Балканский венец. Том 2

– Сам должен понять. Что ж я тебе, как маленькому, все рассказать должен?

– Это понимание поможет справиться с ними?

– Поможет, говоришь? Ну если поймешь, чья это рука и что нужно ей, да вернешь то, что принадлежит ей по праву, то считай, что и жив останешься.

– Так, значит…

– Должок за тобой…

– Но я…

– Не тобой сделанный. Но тебе его выплачивать. Пролитая кровь всегда будет взывать о мщении. И не будет покоя ни тем, кто пролил ее, ни потомкам их. Не снимешь проклятие с крови своей – Черная рука дотянется до тебя и покарает без жалости и милосердия.

Больше ничего путного от старика добиться не удалось. Он начал бредить что-то про Луну и силу, которая повсюду в воздухе, во всех вещах и даже в людях, и нужно просто протянуть руку, чтобы взять ее. Король покинул Кремну в смятении. Не сказать, чтобы он верил предсказаниям какого-то безграмотного деревенского старика. Он ведь был просвещенным королем европейской державы, а на улице был ХХ век. Но было в этих темных речах что-то, что заставляло прислушиваться к ним.

С тех самых пор смутные страхи, преследовавшие короля с детства, сколько он помнил себя, обрели, наконец, свою форму. Черная рука. Сидел король в своем роскошном, обитом кордовской тисненой кожей кресле за столом в стиле Людовика XIV, выписанном из Парижа, и как будто чуял, как эта Черная рука крадется по парку вокруг дворца, и гравий шуршит под ее скрюченными черными пальцами.

Король взял со стола золоченый колокольчик и позвонил. Адъютант пришел не сразу. Судя по сонным глазам, он спал на посту. Счастливец! Злость на него переполняла давно не спавшего короля:

– Почему вы являетесь с опозданием? Я что, по полчаса звонить должен? Думаете, мне некем заменить вас, когда вы отправитесь разводить свиней – ведь этим, кажется, любят заниматься все ваши соотечественники?

Адъютант сделал бесстрастное лицо и промолчал, как будто всё это относилось не к нему. Приступ же злости взбодрил короля, сонливость немного отступила.

– Оставим это. Но имейте в виду – это последний раз, когда я вам об этом говорю. В следующий раз – сразу к свиньям!

– Слушаюсь, Ваше величество! – нарочито звонко ответил адъютант.

Король разложил на столе перед ним несколько конвертов.

– Вот письма. Премьер-министру, министру внутренних дел, начальнику тайной полиции, министру обороны и посланнику в Лондоне. Отправьте их немедленно. И усильте охрану дворца. Кто у нас сегодня дежурит внизу?

– Капитан Дмитриевич, Ваше величество.

– Дмитриевич? Что-то не помню его. Это из новых?

– Так точно, Ваше величество!

– Это такой невысокого роста, худощавый, со светлыми волосами?

– Напротив, Ваше величество. Он высокий и мощного телосложения. Его даже за это быком прозвали в Академии.

– Быком, значит. Быком… Эммм… Передайте там, чтобы с завтрашнего дня на дежурство ставили только тех офицеров, которых я лично знаю. Вы свободны.

Адъютант чеканным шагом вышел из кабинета, стуча каблуками по паркету. Ничего, и не таких обламывали. Не нравится им, видите ли, что их отправят заниматься тем, чем занимается чуть ли не все население этой страны. Тащишь их, тащишь в Европу, хочешь сделать цивилизованным народом, а им бы только в навоз носом зарыться и хрюкать там, не хуже тех свиней.

Король отпил еще вина из хрустального бокала с золоченым вензелем, подарка австрийского императора, кстати, и вновь занялся письмами. Третьего дня начальник тайной полиции докладывал королю о слухах, что будто сторонники Карагеоргиевичей создали некую подпольную организацию. Название пока неизвестно, но знамя ее черного цвета, с черепом и костями, а заседания члены организации проводят в задрапированных черной тканью комнатах, за столом, покрытом черной скатертью, облачаясь при том в черные одежды. Удалось также узнать, что в эту организацию вошло немало офицеров и чиновников. Но кто они и каковы их цели, было пока неизвестно. Судя по антуражу, это был очередной балаган в стилистике a la вольные каменщики.

Король не очень-то опасался всяких дурачков, разыгрывающих спектакли на тему своих грез о мировом господстве. Сколько он их уже навидался! Но тут его просто поразило обилие черного цвета. Черная знамя, черная скатерть, черная одежда… А тут еще снова Карагеоргиевичи, эти извечные соперники, подобно псам преследующие династию Обреновичей. И здесь тоже всё было черным-черно, ведь имя свое эти господа получили от Карагеоргия, который в народе прозывался просто Караджорджи, что по-турецки значило «Черный Георгий».

Черный, черный… Не отсюда ли выросла эта Черная рука? «Кара» – ведь тоже черный. Черный Георгий, Черная рука… А ведь и вправду, есть в них что-то общее. О чем там болтал этот старец? Надо понять, чья это рука, и вернуть ее носителю какой-то долг, еще и не тобой сделанный. Славненько.

Но делать, однако, что-то надо было. Если Черная рука имела какое-то отношение к Карагеоргиевичам, то, судя по всему, там и надо было искать ее хозяина. Петр Карагеоргиевич безвылазно сидел во Франции и носу в Белград не казал. И скорее всего, ненавидел его, короля Александра, ненавистью лютой. Еще бы! Король отлично понимал его и сам бы в его положении думал точно также. Отец Петра, князь Александр Карагеоргиевич, еле живой остался, да и то – лишь благодаря турецкому гарнизону Белграда. А потом еще и австрийцев – правда, у них ему пришлось еще и отсидеть восемь лет. А все благодаря решительному натиску короля Милоша Обреновича, двоюродного прадеда короля Александра.

По-хорошему, Карагеоргиевича этого было даже не жалко. Этой гадюке надо было вырвать жало сразу, но этого не было сделано, а потом она и натворила бед. Двоюродный дед короля Александра, король Михаил Обренович, был убит в Топчидере людьми, посланными Карагеоргиевичами. По правилам кровной мести, которые король отрицал, потому что им не было места в цивилизованной европейской стране, он, король Александр, должен был сейчас мстить князю Петру, а не наоборот. Черт их разберет, этих Карагеоргиевичей. Если они считают, что все Обреновичи по гроб жизни обязаны им только за то, что родоначальник королевской династии Милош Обренович прибил родоначальника их династии Карагеоргия, то, конечно, все понятно. Но что это за дичь! С таким багажом мы собрались в Европу?!

А, впрочем, если вдуматься, то да, именно с этого всё и началось. Как написано в исторических лекциях уважаемых господ-профессоров, Милош Обренович, тогда всего лишь князь, возглавил восстание против турок. И всё складывалось для него как нельзя лучше: Австрия взялась помочь в обмен на незначительные уступки, белградский паша уже был готов к перемирию. Но вдруг русский царь засылает сюда этого Караджорджу, на котором и клейма-то ставить негде, такой это бандит и убийца. Родного отца вместе с братом не пожалел, чего уж там.

И всё, весь прекрасно продуманный план бескровного освобождения страны от турок летит в тартарары, потому что эти свинопасы похватали ружья с саблями и сразу побежали за своим любимым Караджорджей, который только и горазд был, что рубить всех направо и налево да раздавать народу несбыточные обещания. И кто бы на месте Милоша не поступил так же? Кто бы не устранил из цивилизованного мирного процесса это досадное недоразумение? Двоюродный прадед короля Александра, приказывая принести ему голову Караджорджи, руководствовался отнюдь не дурными помыслами, не какой-то там завистью или враждой, но истинными интересами своего народа, своей страны. И уж конечно же, не испытывал Милош никакой радости, передав ту самую голову туркам. А что ему было делать, если они поставили это одним из условий мирного договора? Утром голова, вечером – вечный мир и ликвидация белградского пашалыка.

Сон слеплял веки. Тяжелый и прерывистый. А Черная рука ползла, ползла по дорожкам парка к дворцовой лестнице, шурша гравием. И что это еще за капитан Дмитриевич? Будет ли он относиться к своим обязанностям с должной ответственностью, или он будет охранять короля и его семью так же, как почти сто лет назад гайдуки охраняли своего вождя Караджорджу? Тогда все перепились на свадьбе и даже не заметили, как вождю башку-то и оттяпали.

Стояла глубокая ночь. Увядающие цветы усыпали дорожки парка под окнами, но Черная рука не давала покоя королю сербскому. Надо было поспать, спокойно и мирно, до утра, – никто и не предполагал даже, что это за счастье! – а там уже и нанести по неблагонадежным господам решительный удар. Король решился на крайнее средство. Он открыл потайной ящик секретера и достал оттуда футляр из красного дерева с инкрустацией, где хранился пузырек с надписью «Морфин». Однако в последний момент Александр отчего-то помедлил, а после и вовсе отодвинул в сторону футляр. К морфину он в последнее время прибегал часто, да и супругу свою поил, и врачи были этим весьма недовольны.

Король полез в другой ящик секретера и достал оттуда круглую жестяную коробочку из-под леденцов монпансье, которую его посланник в Британии Миятович прислал «в подарок» от ясновидящей Маргарет Шиптон, на спиритическом сеансе которой он побывал и был весьма впечатлен способностями ее как медиума, а такоже крутящимися по комнате столами. Подарком это только называлось – за этот «подарок» было уплачено несколько тысяч британских фунтов. Про содержащиеся в коробочке пастилки в письме сообщалось, что это не морфин, а нечто совсем иное, новое, самое модное в Лондоне средство, на которое уповают все наиболее прогрессивные медиумы и ясновидящие, и что оно, по общим отзывам, творит настоящие чудеса: заставляет разум очиститься от дурных помыслов и отправляет дух в райские кущи. Пастилки эти, разумеется, не внушали особого доверия. Но сегодня была какая-то особая ночь, и король решился на риск.

Пастилки по вкусу напоминали французский мармелад или ратлук[4 - Ратлук (серб.) – сербская версия рахат-лукума.]. Король прожевал и проглотил одну из них – а всего их было три. Но никакого эффекта не последовало даже спустя полчаса. Ни тебе райских кущ, ни очищения разума. Неужели прославленные британские ясновидящие на поверку тоже оказались жуликами? Не может такого быть! Король решил написать еще одно письмо – в Биарриц, своей матери королеве Наталье. Но едва вывел на белом листе слова приветствия, как вдруг заметил, что картина, висящая на противоположной стене, стала приближаться. Этот пейзаж кисти самого Сальваторе Розы был выписан из Италии и стоил бешеных денег. Но Александр тогда настоял на своем. Армия может и подождать. Тем более может подождать Министерство образования. В королевском дворце должны висеть картины лучших европейских мастеров, и точка.

При здравом размышлении, всё действительно началось с этого проклятого Караджорджи. Вернее, с его головы, отрезанной в Богом забытом селе Радованье, что под Смедерево, по приказу предка короля Александра, Милоша Обреновича. Если Черная рука и впрямь принадлежит Караджордже, то единственное, что ему нужно – это заполучить обратно свою утерянную голову. Ха! А разум-то и впрямь прочистился, отрицать этого король более не мог.

Горный пейзаж на картине, тем временем, приближался. А стол, за которым сидел король, напротив, начал как-то странно отдаляться – и это при том, что король чувствовал, как руки его по-прежнему лежат на столе и держат лист бумаги и золотое перо. Отворилось окно, ветерок с улицы заколыхал французские портьеры. А горный пейзаж тем временем приблизился настолько, что король, казалось, может засунуть голову в широкую золоченую раму, чтобы заглянуть внутрь картины. Стол же совсем скрылся из глаз, тела своего король не чувствовал. Так вот вы какие, модные лондонские чародеи! Король вскрикнул от неожиданности, когда ему показалось, что его тяжелое кресло сперва повисло в воздухе, а потом также пришло в движение. Все вокруг закручивалось в какую-то дьявольскую воронку. Красный цвет портьер и обоев загорелся вдруг каким-то адским огнем, смешиваясь с цветом листвы на пейзаже, который тоже уже перестал быть зеленым, а превратился в оттенок какого-то чахоточного абсента. Цвета ярко горели и закручивались спиралью, издавая при этом хряск и чмоканье – впервые король слышал, как цвета издавали какие-то звуки. Потом пространство вдруг заполнили откуда-то взявшиеся пчелы, и сознание милостиво оставило короля.

Когда он очнулся, то понял, что лежит на спине, на траве, а над ним – голубое небо. Вокруг – деревья, за ними – горы. И так благостно было здесь, никакой Черной руки, никаких терзаний и страхов. Может, и не врут про медиумов и ясновидцев. Надо будет выписать себе эту Маргарет из Лондона, а то всё хотим в Европу, а живем без самого что ни на есть необходимого. Наши старцы как-то примитивно работают, явно устаревшими методами, никакого новаторства. И результат соответствующий. Но что это все-таки? Сон, вызванный приемом пастилок, или явь, настолько всё в ней реально?

Повернул король голову вбок – а там бык стоит, и как его прежде не заметил-то? В десяти шагах всего. Стоит и смотрит пристально. Не много ли быков на сегодня? Что-то ведь говорили ему про бодливого быка? Или кто-то там был как бык… Кто? А, уже не вспомнить. Пристально смотрел бык на короля, огромным своим черным глазом, не моргая, а потом вдруг как замычит! Хорошо еще, не бросился, а величаво ушел в заросли акации. Встал король, отряхнулся. Ни усталости не чувствовал он, ни неутолимого желания спать, ни дурных мыслей. Солнце стояло уже высоко, а ему не было жарко. Полезные пастилки оказались, надо будет еще заказать.

Король спустился со склона. Внизу петляла дорога. Навстречу ему шел какой-то ужасно одетый человек, по виду – обычный селянин. Король обратился к нему с вопросом, что это за место такое, но человек прошел мимо, будто не заметив его. Не привыкла венценосная особа к такому обращению. Шли по дороге и другие люди, тоже ужасно одетые – впрочем, в этой стране только так и одеваются. К ним тоже подходил король, результат был тот же. Продолжалось это до тех пор, пока он не понял – люди его не видят, и говорить ему тут не с кем.

Вдруг видит король – монастырь стоит на склоне, старинный по виду, с колокольней. Он идет туда, только войти за ограду не может, будто не пускает что-то. Монашки туда-сюда снуют, прихожане, а он не может. Собрался было уйти оттуда не солоно хлебавши, но тут увидел надпись подле ворот, на деревянном щите вырезанную. О том, что монастырь сей называется «Копорин», и основан он деспотом Стефаном Лазаревичем во времена совсем уж незапамятные. «Эк меня пастилка-то занесла, – думает король. – Монастырь Копорин – это ж Велика Плана, Смередево недалеко, от Белграда досюда сколько ехать! Что я здесь забыл?»

Вопрошает тут король Александр сам себя:

– И какой же это сегодня день, интересно было б знать?

– Да нет ничего проще. 13 июля, – раздается ответ.

С удивлением посмотрел король на того, кто ответил ему. Был то какой-то калека с костылем, весь в грязных лохмотьях, да еще и плешивый, а половина лица у него дергалась. Припадочный, наверное. Он сидел подле церковных ворот и перебирал мелочь, которую накидали ему сердобольные прихожане. Запах от него шел отвратительный. Удивительно, но он первый и единственный из встреченных королем сегодня увидел и услышал его. А впрочем, в этом припадочном нищем калеке, блаженном, как их называют, разума могло быть поболее, чем во всей Сербской королевской академии наук. Кстати, надо будет пересмотреть ее финансирование в сторону сокращения, а то заелись что-то академики, пользы от них никакой, будущее вон и то предсказать толком не могут, только шум один издают и пускают ветры.

– А год, год какой? – спросил король у нищего.

– Эк тебя скрутило, милок. 1817-й, вестимо, а какой же еще?

Сказать, что король Александр был изумлен – это ничего не сказать. Но при том он был вне себя от такого панибратского обращения. С ним, особой королевской крови! Он хотел было выказать этому нищему свое неудовлетворение его манерой обращения к венценосным особам, но тот внезапно продолжил:

– Это ж сколько сливовицы надо выдуть, чтоб запамятовать, какой нынче год! А еще ордена нацепил…

– Ну вы, милейший…

– Эээ, господин с орденами, ты денежку-то дай сперва, а уж опосля…