Балканский венец. Том 2

– Что дамасская сталь? Это хорошо или плохо?

Кузнецу дали воды, и он, наконец, пришел в себя.

– Ну как, сойдет для начала? – спросил его Вук.

На лице его явно читалось насмешливое торжество. Слобо понял, что не видать ему дуката.

– Да какое «для начала»! – кузнец опять впал в дурь. – Как, как ты выковал это?

– Молча выковал, как же еще? – Вук стоял на своем. – Сабля как сабля, рукоять уж сами приделаете. Устроит такая работа?

– Конечно, устроит!

Одуревший кузнец с саблей наперевес побежал по селу, ему не терпелось показать всем эдакое чудо. Селяне потянулись за ним.

– Ну ладно, – сказал виновник событий, – я тут пока посплю. Если особой надобности нет, так и не тревожьте. К вечеру опять в кузню пойду.

Сказал – и удалился в шупу. Слобо тоже двинулся вниз с горки, но тут на тропинке повстречал не кого-нибудь, а саму Любицу. Вся такая ладная, с ярко-красными бусами на пышной груди и турецкой шалью, повязанной на голову наподобие тюрбана, из-под которого спадали волосы цвета выдержанного сена. По этим волосам страдала половина села, и даже на той стороне Цер планины находились потерявшие по ним покой. Но Любице, судя по всему, нравилось быть вдовой, никого пока не взяла она в мужья себе. Даром что вырез тонкой льняной рубашки у нее на груди был таков, что даже Слобо невольно задержался на нем взглядом. В руках Любица несла корзинку, прикрытую расшитым полотенцем, из-под которого шли соблазнительные мирисы[55 - Запахи, ароматы.].

– Добар дан[56 - Добрый день.], соседка!

– И тебе того же, староста.

– Что ж ты тут бродишь одна? Зашла бы хоть когда.

– Ой, да дела всё, дела. У нашей сестры дел всегда хватает.

«Ох, знаю я, какие у тебя дела, – подумал Слобо, – а то люди не видят, кто и когда к тебе ходит».

– Знаю-знаю, хлопотунья, – ответил староста. – Смотри только, не дохлопочись.

– А ты заходи ко мне вечерком, – ухмыльнулась лепотица. – Недавно мне из Шабца такую кафу[57 - Кофе.] привезли в подарок, что про другие и думать забудешь.

– И что ж, угостишь?

– Угощу, чего ж не угостить-то?

– Благодарствую, лепотица, – ответил староста. – А что это в корзинке у тебя? Мирис вкусный такой.

– Вкусный, да не по твою душу, – отшутилась Любица. – Да вот, несу снеди хоть какой гостю нашему. А то работает он, трудится на вас, рук не покладая, а никто даже не догадается покормить его.

Хмыкнул староста. Уж известно, что за дело может быть у крали эдакой к мужику проезжему. Сперва накормит да кафой напоит, а потом… Но виду не подал, сказал только ехидно:

– Да я что, супротив что ли? Только смотри – мне работник нужен, а не всякое там…

– Ой, чай не съем я работника вашего! – засмеялась Любица и начала подниматься выше по тропинке, покачивая при том бедрами в красной сукне так, что святые отцы поднялись бы с одров своих. – Работник ему нужен, пф!

Любица скрылась за кустами. Слобо покачал головой – ну вертихвостка! – и поспешил до кучи.

В тот день было много хлопот, с сыновьями они вышли в поле, встретились за столом всей породицей только ввечеру. Пока уставшие мужики пропускали по чоканчичу ракии под мезе, бабы хлопотали, готовили ручак[58 - Ужин.]. В тот вечер это была ягнячья чорба и сармица[59 - Сербская версия голубцов.], ну и, конечно же, свежеиспеченная погача, как же без нее. На мирис привычно сбежались кум и кузнец, – здесь они были как свои. Вот и горячая чорба задымилась в глиняных мисках – наваристая, с золотистым жирком и большими кусками ягнятины на косточке. У старосты работали все, на совесть работали, потому могли они позволить себе есть чорбу каждый день. Зачерпнул Слобо полную ложку ароматного варева и отправил ее в рот. И чуть не поперхнулся. Солоно! Чорбу еле-еле можно было есть, да и то – накрошив в миску лепешку. Что ж это Йованка-то, совсем не смотрит, что в чорбу кидает? А что завтра кинет? Ух, с бабами этими! Построже надо, построже.

– Пересолено! – сказал староста грозно, бросив ложку на стол.

При этих словах стоявшая за его спиной Бранка выронила кувшин, разлетевшийся по полу мелкими кусочками. Бранка вскрикнула, закрыла руками лицо и выбежала из собы[60 - Горница, комната.]. Опа!

– Совсем засмущали девку, – вступилась за дочку Йованка. – Ну дала я ей приготовить чорбу, взрослая уже, скоро самой готовить. А что пересолено, так влюбилась, вестимо.

«Так-так-так, – подумал Слобо, – не иначе, это все-таки Павле? Если так, то радоваться надо да намекнуть им там, чтобы поскорее сватов засылали». Павле старосте нравился, хороший, работящий, а что лицом не вышел – так с него ж воду не пить. И породица у него была хорошая… А вдруг не Павле?

– Ну так давай мы ее сейчас позовем и спросим, в кого влюбилась, – сказал Слобо добродушно, – может, женишка к столу позовем, пусть отведает, что невестушка наготовила.

Все рассмеялись.

– Да будет тебе! – Йованка хлопнула его полотенцем по плечу. – Не смущайте девку. Ни за кого она покамест замуж не собирается. Это я так просто сказала.

– Уууу, – протянул Слобо разочарованно, – а я-то уж обрадовался.

Злосчастная чорба была съедена, как и сармица, и прочие кушанья. Когда солнце уже закатывалось за отроги Цер планины, за столом, как это обычно бывало, остались только Слобо, кум и кузнец Петар. Ракия и обильное угощение развязали ему язык – он всё не мог прийти в себя после утрешнего.

– Понимаешь, кум, – говорил кузнец, стуча ребром ладони по столу, – это такой клинок… такого здесь в округе отродясь не бывало. Это настоящий челик, понимаешь?

– Понимаю, понимаю, – отвечал кум и утвердительно качал головой, доливая сливовицы в чоканчич.

– Да что ты там можешь понимать! – не унимался кузнец. – Это дамасская сталь, понимаешь? Клинок будет гнуться, как хочешь, хоть так, хоть сяк, но не сломается. Им можно разрубить человека, вот так – хоп! – от плеча до пояса. А можно и перышко, легкое гусиное перышко, ежели правильно взять его на острие. Им можно разрубить всё, что хочешь. Он никогда не сломается и не затупится, понимаешь?

– Понимаю, понимаю, – сочувственно качал головой кум, – что ты перебрал сливовицы. Это понимаю.

– Да что ты понимаешь!

– А вот скажи, Петар, – вступил в их разговор староста, – можешь ли ты со своими парнями выковать такой?

– Эх, Слобо, только ты меня понимаешь, – сказал кузнец грустно, обхватив голову руками. – Даже если я и мои сыновья две недели не будем выходить из кузни, мы такого не сделаем. Потому что мы этого не можем. Никто здесь в округе, да что в округе – во всей нахии не может и не знает, как это. Не мог он это сделать, понимаешь, не мог! За одну ночь! Один, без подмоги! В моём горне! Не мог!

Кузнец уже был совсем пьян.

– Э, да ты, братец, того, готовенький, – сказал староста, отодвигая подальше от кузнеца бутыль ракии. – На сегодня тебе хватит. Давай, закуси сармицей.

– Эх, брате, это еще не самое…, – сказал кузнец, выкатив глаза.

– Что ж самое? – спросил Слобо.

– А то, что, когда я утром пришел в кузню, горн был холодным. Он не разжигал его.

Это был поворот! Такие повороты дорога делала порой в горных ущельях, но как можно было предположить…

– А может…

– Нет, я проверил. Заготовок стало на одну меньше.