Балканский венец. Том 2

Тихо было возле кузни. Старосте показалось даже, что там и нет никого, но тут заметил он, как из приоткрытого окошка виднеется свет. Затаив дыхание, заглянули они в приоткрытую ставню. А там… В кузне тоже темновато было, горн не горел, лишь тусклый свет шел от наковальни, где лежала стальная полоса из присланных братьями Недичами. Подле наковальни стоял он, этот чужак, назвавшийся Вуком, а на самом деле – то ли змей, то ли черт. Стоял и глядел на полосу. Потом поднял над ней руки – свет усилился. Поднял он руки выше – и вот, заготовка поднялась за ними и повисла над наковальней. Краем уха слышал Слобо, как кузнец сглатывает слюну.

Огнезмий развел руки – и стальная полоса закрутилась, причем с каждым поворотом свет вокруг нее разгорался всё сильнее, пока не стал нестерпимо ярким. Сама же сталь начала претерпевать удивительные перемены: Вук растопырил пальцы – и она выгнулась, складываясь в петлю, будто это и не сталь вовсе, а мягкое тесто для бурека; он сжал руки в кулаки – и петля опять слилась в ровную полосу, шипя и разбрызгивая жидкий огонь. Будто бы живое солнце парило над наковальней, подчиняясь движению его рук. Завороженные, все трое потеряли дар речи.

И тут кузнец икнул. Громко, как магарац. Стальная полоса остановилась ни миг, Огнезмий повернул голову в сторону окна, зыркнул оказавшимися внезапно красными глазами и… Живое солнце в его руках вспыхнуло и взорвалось, как будто это была не кузня, а пороховой склад. Невидимой волной всю троицу вынесло от окна, кубарем покатились они по склону. Раздался знакомый свист, и вот уже над трубой парил он, Огнезмий, рассыпая искры. Расправил крылья, на миг завис над крышей и с треском устремился ввысь.

Слобо только и оставалось, как вспомнить самую простую молитву и повторять, истово крестясь: «Господи, помилуй! Господи, Помилуй!» Кум дрожал так, что у него зуб на зуб не попадал. Кузнец же застыл, будто каменный: не двигался, ничего не говорил и, казалось, даже не дышал.

– Он заметил нас? – только и смог выговорить кум.

– А как же не заметить, – злобно ответил Слобо, продолжая креститься. – Кто-то икает, как магарац.

– Что же… что же теперь будет?

– Ништа добро[79 - Ничего хорошего.].

Слобо встал с земли, потирая ушибленные места.

– Ладно, что уж теперь. Видел так видел. Пойдем до кучи.

Они побрели вниз по тропинке. И, конечно же, представить себе не могли, что судьба уже поджидала их за ее поворотом. Эта самая судьба пришла к ним в обличии Миомира, мужа Адрияны, той самой подружки Любицы, с которой они не так давно подрались на радость всему селу. Благоверную свою он хорошенько отходил вожжами, и поговаривали, что за дело: шептались, что и она тоже спуталась с Вуком. Но сейчас на нем лица не было.

– Слобо! Петар! Беда! – заорал тот. – Хорошо, что вас встретил. Беда!

– Да что стряслось-то?

– Турки! Башибузуки! – Миомир остановился, чтоб отдышаться. – Сюда идут!

Сердце у Слобо опять упало и заколотилось где-то в животе. Столько всего – и за один день! Вот! Вот они, эти восстания и победы! Ведь с самого начала даже овце понятно было, что турки так всё это не оставят и придут мстить да свое обратно забирать. Ополчение ушло к Шабцу, а эти волчины тут как тут. Ну и что делать-то теперь? Где эти гайдуки в белоснежных подеях с четырьмя сотнями складок и шитых позументом антериях? Кто теперь защитит их?

Староста поспешил к своей куче, кум и кузнец бежали следом, а Миомир еще и добавлял:

– Из Добрича прибежал сын троюродной сестры. В таком виде, что смотреть страшно. Когда турки напали, он в окно выскочил да схоронился в кустах, а когда увидал, что они там творят, то дал деру без оглядки. Если подняться на холм, где старый яблоневый сад, оттуда видно зарево.

Впрочем, зарево было уже видно и отсюда, Слобо просто не замечал его прежде, о другом мысли были. Вона как, значит…

Насмерть перепуганный народ стекался к сельскому храму, где люди узнали об ужасной судьбе их соседей и родни из Добрича. Башибузуки пришли к полудню. Встреченных на селе мужиков они убивали, равно как и стариков. Подпалили многие дома, вынесли все, что только могли. Согнали в центр села женщин и детей, и что там началось – не передать. Какая из женщин пыталась противиться – ту вместе с детьми убивали сразу. Если же про кого узнавали, что из породицы кто-то в гайдуках, то всех сжигали в куче без лишних разговоров. А не нужных никому младенцев так и вовсе насаживали на забор.

Ужаснее этой вести нельзя было представить ничего. Женщины тут же завыли, лица мужчин побелели – впрочем, в темноте их было плохо видно. Восстания и победы – это хорошо. С другого бока… Как староста представил себе, что наутро они все будут мертвы, село – сожжено, а дети насажены на забор, то ноги у него сами собой начали подкашиваться. Турки мстили, и мстили жестоко. А те, кто мог защитить, были далеко. «Турок полсотни, они хорошо вооружены и будут тут наутро», – это было единственное, что староста понял из сбивчивых рыданий родственника Миомира, добежавшего до них.

Он обнял парня и похлопал его по спине, утешая. Но какое уж тут утешение, если сами они… И тут закричали все и сразу. Кто-то просто орал, размахивая руками, кто-то требовал послать гонцов к Лознице и Шабцу, кто-то – хватать оружие, кто-то – брать все ценное, что можно унести, и бежать прятаться на Цер планине, в развалинах той самой кулы, где, по преданию, жил дух. После таких вестей духов, тем более древних, никто уже не боялся.

Но Слобо был старостой этого села, он отвечал за всех, и сыновья его были в ополчении. И была оттого ему и его породице верная смерть, вперед других. Надо было что-то делать. После краткой перепалки порешили: гонца в Лозницу послать, женщин-детей-стариков побыстрее прятать на Цер-планине, а мужчинам взять все оружие и устроить засаду на тропе за селом. А что они могли еще сделать?

– Ну что, все всё поняли?! – крикнул Слобо со всех сил, взгромоздившись на телегу, дабы перекричать галдеж односельчан.

Все вроде бы закивали.

– Нет, не поняли! – вдруг раздался голос откуда-то из-за спин.

Черт! Как дорого Слобо дал бы, чтобы никогда не слышать этот голос. Но хозяин его – вот он, пришел открыто, и толпа людей его не заботит. Что этот Вук позабыл тут?

Люди зашумели.

– А, вот это кто! – воскликнул староста. – Только тебя тут и не хватало!

Но Огнезмий пропустил это мимо ушей. Он, как ни в чем не бывало, шел к старосте, а селяне, будто повинуясь какой-то силе, расступались пред ним: мужики с каменными лицами, сжимая кулаки, бабы – потупя глаза и украдкой посматривая на него. Вук был таким же, как всегда: прищуренные сонно глаза, золотящиеся в свете факелов волосы, привычная уже ухмылка… И вроде не отличишь от обычного человека, а поди ж ты. А еще показалось старосте, что тот чем-то то ли недоволен, то ли раздосадован. Как бы не их походом к кузне.

– Ты зачем пришел? – спросил староста у Вука.

– Вы ничего не успеете сделать из того, что ты сказал сейчас, – ответил Огнезмий спокойно.

– Зачем ты пришел?! – почти закричал Слобо. – Обойдемся и без твоих советов.

Вук пожал плечами:

– Хотите сами – так пожалуйста. Только я помочь вам могу.

– Помочь он может! – воскликнул Миомир. – Ты б лучше…

Огнезмий глянул на него, и Миомир осекся.

– Я могу помочь вам. И пришел для того.

Староста кашлянул.

– Ну…

– Время истекает. Вам нужна помощь или нет? Башибузуки будут здесь с рассветом.

– А откуда мы знаем, может ты с ними заодно? – спросил кузнец.

– Был бы заодно, – ухмыльнулся Вук, – так вас бы тут давно уже не было.

Народ зашумел сильнее. Слобо покачал головой, мол, да, не верим – а как тебе можно верить-то?

– Как мне можно верить? – будто прочитал Огнезмий его мысли. – Ты говоришь так, будто я вас когда-то обманывал.

Староста крякнул. Не хватало еще, чтобы этот змей еще и мысли их читал. Сам-то он видал уже предостаточно для того, чтобы верить в силу этой нечисти. Непонятно было только одно: зачем Огнезмию делать что-то для них и что он за это возьмет?

– Хорошо, Вук, или как там тебя…

– Вук, просто Вук.

– Хорошо, Вук. Что ты можешь для нас сделать?

– Я могу сделать так, что никакие турки до села не дойдут.

– Ты можешь задержать их?