Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь

Устроившись поудобнее в дупле, я вытаскиваю из ножен свой тесак и начинаю подрубать белую, живую древесину ивового баобаба, расширяя низ входного отверстия…

– Вот!.. Так-то будет получше! – разговариваю я, сам с собой, – И не просто получше, а значительно лучше!

Как я понимаю, в этом году филины используют моё дупло только иногда, до кладки дело не дошло. Или доходило? Да кладка погибла? Откуда я знаю…

Я выглядываю из дупла наружу, чтобы посмотреть вокруг, на природу. Высоко над землёй, на уровне крон мощных ив, я чувствую себя так хорошо! Всё-таки, что-то в человеке есть, от обезьян…

– Пшиш! Пшиш! – слышу я, негромкие звуки.

Я поворачиваю лицо влево – в кроне соседней ивы перепархивают две птички. Бурые, с воробья размером, а спинки – ярко-жёлтые, апельсиновые!

– Пшиш! Пшиш – пшиш!

– Это же жёлтоспинная мухоловка!! – улыбаюсь я им, – Прилетели!

Коротко перепархивая по веткам, птички гоняются друг за другом. И пшикают друг на друга.

– Хм! Смешно, – улыбаюсь я, – Они не цикают, а пшикают!.. Чего, только, не бывает!

Я опускаю глаза вниз… и мой взгляд упирается в широкую, бурую спину медведя! Взрослый зверь кормовым ходом движется по пойме, метрах в тридцати от моего дерева. Я спокойно смотрю на него сверху, из филинячьего дупла…

Медведь тянет поперёк речной долины, от речки к подножью её склона. Я посматриваю на него сверху. Я жду, когда он пройдёт…

– Ушёл… Нужно и мне, вниз спускаться! – деловито думаю я, выбираясь из дупла ногами вперёд, лицом к стволу дерева, – Здесь, наверху, конечно спокойней! Но, не век же мне здесь сидеть?

Довольный усовершенствованием филинячьего дупла, я спрыгиваю на землю. И первым делом, настороженно озираюсь по сторонам…

Возвращаясь домой, я закручиваю свой маршрут по сырым ольховникам Банного ручья. Здесь – тоже, массовые кормёжки медведей! Я берусь за подсчёт поедей…

Уже на выходе к дому, я останавливаюсь и заношу в свой дневничок последнюю арифметику: соссюрея Фори – сто тридцать пять скусов, дудник – шесть, лилия Глена – один скус, борщевик – восемьдесят скусов, бодяк – пять скусов…

Тятинский дом. Все научники откочевали на юг. Мы остались вдвоём – я и Ольга Анисимова, орнитолог нашего заповедника. Стоит, обычный для Кунашира, плотный туман. Выйдя из дома, я стою на улице и смотрю на лес…

В голове роятся тяжёлые мысли: «Вот и ещё один день пролетает. Сегодня – уже двадцатое мая! Двадцатое… А, я – ещё и не начинал работать, в качестве ботаника!».

– Планы! Мечты! – мысленно передразниваю я, сам себя.

Кругом сыро, холодно и серо. Прямо, как у меня на душе…

Из дома выходит Ольга. Присмотревшись к погоде и природе, она подходит ближе: «Саш! Ты что, такой злющий, ходишь? Чернее тучи».

– Напарника, Оля, нет! – оборачиваюсь я к ней, – До сих пор! А мне – нужен не просто напарник, а помощник! Представь! Я – геоботаник. Для того, чтобы выяснить, какие у нас березняки, я закладываю в них пробные площади. Березняк с покровом из вейника представляет одна площадь, другая площадь характеризует березняк с подлеском из бамбука… А, на нашем острове, всех ельников – пихтарников, ивняков – дубняков – не перечесть! А, я – работаю один! Знаешь, как я работаю?

Анисимова молчит.

– Сначала, я выбираю место в лесу, под пробную площадь. Теперь – нужно отмерить стороны этой площади. Обычно, сторона составляет пятьдесят метров. А, в разреженных массивах – и семьдесят метров. А, как мерить? У меня верёвка – пятьдесят метров. Я её разметил на отрезки по десять метров. Я привязываю конец этой верёвки за ствол углового дерева и растягиваю её по стороне пробной площади. Бросаю, оставляю верёвку на земле! И возвращаюсь обратно – чтобы отвязать её начальный конец. Потом – я снова прохожу на конец, лежащей на земле верёвки, поднимаю этот конец и сматываю верёвку… Это – только одна сторона! А всего сторон, у площади – четыре. И я, все четыре раза, привязываю, разматываю, возвращаюсь и отвязываю начальный конец верёвки, возвращаюсь… И так – я хожу туда-сюда по сторонам, прежде чем замкну четырёхугольник площади!

– Да! – «крякает» Анисимова.

– Но, это – только начало! Теперь – нужно сделать таксацию. Измерить диаметры всех стволов деревьев на площади. Это выглядит так:

У меня в руках – мерная вилка. Это – такой большой, деревянный штангенциркуль. Подойдя к стволу, я измеряю его диаметр этим штангенциркулем. Потом – я беру, зажатый подмышкой, мой тесак и делаю затёс на стволе – для того, чтобы пометить обмеренный ствол. Иначе – сам запутаешься… Значит, делаю затёс и сую нож обратно, подмышку.

– Зачем подмышку? – спокойно спрашивает Ольга, – У тебя – ножны, на поясе.

– Ха! – нервно хмыкаю я, – Облепленное смолой лезвие не лезет в ножны!.. Потом – я достаю ведомость таксации и ставлю точку напротив нужного диаметра нужной породы дерева. Это – одно дерево…

– Да, – сочувствует мне Ольга, – Кошмар…

– Это не кошмар! – горячусь я, – Это – идиотизм! Нужно быть идиотом, чтобы делать такую работу… Вот и получается! Что, работать – идиотизм. А, не работать и просто сидеть на кордоне – это… это форменное скотство!

– Саш! Знаешь что? – вдруг, говорит мне, Ольга, – Я, пока, свободна от своей работы по чайкам. Давай – я с тобой пойду?! Буду тебе помогать!

– Нуу… – недоумённо тяну я.

Это – неожиданное предложение! Моей голове, его нужно переварить.

– Несколько дней у меня, свободных – есть! – разводит руками, на моё молчание, Ольга.

– Ну, давай, попробуем! – соглашаюсь я, – Завтра. Вдвоём, конечно, будет полегче! И побыстрее…

Тятинский дом. Наступило «завтра». Сегодня двадцать первое мая. Стоит обычное для конца Кунаширского мая, туманное и сырое утро.

– Хорошо, что, хоть морось не сыпит! – думаю я, – За воротник.

Мой ботанический рюкзачок собран ещё с вечера. После обычного, девятичасового сеанса связи, в рабочей одежде, мы выходим из нашего Тятинского дома. Я оглядываю сначала себя, потом Ольгу – вроде, ничего не забыто.

– Ну, ладно! – командую я, – Вперёд! Труба зовёт!

Поднявшись по серой пойме Тятиной около километра от устья, мы выходим в давно облюбованный мной участок спелого, пойменного ивняка. Здесь, редко стоящие, толстые стволы деревьев, серыми, морщинистыми колоннами уходят ввысь. И только там, вверху, они расходятся в стороны, мощными сучьями. Подлеска, здесь, нет вообще – редко какой кустарник выдержит конкуренцию с господствующими здесь летом, трёхметровыми дебрями высокотравья. Но, сейчас – весна и лопухи ещё не превышают уровня моих колен.

– фу-ууу! – длинно выдыхаю я, – Пришли! Пять минут перекур.

Я снимаю рюкзачок на землю. Мы садимся рядом на толстый, морщинистый ствол ивы, словно колонна от римского дворца, лежащий на ровной поверхности поймы. Комлевая, задняя половина дерева лежит на столе поймы, а передняя, с коротко обломанными ветвями кроны – зависла, далеко выставилась в воздух над речкой, с двухметрового обрывчика.

Я сижу на этой деревянной колонне, а мыслями – уже, весь в работе. Мои глаза уже ощупывают стволы ивовых «баобабов», выбирают направление сторон будущей пробной площади.

– Шшшшшшшшш„, – под нами, весело звенит своими струями, речка Тятина.

Встаём.

– Всё! За работу!

Тяжёлая практика моих работ на пробных площадях в прошлом году отшлифовала рациональное чередование рабочих операций на площади. Первое – это границы. Я достаю моток размеченной по десять метров, пятидесятиметровой верёвки.

– Держи, Оля! – я даю Анисимовой конец бечёвки.

Я шагаю вдоль стороны будущей площади, разматывая верёвку и делая лёгкие зарубки на стволах деревьев, входящих в площадь. Стоящая на углу, Ольга держит конец верёвки.