Балканский венец. Том 2

– А мне расскажете, что там у вас? – гаркнул он, и бабы с писком расступились.

Одна Любица стояла и нахально глядела старосте прямо в глаза.

– Поведай, соседушка, много ли пастромки[71 - Речная форель.] нынче поймала? Крупна ли? А может, и младица[72 - Таймень.] попалась? Когда на жареху пригласишь?

– Бог с тобой, Слобо, откуда ты взял, что я на рыбалке была? Я с удочкой отродясь не ходила.

– Ну прости, соседушка, показалось мне, что ты подругам вещаешь про то, какую большую рыбу ты выудила в речке. И руками разводишь, точно как рыбак.

Тут бабы заржали, как кобылы на случке.

– Да ладно, Слобо, тебе всё померещилось. Мы просто болтали.

– А к себе-то как, пригласишь как-нибудь вечерком? – спросил староста у Любицы. – Хоть на пастромку, хоть так…

– Как-нибудь может и приглашу. Но не сегодня.

Сказала так лепотица и резко отвернулась, вильнув подолом сукни. Ах, Любица! Мало тебя муж твой Драган, царствие ему небесное, вожжами хлестал, пока жив был. Мало. А теперь и некому.

Но тут явился Петар, торжественно несший новую саблю – он так и ходил с ней по селу, и вид у него снова был одуревший.

– Ох, сейчас начнет опять свою саблю показывать, – загомонили бабы. – Да ты не ту показываешь, другую, другую давай!

– Цыц, глупые бабы! – отмахнулся от них кузнец и засмеялся. – Вы своими куриными мозгами даже и помыслить не можете, что это такое у меня в руках.

Бабы засмеялись. А Любица даже передумала уходить.

– Вот он, красавец! – кузнец откинул тряпку и любовно погладил клинок. – А хотите, покажу то, что не показали гайдуки вчера?

– И что это они нам не показали-то, а? – смеялись бабы. – Чего мы там у них не видали?

– А вот что. Какая-нибудь из вас готова пожертвовать мне свой платок?

Бабы замялись.

– Возьми мой, – сказала Любица, снимая с головы косынку.

– Уверена? Подпорчу ведь. Жалко вещь.

– Для такого дела не жалко, – ответила Любица.

Вот и пойми этих баб!

Петар тем временем подкинул платок вверх, плавно принял его на острие клинка и оп! – сделал резкое движение рукой, рассекая платок надвое. Лоскуты упали на траву. Все ахнули.

– Ах, – тоже вздохнула Любица, поднимая то, что осталось от ее косынки, и прижимая лоскуты к груди.

И показалось Слобо, что вовсе не по ней она вздыхает.

Такая и пошла у них жизнь. По утрам кузнец приносил новый клыч с узорчатым клинком, краше прежнего. Горн так и стоял холодным. Вук отсиживался где-то, его почти и не видать было. Целыми днями Слобо, как проклятый, пахал в поле и на баште. А под вечер оказывалось, что Бранка ходит сама не своя, зацвела слива во дворе, а отряд братьев Недичей объявится в Лешнице со дня на день.

Однажды утром застал Слобо дочку свою в куче, та молча замешивала тесто для гибаницы[73 - Слоеный пирог с сыром.]. Решил староста наконец поговорить с ней:

– Что ты такая грустная ходишь, ягодка моя? А то вдруг улыбаться начинаешь невпопад?

– Я не грустная и не радостная, тата.

– Но я же вижу, с тобой что-то творится. Не таись.

Бранка молчала, личико ее заливал алый румянец. Нет, все-таки староста не ошибся, тут были дела сердечные.

– Ягодка моя, скажи, кто из парней похитил твой покой? Кто этот негодник – добрым девушкам голову морочит, а сватов до сих пор не прислал?

– Ах, тата, ну какие сваты! – закричала Бранка чуть ли не в слезах, закрыла лицо вымазанными в муке руками и выбежала из кучи.

Слобо побежал было за ней, но на крыльце его остановила Йованка:

– Не надо, Слобо, пусть девочка успокоится.

– Но она…

– Не надо!

– Вот дивлюсь я тебе, жена моя. У дочки вон… а мы…

– Слобо, ну поверь мне. Не надо ее сейчас трогать. Если ей кто-то нравится, пусть сама решит, потребен ей такой жених аль нет.

– Но…

– А вдруг это не совсем такой жених, какого хочешь ты?

Староста встал, как вкопанный. А жена у него была не такая уж и глупая. Конечно же! Как он сразу-то не догадался! Тот, кто лишил его любимую дочку покоя, был либо влюблен в другую девушку, либо уже женат. Вот оно что! Тогда и впрямь бедную не надо было трогать, пусть забудет всё это да поскорее. Вот закончатся сейчас все эти восстания, соберем урожай и выдадим замуж лепотицу. Да хоть за Павле, из него добрый муж будет. А все эти дела сердечные…

Размышления старосты прервал сосед Небойша, резво, козлу в пору, пробегавший мимо двора.

– Эй, сосед, куда торопишься? – поинтересовался Слобо.

– Не поверишь, – прокричал Небойша срывающимся голосом. – Там такое! Бабы передрались. Всё село сбежалось!

Этого староста допустить ну никак не мог. Подравшимися попервоначалу были Любица и ее давняя товарка Адрияна, жена Миомира, троюродного брата Слобо. Когда староста оказался на месте драки, то узрел, как Любица с криком «не отдам его тебе, курва!» схватила Адрияну за косы и со всей силы дернула за них, отчего подруга ее завалилась вперед. Но не осталась в долгу и, падая, ударила обидчицу ногой в живот, прокричав при том «сама ты курва!» Любица взвизгнула и вцепилась сопернице в морду когтями. Та, в свою очередь, повалила ее на землю. Обе покатились по пыльной дороге, обзывая друг дружку нехорошими словами и не обращая внимания на то, что поглазеть на них собралось уже полсела.

К ним подбежали другие бабы и попытались было разнять, но тут же сами очутились в этой куче мала. Староста никогда такого прежде не видал и даже представить себе не мог, что такое бывает. Бабы, ну и дурищи! То ходят за ручку, водой не разольешь их, а то вдруг вцепляются друг дружке в волосья. В общем, прав был святой отец, когда говорил, что две женщины – это склока, а три – уже разврат. Чтобы не стать посмешищем всей округи, староста решил побыстрее покончить с этим безобразием:

– А ну-ка, мужики, надо разнять их!

Мужики кинулись растаскивать дерущихся. Вывалянные в пыли, в порванных рубахах и сукнях, с торчащими по все стороны волосами, бабы продолжали сыпать друг в дружку ругательными словечками вроде вештицы[74 - Ведьма.] и дроли[75 - Женщина легкого поведения.]. Стыдоба-то какая! И что это бабы все как с цепи сорвались? Не поделили чего?

Раскрасневшихся драчуний уводили под руки их мужья и соседи. Слобо радовался, что хотя бы из его породицы никого в той куче не было, а то б пришлось ему браться за вожжи.