восторга, а я так с трудом досидела до финала, сохраняя ещё и подобающее жене „триумфатора“ выражение лица! И как я догадалась отпустить прислугу пораньше? Видно, чутьё подсказало, что для НЕГО этот вечер добром не кончится. Как в воду смотрела! Едва вернулись домой, я и показала этому раздувшемуся от важности индюку, какой бывает настоящая стерва! Бог мой! Как быстро мужик поплыл. Сначала выпучил глаза, видно, то ещё было зрелище. Мог бы, мля, и сфотографировать. Чёто там говорил, – поначалу – потом только рот открывал да лицом менялся: краснел, бледнел, снова краснел… В конце зарычал, кинулся к окну, сорвал штору, швырнул на пол, кинулся ко мне с искажённым от бешенства лицом. Мелькнула мысль: ударит, но он только со всей дури пнул кресло, выматерился очень даже витиевато и вылетел из комнаты. Потом я видела в окно, как он, прихрамывая, нёсся куда-то по улице. Однако пора вставать. Скоро придёт прислуга, а она приучена, что завтрак я готовлю сама. Мне лишние пересуды не нужны».

**

– Донья Катарина, к вам дон Кардосо!

Как-то реагировать на слова служанки – типа «проси» или «скажи, что хозяйка не принимает» – было поздно: некоронованный король Рансьона Хосе Гонсалес Кардосо уже маячил на пороге. А уж на это пенять прислуге и вовсе было глупо: ни в одном здешнем доме не стали бы заставлять столь знатного Дона – именно с большой буквы! – ожидать в прихожей. Оставалось только небрежным жестом отослать служанку и улыбнуться гостю:

– Рада вам, Хосе! Чему обязана удовольствию видеть вас в своём доме?

Кардосо, не глядя, метнул в изготовившуюся служанку шляпу. Та ловко поймала добычу и тут же с ней удалилась. А гость, сверкнув отполированной лысиной, уколол усами высоко поднятую руку хозяйки, после чего охотно признался:

– Дело, которое заставило меня отважится на визит, в сравнении со счастьем видеть Вас, милая Катя, выглядит сущим пустяком, отлагательства тем не менее не ждущим.

Кардосо протянул Кате тонкую папку, перетянутую в верхнем углу резинкой.

– Что это? – поинтересовалась Катя и тут же, откинув резинку, поспешила папку открыть, чтобы не заставлять Хосе отвечать на риторический вопрос.

По мере ознакомления с единственной в папке бумагой, брови её удивлённо изогнулись.

– Вы дарите Аристарху свой охотничий дом?

– Один из принадлежащих мне охотничьих домов, – поправил Кардоса. – тот, в котором он когда-то побывал в связи с известным вам делом, и где, я надеюсь, пребывает в настоящий момент.

– Надеетесь, что пребывает? Как это понимать, Хосе?

– Почему пребывает? Это скорее мой вопрос к вам, Катя, но его я задавать не буду. А почему надеюсь… Вчера поздно вечером Старх ворвался – и это ни сколько не гипербола! – в мой дом во всех смыслах взъерошенный, попросил разрешить ему пожить в этом охотничьем доме и одолжить машину, чтобы туда добраться. Он ничего не объяснял, я не настаивал, сказал «разумеется», велел приготовить джип и лишь предложил водителя. Старх отказался и, забыв поблагодарить, умчался в ночь. С одной стороны, дорога до места ровная, с другой стороны, темнота и его состояние…

Хосе прервал речь и, видимо, посчитав, что высказался достаточно определённо, продолжил с другого места.

– Я подумал, что мне этот домик, кто знает, когда понадобиться, а Старху, может статься, негде жить. Вот я с утра и зашёл к нотариусу, а от него прямиком к вам.

Эта улыбка далась Катерине много тяжелее, чем предыдущая.

– Вы напрасно всполошились, Хосе, да, у нас случилась размолвка, но выселение из дома Старху точно не грозит. В любом случае спасибо за заботу, вы наш истинный друг!

– Честно говоря, в душе я на нечто подобное надеялся, однако, как видите, подстраховался… – Хосе запнулся, и уже скороговоркой произнеся: – Простите, что влез не в своё дело, и позвольте на этом откланяться, – поспешил к выходу.

Катя с задумчивым видом кинула папку на столик и подошла к изящному трюмо.

– Поговорим? – предложила она своему отражению.

– Легко! – согласилось то.

– Ты можешь объяснить, что я натворила?

– Попробую. Спустила на мужа стерву, чем довела его до истерики.

– Очевидное глаголешь, – немножко нервно усмехнулась Катя. – Скажи, это плохо?