Оцепеневшие (сборник)

Саша бодро шагал по улице, с удовольствием вдыхая всей грудью вечерний воздух, наполненный запахом осенней листвы. Он бережно держал перед собой громадный букет кипенно-белых роз. Тридцать девять красавиц, одна к одной, с толстыми длинными стеблями и крупными полураскрывшимися бутонами – Ковалев специально выбирал такие, чтобы цветы простояли как можно дольше. Он потратил на этот букет все свои сбережения, но ничуть не жалел об этом. Когда идет речь о любимой, разве деньги имеют значение?!

«Ирма. Ирмочка», – мысленно повторял он, улыбаясь. Розы источали одуряющий аромат, который напоминал ему Ирму – от нее всегда вкусно пахло.

Она будет необычайно рада подарку.

Любой человек будет рад подарку. А когда тебе осталось жить два дня, ты будешь рад вообще любому подарку, хоть облезлому карандашу со сломанным грифелем.

Так рассуждал Саша Ковалев, направляясь к дому возлюбленной.

«Ирма наверняка дома, – думал он. – Как и ее родители. Ведь самое главное – ее родители. Приемные родители».

Уже через несколько минут Саша стоял у квартиры Ирмы. Указательный палец аккуратно нажал на звонок, и стало слышно, как в коридоре раздались шаги.

Дверь распахнулась, и Саша подался вперед, с улыбкой глядя на папу Ирмы. Мужчина с удивлением смотрел на него поверх очков.

– Если вы к Ирме, то она ужинает, молодой человек, – сказал он не слишком дружелюбно. – И, позволю заметить, время для подобных визитов уже довольно позд…

– Мне нужны вы, – не дал ему договорить Саша. Он отстранил от груди букет, и глаза мужчины округлились – в другой руке Ковалев сжимал туристический топор. Розы с тихим шелестом посыпались вниз.

Саша усмехнулся, увидев, как побелело лицо его собеседника. Этот трюк с цветами Ковалев видел в каком-то фильме, только там у главного героя вместо топора был автомат или пулемет. Пулемета у Саши, ясен пень, не было, но в деле, которое он задумал, сгодится и топор.

Папа Ирмы попытался захлопнуть дверь, но Саша оказался проворней. Яростно вскрикнув, он перехватил топор второй рукой и с силой опустил его на лицо мужчины. Стальное лезвие перебило дужку очков, глубоко разрубив лицевую кость. Из разверстой раны хлынула пенящаяся кровь.

Ирмин папа покачнулся, глаза его, лишенные очков, беспомощно моргнули. Из разрубленного рта вырвался хлюпающий крик.

Не переставая улыбаться, Саша вошел в квартиру и, размахнувшись, нанес еще один удар. На этот раз топор вошел в череп мужчины и крепко застрял там. Папа Ирмы как-то странно хрюкнул и грузно опустился на пол. Из разваленного надвое лица потоком лилась кровь.

Ковалев наступил на его голову ногой, пытаясь вытащить застрявшее оружие. Боковым зрением подросток заметил, как кто-то просеменил в коридор, и поднял глаза. У шкафа-купе стояла мама Ирмы, загораживаясь, словно щитом, своей дочерью. Ирма с ужасом смотрела на умирающего отца, который извивался в расползающемся кроваво-пурпурном озере.

– Я убью ее, – сказала женщина, прикладывая к шее Ирмы скальпель.

Саша недобро сузил глаза, он продолжал раскачивать топор в черепе убитого, расширяя рану. Наконец, сделав резкое движение, ему удалось вырвать лезвие наружу.

– Отойдите от нее, – мягко произнес он.

– Не надо, Саша, – пролепетала Ирма.

Женщина усмехнулась:

– Думаешь, она нужна нам живой?

Саша вскинул топор вверх. С него сорвались несколько алых капель, запятнавших ламинат.

– Оставь ее в покое, гадина. Или я отрублю тебе голову. И да, я думаю, Ирма нужна вам живой.

Мама Ирмы засмеялась.

– Ты ошибаешься.

И прежде чем Саша успел что-то предпринять, она неожиданно вонзила скальпель в шею дочери, распоров ей горло от уха до уха. Кровь начала толчками выплескиваться из страшной раны. Ирма, хрипя, забилась в конвульсиях.

Саша замер с отвисшей челюстью, топор выпал из ослабевших рук.

Мама Ирмы захохотала.

– Сердце можно вырезать из свежего трупа, – сказала и брезгливо отшвырнула тело приемной дочери. Так ребенок бросает на пол надоевшую ему куклу.

– Нет, – помертвевшим голосом сказал Саша. Он упал на колени, с ужасом глядя в мутнеющие глаза любимой. – Ирма, не умирай!

Но она умирала прямо у него на руках, взгляд ее тускнел, а безумная приемная мать продолжала заливаться безумным смехом, и он…

…открыл глаза, с животным ужасом глядя в темный потолок. Лоб парня был покрыт крупными горошинами пота, дыхание со свистом вырывалось сквозь зубы.

– Это сон, – просипел Саша. Он закрыл глаза и тут же открыл их. Образ Ирмы с распоротым горлом и стекленеющими глазами медленно размывался, превращаясь в дымку.

Он поднес к лицу руку и, вцепившись зубами в мякоть у большого пальца, завыл. Глаза тут же наполнились слезами.

Ирма не должна умереть. Не должна.

Никогда. Он не позволит этому случиться.

– Сегодня мне нельзя далеко уходить, – сказала Ирма, когда они встретились рядом с детской площадкой. – К нам приедут гости. Давай просто посидим на лавочке?

Саша молча кивнул.

После ночного кошмара его не отпускало какое-то вязкое чувство глухой безнадеги. Будто он медленно, но неуклонно сползал в пропасть, откуда тянуло могильным холодом. Ничего не помогало, никакие альпинистские приспособления! И миллиметр за миллиметром он погружался в ущелье, все глубже и глубже.

– Мы должны что-то сделать, – наконец подал он голос. – Почему ты должна умереть вместо того, кто должен? Ведь это неправильно! Это ваша родственница больная, а не ты! Почему вместо нее должна страдать ты?

Ирма развела руки в стороны, и на ее лице появилась жалкая улыбка:

– Я не знаю. Но, наверное, так хочет бог.

Ковалев сердито засопел:

– Пусть этот бог усыновляет себе дочку и забирает ее сердце.

– Не усыновляет, а удочеряет, – поправила его девочка.

– Фиг с ним.

Ирма посмотрела на свои аккуратно подстриженные ногти:

– Знаешь, у меня такое чувство, что меня специально удочерили. Для этой операции.

– А твои приемные родители не боятся? Ведь когда все узнают, их посадят в тюрьму!

– Не посадят.