Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь

– Кто же, это, мог быть? – допытывается въедливый Труберг.

– Здесь, из людей – только мы с тобой. А, мы сюда ещё не ходили. Значит, этого медведя напугал… другой медведь.

– Медведя напугал… медведь?! – недоверчиво переспрашивает меня Труберг.

– Ну, да! – втолковываю я ему, – Ведь, кроме нас, здесь людей нет?

– Нет, – соглашается Александр.

– Ну, не лисица же, тогда! – теряю я терпение, – Это – только другой, более крупный медведь!

– Хм! Почему – более крупный? – въедливость Труберга не знает границ.

Совсем недавно Александр работал учителем в школе, лесная жизнь – не его стихия. Наверное, я зря на него злюсь…

– Ну, Саша! – кончается у меня терпение, – Потому, что мелкий медведь не бросится на крупного!.. А почему я считаю, что этот медведь бросился? Да потому, что для того, чтобы так напугать медведя, совершенно недостаточно страшно взреветь в десяти шагах от него! Здесь нужно, буквально напасть на нашего!

Под пихтами всё закрыто травяной дерниной вейника и, как я не изощряюсь – я ничего не нахожу! Только – за обгаженным медведем местом, дорожкой положены былины вейника. Это – наброд, след по траве убегающего медведя…

– Вот, блин! – в сердцах чертыхаюсь я, пройдя метров двадцать в том направлении, – Больше – ничего не узнать! Ну, почему мы не собаки?!

По пустырям высокотравья мы, сегодня, не идём. Сегодня – мы шагаем в глубину безбрежных пихтарников, напрямую к подножьям вулкана. Долго-долго гребём по бамбуковому пихтарнику. Тя-же-ло… Сплошной бамбук – по пояс! Здесь он – везде такой…

Мы вываливаемся в котловинку самого истока какого-то ручья. Здесь – влажно и бамбук уступает место лопухам.

– Так! – я коротко оглядываюсь на Александра, – Это один из притоков Ночки!

– Почему, Ночки? – сразу интересуется, въедливый Труберг.

– Он течёт вправо. Значит – к Ночке, – коротко формулирую я, свою мысль.

Моя голова занята прощупыванием окрестностей, нам важно не столкнуться с кем-нибудь из медведей.

– Хм! Как, в лесу, всё просто! – разглагольствует, за моей спиной, Труберг, – Всё, что течёт влево – к Тятинке! Всё, что течёт вправо – к Ночке! Не заблудишься!

– Хм! Ну, да! – с сарказмом, хмыкаю я, настороженно прислушиваясь и приглядываясь к окружающему нас бамбуковому пихтарнику, – Как-то, так…

Через полчаса, мы стоим в небольшой вмятине рельефа, с родничком посередине. Это – самое начало распадочка будущего ручья. Вокруг нас – массовые поеди растений. Здесь кормился медведь. Или – медведи. Я приступаю к своей работе. Труберг стоит, ждёт…

– Блин! – чертыхаюсь я, – Я работаю звездочётом!

– Да? – оборачивается на мой голос Труберг.

– Как?! Столько чисел, можно в уме держать?! – раздражаюсь я, – Сейчас, у меня в голове четыре графы – белокопытник, лизихитон, симплокарпус и бодяк. Я считаю поеди. И в голове, по графам разложено, например, «восемнадцать, девять, восемь, один». Вот, очередная покопка лизихитона! И в голове – «восемнадцать, десять, восемь, один». Впереди – четыре скуса белокопытника и один скус бодяка! Теперь в моей голове стоит «двадцать два, десять, восемь, два»… Сейчас, одного только белокопытника, я уже насчитал семьдесят шесть черешков! При этом, я должен постоянно озираться по сторонам и прислушиваться!

– Нуу…, – задумывается Александр, над моей проблемой, – А, ты – записывай почаще! Обнуляй, так сказать, счёт!

– Да, я и так! – развожу я, руки в стороны, – Кормёжку обсчитаю – записываю… Всё-равно, от цифр голова трещит!

– Ты – до конца кормёжки не доходи! – советует Труберг, – Раньше обнуляйся!

Сегодня, в питании медведей, вырисовывается явное преобладание белокопытника. Причём, такая картина – повсеместна. Вот, на Ночке – на медвежьих кормёжках, я насчитал только три скуса соссюреи и один – бодяка, а белокопытника – сто пятьдесят!..

Тятинский дом. Семнадцатое мая. Очередной рабочий день подходит к концу. Мы, в паре с Трубергом, сваливаем к нашему дому, с верховий Тятиной. Смотровая тропа стелется под ноги…

Я резко останавливаюсь. Передо мной, на краю уходящего далеко вниз, крутого склона борта речной долины, прямо у тропы, устроена медвежья лёжка! Хвойно-моховая, лесная подстилка содрана и во влажной и прохладной почве выкопано углубление. Это горизонтальная площадочка, такая – чтобы, только, уместиться хозяину.

– Смотри-ка! Маскировка – прежде всего! – хмыкаю я, – Он сделал лёжку так – что, находясь на ней, он находится на одном уровне с поверхностью пихтарника! Заподлицо с землёй!

Я вынимаю из кармана рулетку и замеряю размеры лёжки. Записываю себе в дневничок: «Длина сто двадцать, ширина пятьдесят сантиметров».

– В статьях пишут, что медведи устраивают такие вот, сырые лёжки в земле – в жаркие, знойные дни! Чтоб прохладнее лежать было.

– Точно! – соглашается со мной Александр, – Последние дни, у нас были – жаркие! Даже для нас, а у медведя – шкура.

– И шкура у него, сейчас – ещё зимняя! – добавляю я.

Я зарисовываю схемку расположения медвежьей лёжки на местности, и мы шагаем дальше.

– Ци-ци, ци-цу-цу-цу-цу-цу!

Среди тенистого пихтарника, я впервые в этом году, слышу летнюю песенку синехвостки, короткую и печальную…

Усталость берёт своё. Столько выхожено, за день! Тропа стелется лентой, под ноги…

Вдруг, впереди раздаётся дробный перестук копыт!

– Тык, тык-дык, тык-дык, тык-дык, тык-дык…

Оторвав взгляд от тропы, я вижу, как с нашей тропы, через ещё по-весеннему пустой березняк речной террасы, бодрой иноходью от нас уносится медведь! Он – взрослый, толстенький, очень светлой, прямо-таки, соломенной масти. Вовсе не выкладываясь, но очень резво, медведь, на широком вираже уносится влево, в отступающий метров на пятьдесят от голой речной долины, чёрный пихтарник.

– Медведь! – запоздало очухиваюсь я.

– Вон! – вторит мне Труберг, из-за спины, – Медведь!

Медведь исчезает под чёрной стеной хвойника раньше, чем мы успеваем остановиться. Что уж, теперь, останавливаться?! Друг за другом, мы, как шагали – так и продолжаем быстро шагать по тропе…

– Хм! – хмыкаю я себе в нос, через минуту, – Тоже мне! Иноходец нашёлся!

– Ну! – устало бурчит за моей спиной, Труберг, – Сначала, по звуку, я подумал, что – лошадь! Копытами, так гулко по земле простучал…

Эта сценка из лесной жизни смягчает наши, тронутые усталостью, лица. Дни в мае – такие длинные…

Я несу на Банный ручей от Тятинского дома рыбу, потрошить. Нужно будет, сейчас, её пожарить. Это – наш ужин. Ружьё на плече, пустое ведро в одной руке, кукан с кунджинами – в другой…

Я спускаюсь по дороге с высокой морской террасы. У подножия террасы сворачиваю влево, за угол – здесь бурчит наш Банный ручей, вырываясь на стол низкой морской террасы. Я сбрасываю рыбу на траву. Сегодня, я хочу проверить один вопрос…

Первым делом, я, рулеткой, замеряю длину рыбин. Кунджин – три штуки.