Узник концлагеря Дахау

– Так окунь в корягах прячется, мы вчера пробовали на удочку его половить, на чистой воде не клюют. Омуток нашли с окунем и карасем. С ребятишками уху сварим.

– В чем собрались варить-то, опять в материном ведре, возьмите тогда уж мой котелок, он в малушке, только после ухи его хорошенько с песком помойте. Да ноги не пораньте об коряги, костер жгите на берегу, в лес ни ногой. Ясно или ремнем пройтись, – отец строго сказал, а сам улыбался.

– Ясно, – пробурчал Афоня и толкнул локтем Ивана. – Давай быстрей, – подавая брату полотенце.

– Да не торопитесь вы, поешьте, никуда от вас рыба не уйдет, вся в речке останется. Хочу спросить, вчера за огуречником наткнулся на решето, веревка к ней привязана. Вы что рябчиков ей ловите? Щас же уберите, в запале птенцов желторотых подавите, подрастут – зимой наловитесь. Кроликов не забудьте покормить, воды им налейте.

Иван, насупившись, посмотрел на отца:

– Пап, кролики нор нарыли, повыскакивали из ямы, бегают по всему огороду. Клетки для них надо сделать.

– Кролам жить в яме вольготнее и зимой теплее. Вы же на улице не живете, в избе на печи греетесь, вот и у них яма та же печь. У кролов копать норы в крови, а ваша забота их затыкать, тут уж с этим делом только так. Вы хоть их сосчитайте, а то к осени все разбегутся, все труды ваши коту под хвост.

– Пробовали считать, не получается, бегают друг за другом и в норы прячутся.

– Тогда ждите холодов, прибегут на кормежку, тут и сосчитаете весь приплод. Ваша любимая сестра замуж выходит, выделите ей на свадьбу несколько кролов, гостей угостит, не жалко вам их отдавать? – сказал с хитринкой.

Афоня ответил за двоих:

– Нет, не жалко, только мы сами ей отберем, пятнистых крольчат оставим на приплод.

– Значит, договорились, а ботовуху возьмите под навесом. Сеть на ночь не оставляйте, ондатры ее погрызут, проклятые.

Наступил день свадьбы. Гости подтягивались к дому новобрачных. Бабы и мужики, ожидая приглашения сесть за стол, стояли друг от друга отдельно. Успевали наговориться. Так повелось у русских людей, ведь в округе, как говорят в народе, татарина не встретишь, сравнить культуру общения не с кем, да и где ей быть-то, когда в середине прошлого века из центральной России на необжитую зауральскую землю пришли переселенцы. Срубили крепкие дома из двухвековых сосен, на самом высоком месте возвели церковь со звонкими бархатными колоколами. Обосновались крепко, умельцы смастерили ветряную мельницу, рядом поставили кузницу с механическими кожаными мехами. На общем сходе избрали старосту, наделив его властными полномочиями следить за порядком, а он, пользуясь уважением, организовал даже пожарную службу, каждой семье полагалось по очереди целые сутки дежурить – ходить по деревне и бить в колотушку. Колотушка – эта доска с привязанным к ней на сыромятную тетиву деревянным шариком. Жители, слыша трещотку, следили за огнем, вовремя гася его в печах и в банях. Такой уклад жизни продолжался до революции, пришла советская власть и установила другие порядки.

Дед Самойл, обустроившись на скамейке у дома новобрачных, куря самокрутку, рассказывал молодежи, как жили сельчане до революции: «Летом работали крепко, пахали, сеяли, заготавливали дрова, сено, а вот зимой для души устраивали отдых. Скотину в пригонах не поили, водили на реку, у проруби с мужиками курили, делились новостями. Женщины занимались бабскими делами: ткали половики, вязали варежки, носки, варили разные каши, щи, пекли рыбные и грибные пироги. Колхозов в то время не было, на работу ходить не надо, лежи себе на печи да семечки щелкай. Вечеровали, читали церковные книги, играли в карты. Бедно никто не жил, даже кабак имелся, – говорил с бахвальством. – Хозяин кабака морской селедкой потчевал, хранил ее в ледяном погребе. Гуляли в кабаке мужики в возрасте, тридцатилетних парубков за стол не пускали. Да они и сами стеснялись заходить, обходили кабак стороной, дома бабы молодые, дети малые, где им пить-то горькую. Вот как строго в то время было!» – повторял он такие слова.

– Тебе что, дед, советская власть не по душе, царева кнута захотелось, – пошутил над ним кудрявый парень, у него в ногах стояла гармошка.

– Кнут в Москве первопрестольной, все смуты от нее идут по России, нам, крестьянам, не до баловства, царь или советска власть. Хотя угодить под плеть мог. В двадцатом году колчаковцы ураганом нагрянули в деревню. По дворам пошли цыганами, курей забирали, гусей, а у кого и овечку. Я, считай, с германской войны инвалидом вернулся и то грозились забрать в обоз, на подводе снаряды подвозить на передовую. Они ведь тут рядом воевали, за Тоболом.

– Да ты, дед, оказывается, белогвардеец, свои лампасы в сундуке прячешь?! – продолжал шутить все этот парень с гармонью.

– Я их обманул, в стогу три дня просидел, все мужики попрятались, никто против советской власти не пошел. Вон оно как! А ты говоришь колчаковец, молодой еще, припрут к стенке, пойдешь и черту служить. Я-то на своем веку повидал всякого, на телеге не увезешь, на две жизни хватит. Не дай бог кому таку судьбу, – и тут же крикнул: – Вот и жених пожаловал!

Из ворот вышел Иван, одет во все новое: темные брюки с подпоясанным кожаным ремнем, белую рубашку, на ногах коричневые туфли на шнурках.

– Мужики, немного потерпите, бабы заканчивают стол накрывать, – оповестил он гостей.

Дед Самойл с ответом всех опередил:

– А нам торопиться некуда, мы с бабкой управились, весь день впереди.

– Да ты, сосед, никак с утра угостился, глаза блестят?! – подтрунил его Иван.

– С устатку выпил, поправляю здоровье, я ведь ей ноги лечу. Сегодня на твоей свадьбе барыню отпляшу, бабам за мной не угнаться. Мишка, вижу гармонь у тебя новая, не порви меха!

– Ну гляди, дед, с круга сойдешь, стопки не получишь! – ответил гармонист, расплывшись в улыбке.

Свадьба весело гуляла несколько часов, но до ее окончания еще было далеко, последний гость мог задержаться и до утра. Родители новобрачных, как и полагается на русской свадьбе, первыми благословили молодоженов, пожелав им жить в любви, согласии уважать старших. Родня и гости тоже не остались в стороне, высказали теплые слова, прокричав неоднократно традиционное слово «горько». Молодые стеснительно целовались, угождая им. И ни по разу сходили на круг, гармонист обновил новую гармошку, она заливалась плясовой, барыней и подгорной. Бабам не хватило громкости звука каблуков, попросили мужиков снять с петель праздные ворота и положить их на землю. Каблуки выговаривали суть широкой русской души, а она готова раздать людям все, что у нее есть, и притом бесплатно.

По порядку быстрым шагом шел председатель сельсовета, ударяя ладонью по ноге, повторяя одни и те же слова: «Вот оно как…». Не дойдя до дома, где проходила свадьба, остановился. Из кармана пиджака достал кисет, из обрывка газеты скрутил козью ножку, набил ее табаком, спичкой зажег. Дед Самойл, хорошо угостившись на свадьбе, сидел на лавочке у своего двора, отвалившись спиной на забор палисадника, заметив прохожего, крикнул:

– Василь Степаныч, идешь молодых поздравить? Уважаю! Дело государственное! Надо это, надо. Ивану досталась справная девка, да и он не хухры-мухры, вот она какая нынешняя молодежь! Властям спасибо! А я уже отплясался, ноги не держат.

Председатель исподлобья посмотрел на деда, недокуренную скрутку бросил под ноги и хромовым сапогом с силой ее затушил.

– Я что говорю, советской власти спасибо, – добавил дед, повысил голос, ожидая, взаимного приветствия.

– Оно, видно, и так, а как же иначе, – председатель пробубнил слова и пошел к дому новобрачных, так и не поздоровавшись. В створе праздных ворот остановился, не решаясь зайти во двор. Отец Ивана, заметив председателя, почти подбежал к нему:

– Василий Степанович ты, что ж у ворот стоишь как неродной, заходи, поздравь молодых. Вон они на крылечке сидят, – кивнул в их сторону. – Воркуют голубками!

– Тут вот какое дело, – председатель межевался, переминаясь с ноги на ногу, на секунды замер, потом, как бы очнувшись, перебрал слова: – Что же я, как же, оно и верно, поздравить надо.

Петр Никифорович дошел до стола, взял стопку с водкой, подошел к председателю и отдал ему, он уже стоял напротив молодых. Молодожены встали, Татьяна поправила на себе свадебное синее платье в белый горошек.

– Иван и Татьяна, от себя и от правления колхоза от всей души поздравляю. Живите дружно, любите друг друга, рожайте советской власти колхозников, а работы в селе всем хватит, – и резко замолчал, держа стопку перед собой, не решаясь ее выпить. Морщась, все же с затягом выпил до дна.

– Василий Степанович, пойдем за стол, что же мы у крыльца стоим, – ухаживал Петр Никифорович.

Председатель, подойдя к столу, снял с головы фуражку, комкая ее в руках, с болью в голосе сказал:

– Сельчане, тут вот какое дело: к нам в дом пожаловала проклятая война, – с трудом выдавил слово «война». – Гитлер сегодня утром напал на страну, уполномоченный только что от меня уехал. Вот оно как.

После его слов свадьба разом приумолкла. Председатель тоже молчал, смотрел на испуганные лица людей. Взгляд остановил на молодоженах. Иван прижимал к груди невесту, она, обмякшая, повисла на его руках.

Тишину нарушил гармонист, развернув на полную гармошку:

– Как родная меня мать провожала – а – а, тут и вся моя родня набежала. Ах, куда ты, паренек, ах, куда ты – ы. Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты, – весело пропел он слова из известной песни.

При слове Ванек Татьяна всхлипнула и громко зарыдала, гармонист на секунды замолк и тут же раздухарился:

– Мужики, бабы, мы на свадьбе или справляем за упокой! Ну и война, что из этого, лиха беда начало! Красная армия всех сильней!

Председатель его осек:

– Немец, он тебе не японец, силенок у него поболе, с гармонью наперевес его не одолеешь. Сейчас главное скажу, уполномоченный от военкома привез список, он у меня в сельсовете. Мужики, к шести часам подходите, зачитаю, хотя и так его помню, – обведя глазами людей. – Петр Никифорович, готовься, тебя в первый эшелон внесли, завтра к обеду приказали прибыть в военкомат. Собери что в дорогу на первое время, а как оно там будет, кто его знает, может, и до войны не доедешь. Немца выкинут за шиворот, привезешь нам победу. Завтра всем селом торжественно проводим призывников, выделим подводы, сбор у конторы.

– А я в том списке есть, – не успокаивался хорошо подвыпивший гармонист.

– Вы с Иваном вторым эшелоном идете, дату военком не указал, – посмотрев жалостливо на жениха. – Может, с утра пришлет новый список, щас жизнь пойдет по-военному. У меня бабы на вас надежда, колхоз останется без мужиков, в список вписаны кому восемнадцать исполнилось. А некоторые на подходе, так что опустеет деревня. Лошадей приказали держать наготове, заберут на фронт, на быках и на коровах придется управляться. Пойду по дворам, как бы чего, – недоговорив, пошел со двора, все, молча, смотрели ему вслед, понимая, на его плечи ляжет жизнь в селе.

Петр Никифорович подошел к молодоженам, стараясь их подбодрить, сказал:

– И вправду, что же мы про гостей забыли. Сейчас уже ничего не изменишь, дорогие гости, давайте к столу, – приглашая их рукой.

Люди, как в замедленном кино, молча усаживались за стол. Иван с Татьяной, обнявшись, продолжали стоять. Никто из гостей уже не кричал им «горько», понимали – это лишнее, все думы у всех были о войне.