Распущенные знамёна. КРАСНЫМ ПО БЕЛОМУ. Альтернативная сага

Савинков побледнел.

– Вы сказали «спасти»? – переспросил он. – Отчего спасти, Лавр Георгиевич? Вы что, намерены меня арестовать?

Командующий смотрел на мимо него.

– Борис Викторович, у вас есть час, много два, чтобы решить вопрос своей безопасности. Я же вас пока не задерживаю.

МИХАИЛ

Фракция собралась на совещание за полчаса до начала заседания Исполкома Петросовета. Слово сразу взял Чернов. Под угрюмое молчание остальных членов фракции он минут двадцать рассказывал о заслугах перед партией товарища Савинкова, и в конце выступления призвал консолидировано выступить на Исполкоме против его заочного осуждения. Выступивший следом Александрович ограничился предложением определиться по ходу заседания Исполкома с учётом тяжести выдвинутых против товарища Савинкова обвинений.

Обвинения, прозвучавшие из уст главного обвинителя большевика Шляпникова, оказались настолько весомыми, что под их тяжестью прогнулась и дала трещину даже партийная солидарность товарища Чернова. И не мудрено! Ведь текст выступления Шляпникова редактировал сам товарищ Ульянов-Ленин.

Вчера вечером на совещании в Комендантском доме, где присутствовали товарищи: Ленин, Шляпников, Спиридонова, Александрович, Сталин и Жехорский, было принято решение воспользоваться случаем и претворить в жизнь первый этап перехода власти в России в руки Советов народных депутатов: возглавить представителю будущей двухпартийной – а если срастётся, то и многопартийной – коалиции Петросовет. Хватит держать на столь ответственном посту компромиссную фигуру, которой являлся меньшевик Чхеидзе. Потому слова Шляпникова были тяжелы, как удары кузнечного молота.

Закончил он своё выступление словами: «Я не буду утверждать, что Николай Романов не заслужил смерти. Лично я бы приветствовал смертный приговор, вынесенный ему судом, но я категорически против убийства. Ведь гражданин Романов, как и любой другой гражданин или гражданка свободной России, был вправе рассчитывать на защиту своих прав со стороны государства, в том числе и на право предстать перед лицом правосудия. Член Временного правительства Савинков лишил его этого права, спровоцировав Германию на уничтожение мирного судна, где помимо царя погибли его жена, дети, и сотни ни в чём неповинных граждан России и других государств. Поступив таким образом Савинков совершил преступление дискредитировав себя, Временное правительство и Петросовет, членом Исполкома которого он всё ещё является. Предлагаю поставить на голосование вопрос о немедленном лишении Савинкова членства в Петроградском Совете!»

Перед началом голосования стало известно, что Временное правительство только что лишило Савинкова портфеля товарища военного министра. Чернов так и не выступил в защиту своего товарища. А при голосовании, как и все, поднял руку. На место Савинкова от партии эсеров в Исполком была избрана Спиридонова. Но этого нам было, понятно, мало. Я внёс предложение о переизбрании Председателя Петроградского Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов. После бурных дебатов на этот пост была избрана Маша Спиридонова.

ГЛЕБ

Фронт окапывался. Вслед за первой появилась вторая линия окопов, возводились долговременные огневые точки и капитальные блиндажи. Русская армия спешно отгораживалась от противника рядами колючей проволоки и наступать в обозримом будущем, видимо, не собиралась. Разоблачение Савинкова удручающе сказалось на боевом духе наиболее заточенных на войну частей, – здесь их называли «ударниками» – а кроме них в наступление особо никто и не рвался. «Ударники» же, потеряв на время врага перед собой, всё чаще стали искать его позади себя, обращая свой взор к революционному Петрограду.

Лично у меня ко всему происходящему отношение было двоякое. С одной стороны, проступок товарища Савинкова – хотя, какой он мне товарищ? военный министр ему «товарищ»! – лил воду на нашу мельницу, приближая неминуемый переход власти в руки Советов. С другой стороны, я, как кадровый офицер российской армии, с болью в сердце воспринял известие о том, что её в очередной раз предали. «Ударники», понятно, симпатией к Советам не страдали, на навязанных ими комиссаров смотрели косо, а действия Савинкова прямо называли изменой. А вот неприглядная роль союзников в этом тухлом деле стала ими постепенно забываться.

Англичане поторопились дезавуировать действия майора Торнхилла, принесли за них публичные извинения, и, бочком-бочком, выскользнули из дерьма, чего нельзя сказать о господине Керенском и возглавляемом им Временном правительстве. Так что последовавшие события не стали для меня большим откровением.

**

Мы покидали фронт. «Чёрный» паровоз давно был прицеплен к «Товарищу» и нетерпеливо попыхивал клубами пара, а семафор по-прежнему оставался закрытым. Предчувствие, что сегодня может произойти что-то неприятное, овладевало мной с нарастающей силой. Ко мне подошёл командир бронепоезда и доложил, что приходил посыльный: меня и полковника Зверева требует к себе командующий.

Вид у Корнилова был решительный и слегка торжественный. Он разразился перед нами пространной речью, суть которой сводилась к трём основным положениям: Россия катится в хаос и Временное правительство не способно этому противостоять; для наведения порядка в стране и на фронтах необходимо передать власть в твёрдые руки; он, Корнилов, готов возложить бремя ответственности за судьбы Отечества на себя, если этого не сделает кто-либо другой.

После этого командующий фронтом задал нам вопрос: готовы ли мы встать под знамёна истинных патриотов России? Ответом ему было наше совсем не единодушное молчание. Если моё молчание означало твёрдое «нет», то по выражению лица Зверева можно было определить, что тот колеблется, и ниточкой, на которой подвисло так и не сорвавшееся с его губ «да», могло статься, была лишь его служба в Ставке. Видимо, Корнилов думал так же, поскольку тон его обращения к Звереву был предельно мягок.

– Вас, Вадим Игнатьевич, я попрошу немедленно отбыть в Ставку с пакетом для Верховного главнокомандующего. – Корнилов взял со стола запечатанный пакет и вручил его Звереву. – В пакете содержится моё воззвание к Алексею Алексеевичу либо самому принять верховную власть в стране, либо, если он не находит в себе таких сил, передать командование армией мне, дабы я, с Божьей помощью, встал на защиту многострадального Отчества нашего.

Зверев принял пакет, коротко поклонился командующему, и, не глядя на меня, покинул кабинет. Взор Корнилова обратился ко мне.

– Своим отказом принять моё предложение, Глеб Васильевич, вы сами определили себе место по другую сторону баррикад. Сами понимаете, что в создавшейся ситуации я не могу отпустить вас с миром, как и возглавляемый вами отряд.

– Что вы намерены сделать с бронепоездом? – спросил я.

– Пока он просто будет блокирован… – командующий посмотрел на часы и поправился, – Вернее он уже блокирован на том пути, на котором стоит. Никаких других мер к команде бронепоезда и десанту, если, разумеется, с их стороны не будет сделан какой-либо необдуманный поступок, пока предпринято не будет.

Я с облегчением вздохнул. Необдуманных поступков не будет, – я заранее проинструктировал командира бронепоезда на сей счёт – а, значит, за людей мне опасаться нечего.

Корнилов взглянул на меня с интересом.

– Похвально, Глеб Васильевич, что судьбы вверенных вам людей волнуют вас больше судьбы собственной. И всё же, не хотите поинтересоваться, что будет с вами?

Я пожал плечами.

– Очевидно, вы меня арестуете.

– Не совсем так, Глеб Васильевич, не совсем так, – усмехнулся Корнилов. – Вы будете содержаться здесь, при штабе, под домашним арестом, что, согласитесь, разительно отличается от просто ареста.

– Соглашусь, – кивнул я. – Полагаю, к нам у вас претензий нет, мы нужны, видимо, как заложники?

– Можно сказать и так, – не стал спорить Корнилов.

**

Моё довольно комфортное заточение продолжалось два дня. Утром дня третьего дверь отворилась, и в комнату вошёл Корнилов. Командующий был не то, чтобы мрачен, а как-то уж очень задумчив. Испросив дозволения, присел на краешек кровати. Осмотрел меня долгим взглядом, потом произнёс:

– Вот всё и разрешилось, Глеб Васильевич, притом не в мою пользу. На мой призыв не откликнулся ни один из командующих фронтом или флотом, а Ставка прислала нынче нового командующего Юго-Западным фронтом. Проливать даром русскую кровь я счёл безнравственным, потому добровольно отказался от всех своих притязаний в обмен на обещание не преследовать тех, кто готов был ко мне примкнуть. Вы же, разумеется, свободны, как и ваш отряд.

Я понял, что в этом мире мятеж закончился, так, собственно, и не начавшись.

Корнилов поднялся и протянул руку.

– Будем прощаться, Глеб Васильевич, свидимся ли ещё? И не поминайте меня лихом!

Я с готовностью пожал протянутую руку.

Корнилов улыбнулся, слазил в карман и протянул мне на раскрытой ладони Орден Святого Георгия III степени.

– Носите с гордостью, – сказал он, – вы это заслужили!

Новый командующий фронтом генерал-лейтенант Деникин не задержал меня ни на минуту. Вскоре «Товарищ» миновал выходную стрелку и помчался в сторону Петрограда.

Я отдыхал, когда в дверь постучали. На моё «Войдите!» дверь отворилась, и на пороге возник тот, кого я меньше всего ожидал здесь увидеть: Борис Викторович Савинков собственной персоной!

Савинков уже битый час о чём-то разглагольствовал – я его почти не слышал. Мысли мои вертелись вокруг появления этой неприятной мне во всех отношениях личности на борту бронепоезда. Всяко выходило, что ответственен за появление Савинкова командир бронепоезда – эсер по партийной принадлежности. Получается, что мой боевой товарищ поставил партийную дисциплину выше воинской. Что ж, мне урок – головная боль Макарычу: его человек – ему и разбираться! За мыслями я чуть не пропустил обращение Савинкова.

– … пора избавляться от двусмысленности и решительно рвать с большевиками и их союзниками в рядах нашей партии! И главной силой в этой борьбе будет Красная Гвардия. Странник говорил, что вы на нашей стороне, товарищ Абрамов…

Савинков глядел выжидающе, я ответил без промедления и совершенно искренне:

– Мы с Жехорским старые друзья – куда он, туда и я!

Мой ответ Бориса Викторовича успокоил. Напряжение спало с его лица, и он даже скупо улыбнулся.

МИХАИЛ

– Ты привёз Савинкова на «Товарище»?!

Моё изумление было неподдельным.