Узник концлагеря Дахау

– Куда писать-то, ты первый пиши, адреса твоего же не знаю.

– Береги себя, завтра председателю расскажу, пусть тебе работу подыщет полегче. Человек он обязательный. Как думаешь, сын у нас или дочка? – задал вопрос жене, не дав время ей ответить, сказал: – А не все ли равно, одним ребенком не остановимся, семья богата детьми. Вот вернусь с войны, срубим себе новый дом, ох и весело заживем! За стол гурьбой сядем, в чашках ложки запляшут гопаком.

– Председателю обо мне не говори, не надо торопить событие, счастье сглазим.

Иван с Татьяной еще какое-то время проговорили и заснули. Анна Андриановна под утро испекла хлеб, села на лавку и стала смотреть на часы-ходики. Стрелки в это утро шли быстрее обычного, ей показалось, что у них сломался механизм. Посмотрела в окно, над холмом засверкали первые лучи солнца. «Пора», – произнесла вслух это слово с тяжестью в груди.

– Ты чего, – поддела ее бабушка Прасковея, лежа на кровати.

Не ответив ей, зашла в горницу, и, осторожно ступая по половикам, подошла к кровати молодых. Они, обнявшись, крепко спали, рука потянулась к голове сына, захотелось погладить по его русым волосам, но убрала, думая, – пусть еще чуть поспит. Смотрела на его лицо, как бы запоминая, почему раньше не замечала, что сын так возмужал. Совсем недавно бегал по двору в сатиновых штанах, размахивая ракитовой палкой, крича на всю ивановскую: «Ура!». И вот ему скоро идти в атаку на настоящего врага. Может, сына спрятать в погреб, председатель придет, скажу, не знаю, где он прячется, а там и война закончится. Опять же уполномоченный и в погребе найдет, человек он с опытом, не зря в округе весь народ его боится.

Иван, как бы чувствуя взгляд матери, открыл глаза и прошептал:

– Мам, что пора? – от его слов проснулась и Татьяна.

– Сынок, светает, – смогла она сказать ему лишь такие слова, заплакав, вытирая кончиком платка на глазах слезы.

Иван встал с кровати оделся, подошел к матери и ее обнял.

– Мама, вернусь живым, обещаю. Сначала солдат учат воевать, время пройдет, я и до фронта-то не доеду, а там и война закончится, – веря, что так и произойдет. – Пойду, умоюсь, машина подойдет, а я не готов, подведу председателя.

– Сынок, поешь в дорогу, я тебе картовницу спекла, щас в погреб за молоком схожу, – заторопилась она, продолжая плакать.

– Я на двор пойду, за одним и слажу в погреб. – Зайдя на кухню, сказал: – Татьяна, а твои родители ушли, но скоро, видно, вернутся, по хозяйству управятся. – Иван пытался держать себя в руках, чтоб не расстраивать родных.

Иван, выйдя на крыльцо, широко разбросил в стороны руки и с упоением вдохнул утреннего прохладного воздуха. Подбежала собака, села напротив, повернув набок голову, высунула язык и стала смотреть на него.

– Что, Жучка, есть захотелось, щас тебе покормят. Ты давай без меня не балуй, за хозяйством присматривай, стереги двор. – Жучка, не спуская с него взгляда, облизывала языком свой рот. Подошел петух, опустил крылья и, клюнув собаке в хвост, отбежал и снова намерился повторить свой удар. – У вас друзья, когда мировая наступит, двор большой всем места хватит, – высказал им такие слова, обведя двор глазами. Новый дом поставлю на бугорке, как у отца. Дом, та же церковь, чем выше стоит, тем ближе к богу, – пришли такие мысли. Надо же какое интересное существо человек, идет воевать, не знает, что с ним завтра произойдет, а строит планы на будущее. Так его учили в школе учителя. Хорошие в деревне учителя подобрались, и школа большая, деревянная, спасибо властям. Дед Самойл рассказывал, раньше учили детей при церкви. За провинность батюшка ребятишек ставил коленками на горох, указкой по голове лупил, как коня подгоняют. В строгости учили. «Что же я, – произнес вслух, как бы очнулся, – пора поторапливаться. Сходил по нужде и в катке с дождевой водой умылся. Спустился в погреб, сел на ступеньку лестницы, взял крынку, из нее отпил молока. Вот также, еще ребенком, утрами залезал в погреб и пил парное молоко. Перед смертью не напьешься, – это что же такое со мной происходит, как будто умирать собрался. Нет, надо гнать дурные мысли, еще нужно выдержать свои проводы. Рева будет на полверсты».

Вылез из погреба, пошел к крыльцу, как раз во двор заходили родители Татьяны и ее братья.

– Ребятишки, а вы что не спите, в такую рань встали?! – поприветствовал он их.

– Дядя Ваня, мы пришли вас проводить, – ответил младший из братьев Афоня.

– Тогда я вам дам наказ! У меня на речке у нашего огорода две корчашки стоят, так вы их снимите, некому их проверять, а то рыба протухнет.

– Мы щас сбегаем, – и братья нырнули со двора.

Тесть Ивана тут же вслед ребятишкам пошутил:

– Им только скажи слово «рыба» и как корова языком слизала. Дружки твои подошли, у дома деда Самойла стоят. Ждут. Всем селом проводим.

– Вот еще людей утруждать, – Иван стеснительно ему ответил…

Автомобиль ГАЗ – АА или, как в народе его называют полуторка, остановился посередине порядка, напротив дома деда Самойла. Он сидел на лавочке, окруженный парнями. В кузове находились несколько призывников и с ними за компанию председатель колхоза.

– Василий Степанович, это что получается и тебя в армию забрили, так и меня бери к себе ординарцем! – дед Самойл решил подбодрить будущих воинов.

Молодежь засмеялась.

– Так ты на коня без табуретки не залезешь, если что стремя до копыт опустить, – ответил председатель также шуткой.

– Что-что, а на бабу залезаю жеребцом, – похвалил себя «ординарец». Молодежь еще громче засмеялась.

– Ну-у тогда скорей беги к супруге, скажи, чтобы галифе и хромовые сапоги из сундука доставала, не по форме ходишь летом и в валенках, – ответил председатель, слезая с кузова. – Мужики, Иван не подходил, – не успел договорить, как из своих ворот вышел Иван в окружении родных. На его плече висел мешок. Подойдя к машине, поздоровался:

– Здорово, мужики!

Призывники вразнобой с ним поздоровались.

Иван сначала попрощался с дружками, затем с родителями Татьяны, погладив по головам Афоню и Ивана.

– Ребята, дедушку Самойла рыбой подкармливайте, он из гольянов пироги любит. Сосед, пообещай, что меня дождешься, не умирай. Договорились?!

– Щас точно не помру. Бей германца, как я его бил, бежал, только пятки сверкали. Сам бы пошел на войну, да вот ноги, – показав на них рукой.

Иван обнял свою мать. Сдерживая себя, чтобы не заплакать, прошептал:

– Мама, я тебя сильно люблю, не обижайте Татьяну.

– Что ты, сынок, об этом и не думай, береги себя, – теплыми словами обласкала сына.

Ей стало плохо, дружки Ивана, взяв ее под руки, довели до лавочки.

– Ваня, я тебя провожу за околицу, – сказала Татьяна.

Иван запрыгнул в кузов, взял ее за руки и легко поднял. Сели на деревянную скамью. Призывники не спускали глаз с Татьяны.

– Красивая у тебя жена, – осмелился один из призывников.

– Она у меня самая красивая! Ромашка! – и крепко прижал супругу к себе.

Над головой закружила стайка ласточек, стрекоча наперебой. Иван поднял голову:

– Вы-то чего прилетели, пришли провожать?! Спасибо, ждите, обязательно вернусь, – сказал он им.

Ласточки, как бы услышав его слова, взмыли ввысь и закружились в птичьем вальсе.

Выехали за околицу, Иван ладонью постучал по кабине:

– Приостанови на минутку, – крикнул шоферу.

Шофер остановил машину. Иван спрыгнул с кузова, принял на руки Татьяну:

– Я, мужики, сейчас, – и быстрым шагом дошел до кромки леса и на березе, где его отец завязал из веток узел, рядом завязал еще один.

Вернулся к машине. Татьяна, сразу обхватила его за шею руками, не давая ему сесть в кузов. Иван, поцеловал жену, разжал ее руки и ловко заскочил в кузов, сдерживая слезы, сказал: